Жрон (СИ) - Курзанцев Александр Олегович "Горный мастер" Страница 19

— Она, конечно, не одобряет такого, — тут мой дружбан легкомысленно пожал плечами. — Но это, всё-таки были слизеринцы. Так что, на кое-какое снисхождение можешь рассчитывать.

— Будем надеяться, — пробормотал я.

Собравшись и мысленно перекрестившись, я направился в сторону кабинета декана. Вчерашняя хандра не помешала мне вечером отрыть карту Хога и тщательно её проштудировать. Карта была не волшебной, к сожалению, но для ориентирования во всех этих коридорах вполне годилась. На всякий случай я держал её при себе, чёртовы лестницы запутывали неимоверно.

Аккуратно постучал в дверь и просунув голову в приоткрытую щель, поинтересовался у стоящей спиной ко мне Макгонагал:

— Профессор, заняты?

Она обернулась:

— А, мистер Уизли, нет, заходите, я хотела с вами поговорить.

Робко просочившись вовнутрь, я окинул взглядом аскетичную обстановку кабинета. Стол, кресло, правда, массивное и резное, почти трон. Пара книжных шкафов, узенький диван, не предназначенный для лежания, да пара стульев с другой стороны стола. Ну и конечно большой персидский ковёр на стене.

Я утёр ностальгическую слезу. Вдруг так отчётливо повеяло домом, и я решил, что обязательно в своей комнате в Норе повешу ковёр, пусть попроще, не персидский, но тоже красивый.

Присев на предложенный стул, я со всё возрастающим напряжением наблюдал, как, всегда уверенная в себе декан, медлит с вопросами. Подозрения с новой силой начали подниматься в моей душе.

— Мистер Уизли, — всё-таки начала она, — я, как декан, не могу не беспокоиться о том, что происходит с моим студентом. Тем более, когда происходит такое, — она снова взяла паузу, а я почувствовал, что, похоже, за справкой в Мунго бежать придётся, ну за что мне всё это. Точно Дракусик папочке пожаловался, а тот сходу к декану рванул. Козлина.

— Я бы хотела поговорить о вашем душевном состоянии, — осторожно подбирая слова, продолжила она, и я, в который раз, тяжело вздохнув, произнёс:

— Профессор, да не пиздил… тьфу, блин, извините, не бил я Малфоя! И даже не угрожал, почти!

И замер, по удивлённому виду декана понимая, что как раз об этом событии она ещё не была в курсе.

Блин, блин, блин! Понимая, что слово не воробей, мысленно смирился с тем, что сдал сам себя, спросил с усталой обречённостью:

— Но вы же не об этом хотели спросить, да, профессор?

— Не об этом, — чуть прищурившись, медленно протянула она. — Я хотела поговорить о произошедшем на финале Чемпионата, чтобы понять насколько это могло повлиять на изменение вашего поведения, но теперь и так вижу, что сильно, — протянула она, разглядывая меня словно необычный музейный экспонат.

— Так что там насчёт избитого Малфоя? — она предпочла не заметить мою оговорку, за что я ей был крайне благодарен, в устах аристократичной немолодой женщины, слово «отпизженный» звучало бы крайне дисгармонично.

Собравшись с мыслями и ещё раз пригладив готовящуюся к озвучиванию версию, сказал:

— Профессор, не отрицаю, что между мной и Малфоем произошёл небольшой конфликт, спровоцированный им самим, правда со своей стороны я признаю, что излишне остро всё воспринял. Бить никого не бил, Крэба с Гойлом просто толкнул, у них и синяков-то не должно остаться, а его и пальцем не тронул, так, припугнул, для острастки.

Я, не торопясь, рассказал ей всё, опуская, правда, некоторые детали. Постепенно морщинки вокруг её глаз разгладились, и она перестала выглядеть столь сурово как в начале.

— Мистер Уизли, вы понимаете, что подобного я не одобряю и от своих студентов ожидаю более разумного поведения, даже в отношении слизеринцев, — принялась она меня отчитывать.

— Понимаю, — повинно опустил голову я.

— Хорошо если так, — она, отвернувшись, отошла к окну, разглядывая двор замка. — Наличие депрессивных, асоциальных, суицидальных и прочих негативных состояний это очень весомый повод студента из Академии удалить. Мы не можем рисковать другими детьми. То, что случилось на Чемпионате, несмотря на оптимистичные заверения докторов, у кое-кого вызывает, вполне, скажу я, обоснованные подозрения. И меня не радует, когда эти подозрения высказываются в отношении моего студента, и к тому же сына хорошо известных мне родителей.

