Черные дни в Авиньоне - Akana again Страница 22

Представление началось.

— Мы там?.. Или... мы здесь? — Азирафель видел себя на площади, себя на лестнице, ведущей из дворца, себя в одиночестве, себя в толпе — он словно смотрел в бесконечный зеркальный коридор.

— А что считать «там» и «здесь»? — отозвался Кроули, но был он уже не рядом, а на подмостках: сидел позади толстяка, оседлавшего огромную пивную бочку. Толстяк размахивал длинным шампуром, на который был нанизан свиной окорок. Вокруг бочки скакали, плясали, улюлюкали — кто с пирогом, кто с калачом, кто с сырной головой.

— Эй, вы, постники, скупцы, скопцы! — кричали они. — Худяки-тощаги, похлебки пустые! Выноси кости, выходи на бой! Наш боец — добрый сударь Карнавал, неделю ел, а не устал!

Кроули, азартно блестя глазами, раздобыл еще один вертел со снедью и, соскочив с бочки, носился среди кричавших, раззадоривая их.

— Азирафель, а вон твоя сторона! — он указал на противоположный край сцены. — Иди к Посту, там все твои святые!

— Да какие они святые, — пробормотал ангел, — уж лучше к вам...

Но буйная сила общего веселья вынесла его на помост и кинула к высокому стулу, укрепленному на низенькой повозке. На стуле устроился костлявый человек в грубой рясе, с пустым пчелиным ульем на голове. Вертел у Поста тоже имелся, но красовалась на нем не копченая свиная нога, а вяленая рыба. Повозку тащили монах и монахиня.

— Умеренность и смирение! Воздержание и целомудрие! Скромность и послушание! — пронзительно завывали они. — Постом спасайтеся! — завопил монах, увидя Азирафеля.

— Обжоры проклятые! — прохрипел он прямо в лицо ангела. — Жирдяи ненасытные! Бойтесь государя Великого Поста, бойтесь!

Оглушительно зашумели трещотки. Азирафель попятился, свалился с помоста, но не ударился: его подхватили и со смехом поставили на ноги.

— Эй, дядя, ты за Карнавал или за Пост?

— Да ты на его щеки глянь: какой уж тут Пост! — хохотали в толпе.

А на сцене уже шло сражение на колбасах и вениках, окороках и трещотках, и визгливо причитал Пост, опрокинувшись на спину, болтая в воздухе кривыми голыми ногами, а Карнавал, свалившись с бочки, порвал штаны, и монах охаживал его трещоткой по обильным розовым ягодицам, пока Кроули, изловчившись, не надел ему на голову огромный сдобный калач.

— Ура Карнавалу! — демон подхватил толстяка подмышки, попытался поднять и рухнул под его тяжестью.

— Ой, задавили, ой, спасите! — заверещал он, выскальзывая из-под грузного тела и оставляя его барахтаться в груде сосисок и булок.

По площади гулял смех. Он гнал прочь зиму, холод, голод, нужду. Да, завтра они вернутся, наступит Великий Пост, но сегодня — день Карнавала, день буйства и обжорства, день шутов и дураков. День вольного дыхания жизни.

Азирафель радостно ухнул, схватил подвернувшуюся под руку гирлянду сосисок и огрел ими Кроули. Тот в ответ запустил в него пирожным со взбитыми сливками.

— Эй, в четырнадцатом веке еще не пекли таких пирожных!

— Не все ли равно, какой сейчас век? — мимо уха просвистел целый торт.

— А и впрямь, — согласился Азирафель, посылая в полет крупную розовую зефирину. — Да здравствует Карнавал!

— ...Очень шумно. И слишком много людей. Придется навести порядок.

Лишь двоим из сотен, собравшихся на площади, было дано услышать этот спокойный холодный голос. И двое замерли, видя одно: встал над площадью белый конь со всадницей в золотой короне. У ног коня черным ковром копошились крысы.

_________

Картину "Битва Масленицы и Поста" Питера Брейгеля Старшего можно посмотреть в разделе "Дополнительные материалы".

Глава 7. Как следует выглядеть ангелам?

Январь не торопился со снегом. В первые дни зимы припорошило белым мост Сен-Бенезе, пологий берег Роны, кусты облетевшего орешника у воды, но недели две спустя наползла с моря теплая сырость, за ночь сожрала весь снег, и на целый месяц в Авиньоне наступила весна не весна, зима не зима, а что-то слякотное, мутное, с низкими пухлыми тучами и редким бледным солнцем.

На берегу, там, где орешник рос погуще, остановились табором сицилийские паломники. В городе на постоялых дворах дерут три шкуры, да и ограбить могут запросто. Ничего, ночи пока не морозные, войлочные одеяла теплые, костер жаркий: переночуем, не впервой!

Распряженные мулы разбрелись по берегу щипать прошлогоднюю траву. В котле над костром забулькала похлебка, утомленные путники потянулись к огню. Один из паломников, изможденный молодой мужчина, тяжело закашлялся и провел ладонью по блестящему от пота лбу.

— Ты, видать, совсем расхворался, Джанни, — участливо заметил кто-то. — Иди похлебай горячего.

— Знобит что-то, — подтвердил Джанни. — И дышать тяжело.

Позже, отойдя за малой нуждой в кусты, он нащупал в паху странные выпуклости, которых вчера, вроде бы, не было. Наутро они превратились в плотные шишки, и точно такие же обнаружились подмышками. К вечеру у Джанни усилился жар и начался бред. На следующий день слегла в такой же лихорадке одна из паломниц.

Приглашенный из города лекарь, едва увидев почерневшие опухоли размером с куриное яйцо, отшатнулся в ужасе и поспешно ушел, если не сказать сбежал, бросив напоследок совет протирать подмышки уксусом. В тот же день, не сказав никому ни слова, он со всем семейством уехал из города.

Паломники ходили в церковь, на базар, в лавки, хотя с каждым днем заболевших среди них становилось все больше. Здоровые, как могли, заботились о хворых: усердно молились и жертвовали последние гроши в храмы.

Но уксус не помог. Не спасли ни молитвы, ни прикладывание частиц мощей святых: весь покрытый багровыми и черными пятнами, в бреду и жару Джанни умер через три дня, и его похоронили на городском кладбище. Вслед за ним скончались еще пятеро, а заболели сразу пятнадцать — все, кто отправился в Авиньон из Сицилии.

В зеленоватой воде Роны отражался сооруженный из оглоблей и одеял шатер, из которого больше никто не выходил. Отощавшие мулы понуро бродили между пустыми повозками.

На травянистой кромке, там, где мерно плескалась мелкая волна, стоял белоснежный конь. На нем восседала красавица в золотой короне. Доставая макушкой ей до локтя, рядом возвышалась человеческая фигура в длинном черном плаще с глубоко надвинутым капюшоном. Зеркало воды перед ними оставалось пустым.

— Ты не думал о том, чтобы нанять