Варвара Мадоши - Жертвы Северной войны Страница 3

— Если что-то болит — значит, ты живой и чувствуешь, — с охотой пояснил пациент. — Боль — это же самый лучший друг. Она предупреждает, если что-то не так.

— Не скажу, что я с этим взглядом совсем незнакома… — Мари приступила, наконец, к делу, взяв пациента тонкими прохладными пальцами за подбородок и развернув его голову к свету. — Ох… тут осколок застрял…

— Это от очков.

— Да, вам конкретно повезло, что осколки в глазе не попали… Боже мой, выходит, очки разбили в самом начале драки… как же вы дальше-то?

— У меня стопроцентное зрение, Мари. Очки мне нужны только чтобы казаться солиднее. Такой вот… прием маскировки.

— Так сколько же вам лет?

— Это как считать. Так выходит — двадцать восемь, иначе — тридцать три.

— Интересный вы человек, — хмыкнула Мари. — Сперва подумала: профессор профессором. А дрались, как будто у вас черный пояс или что-то в этом роде.

— А у вас?

— Коричневый.

— Ну вот видите. А на первый взгляд вы — скромный сельский врач или даже фельдшер. Ничего такого уж удивительного.

— Все равно вы много секретов за душой держите.

— А вы, Мари? Разве вы — нет? У каждого человека полным-полно секретов.

— Разумеется, — она серьезно кивнула, и этим понравилась пациенту еще больше.

Мари кончила шить (шила она все-таки не больно: просто слегка покалывало), сполоснула руки в перчатках под краном, потом стянула перчатки и положила их на полочку.

— Завтра с утра простерилизую, — она кивнула на здоровенную бандуру, занимающую почти весь угол кабинета. — Или уже сегодня?.. Все… прабабушкиными методами. Вроде бы от Столицы недалеко, а такая глушь на поверку…

— А вы городская девочка?

— Ну да, — она кивнула снова серьезно, не приняв шутливого тона. — Ко многому приходится привыкать. А вы — городской мальчик?

— Нет, я деревенский… Вырос в городке чуть побольше этого. Там и сейчас мой дом. Только я туда редко возвращаюсь.

Мари услышала грусть в его голосе, но не стала утешать. Видно знала, как фальшиво обычно звучат большинство утешений. Сказала только:

— Хорошо, когда дом есть… Я вот — сирота. Моих родителей убили во время войны, они были врачами. И я решила обязательно стать врачом, когда вырасту, и поехать работать в самую глушь… туда, куда в случае чего война не доберется.

— У моей подруги тоже родители врачи были, и тоже погибли, — суховато сказал пациент. — Только не на Северной, а на Малой Гражданской… ну, знаете, на Ишваритской. Это уж такое свойство у войн. Всегда везде добираются.

— Да, — согласилась Мари. — Все-таки и сюда…

Воцарилась короткая пауза.

— А я тоже сирота, — вдруг сказал пациент. — Отец ушел из дома, когда мне и двух лет не было. А мама еще через несколько лет умерла. Мы с братом вдвоем остались.

— Что, вас старший брат воспитывал? — она улыбнулась. Ей казалось, что она могла спрашивать и такие, и более личные вопросы: протянулась между ними с пациентом какая-то ниточка. Все-таки вместе участвовать в неравном бою — такое даром не проходит. Кто там говорил, что существует только три однозначно героических деяния?.. Мари уж не помнила первые два, но последним было точно: малым числом безнадежно охранять осажденную крепость…

— Да нет, — улыбнулся пациент в ответ. — Он всего-то старше меня на год. О нас заботилась соседка по мере сил… мы ее звали бабушкой. А воспитывались мы сами, и не всегда удачно. Даже по большей части неудачно.

— Ну, все-таки выросли.

— Да. Хотя в какой-то момент казалось, что до зрелых лет мы не доживем, — обычно, когда взрослые мужчины говорят что-то подобное, в их голосе слышится явно сдерживаемый смех и слегка тщеславная гордость: вот, мол, и мы когда-то были ох… орлы! Однако в голосе пациента таких эмоций не было, он казался спокойным, дружелюбным… ну, разве что чуть-чуть горечи могла там различить привыкшая выслушивать людей Мария Варди. Как будто и впрямь у них с братом действительно едва не кончилось катастрофой: скажем, в молодежной банде они состояли, или что-то вроде.

Но прошлое — на то и прошлое, чтобы оставаться в прошлом.

Она сказала:

— Я тоже в детстве была жутким сорванцом. Как-то раз подговорила мальчишек пробраться в генеральный штаб… Это сразу после войны было, они все буквально обожали фюрера Мустанга… Так и мечтали на него посмотреть. Я сказала: «А чего, в столице живем, почему бы и не попытаться?»

— А на демонстрацию?