Она, снова, пристально взглянула на меня, сказала хмуро: 

— Вы сейчас должны быть тише воды, ниже травы. Хотя бы этот год. И избегать каких-либо конфликтов, поняли?

— Понял, профессор, — мне было стыдно, честно, она была во всём права, а я действовал как четырнадцатилетний идиот, а не тридцатилетний умудрённый опытом мужик.

— Но, что если первыми начнут они?

— Сможете это доказать, тогда к вам вопросов не будет, — сухо ответила Макгонагал. Поджав губы, добавила недовольно. — Только помните, иногда это бывает не легко.

Не замеченные мною ранее часы с кукушкой пробили пять часов после полудня, и она стала закругляться.

— Думаю, беседу нашу можно заканчивать. Надеюсь вы всё поняли и впредь, не думая, бросаться к кому-то что-то доказывать уже не будете, — я неуверённо заулыбался, но она и не подумала улыбнуться в ответ. Смотрела требовательно и строго, и я, вернув серьёзное выражение, ответил: — Да, профессор, я всё понял.

***

Уже в коридоре, пристыженный, я решал, что мне сделать сначала. Пойти к Грюму или всё же забить и, наконец, сходить в библиотеку и почитать с чего, собственно, начинается магия. Без чёткого знания основ моё развитие как мага было совершенно невозможным. Знание десятка простейших заклинаний поводом для гордости не было абсолютно. Таковые должен был знать каждый отпрыск потомственных магов при поступлении, а маглорождённые изучить в первые полгода. Не то чтобы это давало особые преимущества родовитым детям, до одиннадцати колдовать было запрещено из-за нестабильности магического потенциала в раннем возрасте, и изучать их они могли лишь ограниченное время перед Академией, но это был один из пунктиков чуть более особого их положения, некий намёк на социальное разделение уже с самого начала обучения в Хогвартсе.

Но при зрелом размышлении забивать на старого аврора, тем более Пожирателя под обороткой, показалось опасным, и я поплёлся обратно в класс Защиты.

Лже-Грюм сидел ещё там, за преподавательским столом, выставив вперёд деревяшку и грузно опираясь одной рукой о столешницу. Он листал учебник, периодически морщился, чиркал что-то пером, что-то дописывал.

Я стоял у входа и молча наблюдал за ним. Не заметить меня он не мог, не тот человек, но приглашать к беседе не торопился, и я терпеливо ждал.

Наконец, вырвав в сердцах, пару страниц, он отложил учебник и взглянул на меня здоровым глазом.

Указал на переднюю парту:

— Садись.

Сам встал, заложив руки за спину, прошёлся, хромая. Вид его был задумчив и сосредоточен.

— Забыли, всего полтора десятка лет прошло, а они уже всё забыли, — пожаловался он в пустоту.

— Какая может быть защита без нападения, без контратаки, — он словно разговаривал сам с собой, но вслух, а значит было нужно, чтобы это мнение было услышано. И я внимал, провожая взглядом его фигуру меряющую класс шагами.

— Непростительных боятся как огня, а ведь это тоже инструмент, всего лишь инструмент, — он, наконец, посмотрел на меня. — Понимаешь?

Я неуверенно кивнул.

— Гнев, ярость, это такие же эмоции, и они не прерогатива одних тёмных. Знаешь, тогда, в войне с Волдемортом, теряя товарищей, я испытывал и гнев, и ярость, и самую чёрную ненависть, какую только возможно. Думаешь, я стал тёмным? Нет, я всё это направил против чёртовых ублюдков в балахонах. Собрал команду таких же как я, сжигаемых ненавистью, Корнер, Макс, с которым ты встречался, тоже был там со мной. Совсем ещё молодой, но потерявший всю семью, — Грюм мрачно оскалился. — Себя не жалел, отчаянный был, всё погибнуть рвался, еле его удержал. Он тогда от друзей прозвище заработал: «Убийца убийц», а от врагов кучу магических проклятий.

Он рассказывал, а я всё не мог понять, этот монолог, про непростительные, про тёмные эмоции, это наложенная личность Грюма говорила, или это сам Барти пытался таким образом на меня повлиять?