Megumi - Долго, счастливо Страница 28

- На следующую конференцию поедешь со мной?

- Да...

Киваю и хмыкаю:

- Ты можешь сесть ближе, если уж так хочешь.

Я с восторгом поднимаюсь со своего места и опускаюсь к тебе на колени, обнимая за шею и обезоруживающе целуя в губы, чтобы ты не начал возражать или говорить, что «не настолько близко»...

Недовольно поморщившись, я все же обнимаю тебя за пояс. Я тоже рад, что у тебя все получилось. Твое волнение было заметно, но никто не стал придавать этому значения.

- Прости, что я такой ребенок. Я тебя люблю, - я целую тебя в колючую щеку и радостно смеюсь, поглаживая такие любимые плечи.

- Для тебя это нормально.

- Я знаю. Поэтому и не извиняюсь слишком старательно.

- Ребенок... Ладно, допивай чай и идем в лабораторию. Тебе надо довести до конца последний эксперимент, а мне надо заняться новыми исследованиями.

- Хорошо, - я улыбаюсь и киваю. Может, после первого симпозиума у меня все-таки получится упросить тебя заняться со мной сексом в лаборатории?

Глава 20.

Список сбыточно-несбыточно-желанного.

Я избегаю тебя целый день, отсев подальше за обедом, отказавшись от завтрака под благовидным предлогом, сославшись на срочный визит в Гринготтс, ухожу на весь день... но ночью мне больше не удастся увернуться от тебя, и тебе придется узнать, что... я простудился.

Да, да, очень глупо. Мне уже двадцать три года, а я все еще могу простудиться от какой-то глупой прогулки под дождем. Конечно, рядом с тобой я еще не болел, но за свою жизнь успел поваляться в кровати и на кушетке порядочно, хоть даже в Хогвартсе. И я знаю, что становлюсь капризным, сопливым и ужасно горячим существом, потому что температура у меня поднимается неизменно высокая, и иногда я даже брежу. Дадлик любил, помню, над этим издеваться и повторять за мной писклявым дурным голосом «Мама, мамочка».

Да, вечером от тебя спрятаться никуда не получится, а это значит, что... я опять боюсь. Я боюсь, что ты не захочешь со мной возиться, что ты сунешь мне зелье, от которого станет сразу лучше, потому что ты лучший Зельевар... и не обратишь на мою болезнь никакого внимания. Или скажешь мне сварить зелье самому. Или... или вообще промолчишь. Это - страшнее всего.

Поэтому я прихожу вечером и усиленно стараюсь не шмыгать носом, чтобы продлить себе неведение относительно твоей реакции.

- Ты поздно, - я не поднимаю глаза от книги, желая дочитать главу до конца, Последняя страница переворачивается, и я смотрю на тебя, с нездоровым румянцем на щеках отводящего глаза. - Подойди, - едва сдерживаю вздох, но хмурюсь.

Я послушно бреду к тебе. Бреду, потому что силы на исходе от долгого хождения по промозглому Лондону, а еще потому, что страх слегка сковывает. Подхожу и валюсь на подлокотник, не задевая тебя, но разваливаясь на нем довольно вольготно.

Протягивая руку, я убеждаюсь в своей догадке - ты болен.

- И как давно ты в таком состоянии?

- С утра, - насупленно бормочу и пытаюсь угадать, что ты сделаешь. Вообще я бы не отказался от твоего серого колючего пледа, чашки супа и твоих объятий, ласковых и заботливых. Так ко мне относишься только ты, и... в общем, уже началось. Я становлюсь очень капризным, сопливым и еще слезливым. Напомни мне сейчас кто-нибудь о нашем первом поцелуе - и у меня уже будут глаза на мокром месте... да, вот такой я сейчас сентиментальный.

Со вздохом поднимаюсь:

- В постель. Быстро, - я иду в лабораторию, чтобы сделать зелье от простуды. Когда возвращаюсь, ты уже лежишь под одеялом и жалобно смотришь, боясь моего гнева. - Выпей, - протягиваю тебе кубок и присаживаюсь на край кровати.

Значит, зелье... я не знаю, почему я жалею, что не будет пледа и супа. У меня никогда их и не было, чтобы знать, каково это...

Я послушно пью зелье - кстати, в этот раз терпимое, с привкусом эвкалипта, - и отдаю тебе кубок, сопровождая его немного тоскливым взглядом. На самом деле я бы отдал сейчас все на свете, чтобы только ты лег рядом со мной, обнял меня и сказал что-нибудь успокаивающее и такое ласковое, чтобы у меня обязательно навернулись слезы на глаза от твоей заботливости, и чтобы у меня был еще один повод сказать тебе, что я люблю. Люблю тебя очень сильно.

Поднимаюсь, чтобы отнести кубок:

- Лежи. Может начать клонить в сон - не сопротивляйся, - я выхожу и убираю кубок, чтобы вернуться с книгой и прилечь на постель. - Иди сюда, - притягиваю тебя к себе , укладывая головой к себе на плечо. - Отдыхай.