— А на демонстрации мы в первые ряды никогда протолкнуться не могли… В общем, полезли мы в Генеральный штаб… еще, как умные, выбрали не ночь, а выходной, и полдень, когда там нет никого почти…

— Не получилось, конечно?

— Обижаете! Еще как получилось. Мне фюрер был до лампочки, я часовых отвлекала… а парни полезли… Только забор оказался под током. Мы как-то об этом не подумали…

— Ну и что? Никто не пострадал?

— Нет, ток не сильный был… Но досталось всем капитально, когда нас часовые поймали… А фюрер потом с женой к нам в приют приезжали. Это было сразу после того, как учредили программу поддержки детям погибших на войне… Я, считайте, только по этой программе и смогла на медицинский поступить. У меня особых знаний для государственной стипендии никогда не было, денег тоже… А так — прошла.

— Ну и как? Нагляделись мальчишки на своего героя?

— Нагляделись, — Мари улыбнулась как-то невесело. — Я тогда дружила с пареньком одним, Кит его звали. Так вот, он мне говорит: «Я-то думал, он высокий, а он ниже, чем отец Фольк!» Был у нас такой отец Фольк, из семинарии… Классическую литературу вел. А я, признаться, тоже думала, что фюрер такой героический должен быть, сильный… А он не старый еще, но сутулый, с тросточкой ходил… покашливал. И повязка эта черная… я почти всю ненависть к нему растеряла.

— Он во время Северной войны надорвался сильно, — дипломатично сказал пациент. — Говорят, еще переболел чем-то. Застань его ваши мальчишки в молодости, восхитились бы наверняка. Зато счастливее стал. А вы, выходит, его ненавидите?

— А вы, выходит, его лично знаете? — Мари посмотрела на него пристально.

— Доводилось встречаться, — уклончиво ответил пациент. — Я ведь тоже воевал… ну, вы слышали. А он был командующим. И жену его я знал, когда она еще в армии служила. Я одно время у нее под началом был. Очень недолго, правда.

— По-моему, совершенно бесцветная женщина, — пожала плечами Мари. — Ну да ладно… — Она сняла халат, ловко бросила его так, что он сам собой повис на крючке. — Надо…

Тут дверь резко распахнулась, и в кабинет ворвался здоровенный белоснежный пес.

— Квач[1]! — крикнула Мари. — Кто тебя… Не смей!

Но было поздно. Мохнатый снаряд на полном ходу, тяжело дыша и виляя высунутым из пасти розовым языком, рванул к хозяйке, не обращая ни малейшего внимания на стеклянный столик на колесах, на котором лежали иглы и стояли какие-то пузырьки. Пес так и пронесся, перескочив его… задел задней лапой, естественно. Столик покатился, отчаянно взвизгнув колесиками по деревянному полу, и стукнулся углом об стену. Сам угол не пострадал, так как был обделан металлом, но вот стекло дзинькнуло, треснуло, верхняя полочка развалилась на две половинки, и упала на нижнюю, разбивая и роняя на пол все, что лежало на обеих. А незадачливый доктор Мари Варди уже сидела на полу, и собака тщательно вылизывала ей лицо.

— Да уйди ты, зверюга! — неискренне ругалась Мари. — Ох ты, горюшко мое… Ну и что я теперь должна делать?! Ты хоть понимаешь, собака ты эдакая, что я теперь его вовек не починю?! Или изрежусь вся?! Или ты его лапами будешь чинить своими когтистыми, а?!

Пока Мари произносила свой экспрессивный монолог, схватив пса за ошейник, ее пациент встал, подошел к столику, посмотрел на него, склонив голову.

— Отойдите, еще поранитесь об стекло! — крикнула с пола Мари. — Квач, да отлезь, скотина!

— Вот поэтому я больше люблю кошек, — заметил гость.

— Да я тоже люблю кошек, собак терпеть не могу, просто они ко мне липнут… а этому я лапу вылечила, когда он щенком был, он и не отлипает…

— Совсем как мой брат, — пациент хлопнул в ладоши, и прежде чем Мари успела удивленно спросить, от кого его брат не отлипает, продолжил. — Он тоже собак терпеть не может, а они его в покое не оставляют.

— Я же сказала, отойдите! — крикнула Мари. Однако пациент уже приложил ладони к разломанному столику… Из-за плеч у него полыхнуло синим.

— Пожалуйста, — гость отошел в сторону. Столик оказался совершенно целым.

Пес удивленно стих, уставившись на это чудо. Впервые последствия его жизнерадостности были ликвидированы столь быстро.

— Так вы… — Мари моргнула. — Алхимик?

Он кивнул.

— Без алхимического круга?! Разве так можно?

— Некоторые могут, — сдержанно произнес пациент и потянулся к переносице, чтобы поправить очки… не нашел, и слегка смущенно спрятал руки за спину.