Я утыкаюсь носом тебе в плечо и вдыхаю тонкий аромат лимона и твоего чая. В сон меня не клонит, мне просто очень нехорошо, и вот так лежать рядом с тобой - это блаженство. Это лучшее для меня лекарство, и видеть, что тебе не все равно, что со мной происходит... предательские слезы все ж таки наплывают, и я тихо шмыгаю носом, обнимая твое плечо покрепче. Не знаю, поймешь ли ты, что я чувствую - наверняка да, ведь ты читаешь как открытую книгу меня, простого, как памятник, - но мне немного лучше. Вот только температура...

Я легко касаюсь твоего лба губами, проверяя температуру. Она не уходит и это меня беспокоит. Если через час не начнет падать, придется делать более сильное зелье, а тебе оно вряд ли понравится. Приобнимаю тебя за плечи и целую в макушку, давая плакать. Слишком хорошо помню, как одиноко в такие моменты. Потому и не болею. Уже очень давно.

Я прижимаюсь к тебе еще судорожнее и поднимаю глаза. Сейчас ты для меня - олицетворение надежности и незыблемости, и ничего более постоянного и вечного не может существовать. Только ты, и твоя забота, и моя бесконечная любовь, и мои дурацкие сентиментальные бредни, и даже мои слезы. Я не люблю плакать, - правда, не люблю, - но сейчас это получается само собой, хотя и не снимает чувства вины. Я не должен болеть, чтобы не волновать тебя, но какой-то маленькой частичке меня ужасно приятно, что ты вообще волнуешься.

Поглаживаю тебя по волосам:

- Я сказал отдыхать, а не волноваться по пустякам, - вздыхаю и осторожно вылезаю из кровати. - Сейчас вернусь, - я иду в другую комнату и возвращаюсь с чашками чая. Сажусь, оперевшись спиной о спинку кровати, и притягиваю тебя к себе, кутая в плед. - Держи чашку. Когда ты последний раз ел?

Каверзный вопрос. Я абсолютно не помню, ел ли я в обед, когда пытался отстраниться от тебя как можно дальше, и завтракал ли я после того, как накрыл на стол и скрылся в спальне, «чтобы переодеться».

- Не знаю, - честно признаюсь и потягиваю горячий чай, который при моей температуре становится эликсиром - причем очень вкусным, в отличие от зелий. И плед, в который ты меня укутал, так точно сходится с моими глупыми горячечными желаниями, что ничего не остается, кроме как улыбнуться сквозь слабость.

Хмурюсь:

- Плохо, - я ненавижу это делать, тем более в таком положении, но приходиться наколдовывать еду. Сделав сытный обед, достаточный, чтобы ты его съел, не начав канючить, я вновь трогаю твой лоб. - Если после обеда температура не начнет спадать, будешь пить другое зелье.

Я, доев, насупленно смотрю на тебя и обиженно подбираюсь ближе, чтобы ткнуться носом в грудь и засопеть. Судя по твоему голосу, обещанное другое зелье будет на вкус чем-то вроде Костероста или даже Оборотного, а мне и так плохо... и из всего моего сбыточно-несбыточно-желанного списка остались только ласковые слова.

Я ведь уже говорил, что, когда болею, становлюсь ужасно капризным?

Я поглаживаю тебя по волосам, обдумывая, что делать дальше. Лучше всего уложить тебя спать, а самому заняться зельем, но заснешь ли ты?

- Тебе надо выспаться.

Выспаться. Я не хочу спать, когда я болею, весь сон куда-то улетучивается. Собственно, из-за этого я и становлюсь ужасным ребенком - когда хочется спать, но никак не спится, можно еще и не так артачиться. Прижимаюсь к тебе и тихо прошу:

- Полежи со мной? - я знаю, я горячий, и тебе жарко, когда я так тесно обнимаю тебя, но мне это нужно. Только сегодня, обещаю.

Я несколько секунд смотрю на тебя и поднимаюсь с кровати. Чтобы снять одежду и остаться в белье - так легче лежать под теплым одеялом рядом с тобой, да и человеческое тепло оказывает, порой, намного лучший эффект. Возвращаюсь и притягиваю тебя к себе, возвращая в объятия:

- Постарайся уснуть.

Я счастливо улыбаюсь и прикрываю глаза, чтобы незаметно потом уснуть. А пока что я могу наслаждаться тем, что впервые в жизни, когда я болен, рядом со мной есть кому полежать, и есть кому пострадать от моего ущербного характера во время болезней. Нет, он и в здравствии не сахар, я знаю, но сейчас ведь я наверняка невыносим. И поэтому ценно вдвойне, что ты разрешаешь мне вот так обниматься, тихо дышать куда-то тебе в грудь и очень редко касаться ее губами, просто потому что сил нет даже на простое «Люблю тебя».