Варвара Мадоши - Слива в цвету и дорожная пыль Страница 5

— Ты все равно будешь лучшим алхимиком по ту сторону пустыни, — сказал вместо этого Ал.

— Только пока ты на этой стороне, — легко и свободно улыбнулся Эдвард, и Альфонс никогда его не любил больше, чем за это внутреннее спокойствие, с каким он научился признавать чужое превосходство. Эдвард-подросток, пожалуй, только взъерошился бы.

Остаток дня они провели в согласном молчании: позавтракали, заправили бак. Эдвард вывел самолет из ангара и запустил мотор, который зачихал и затрещал так сильно, что Альфонса сразу же взяли сомнения в безопасности полета. Эдвард заверил его, что все в порядке, но Ал давно привык не принимать такие заверения брата на веру.

В воздух Эдвард подниматься не стал — сказал, что среди бела дня кто-нибудь заметит, и тогда прости-прощай конспирация. Он вообще теперь оказался знатоком конспирации и психологии толпы: например, со спокойной уверенность сказал, что самолет поведет, конечно, он. Альфонсу достаточно будет сидеть на переднем сиденье без шлема, чтобы были видны светлые волосы, и в белом «пилотском» шарфе (не то чтобы кто-то в Сине знал, зачем пилоты носят белые шарфы), и все решат, что, конечно, сидящий впереди и ведет самолет. А Эдварда в очах и шлеме они даже не заметят, или примут за синца, возможно, императорского наблюдающего.

— Да еще они блондинов в лицо не различают, — добавил Эдвард. — Детские игрушки. Вот в Крете однажды… — и замолчал.

Альфонс не стал расспрашивать, что же такого Эдвард делал в Крете: было видно, что брат сгорает от желания похвастаться. Ему было любопытно, сколько тот продержится.

Брат промолчал совсем и больше не упоминал инцидент, что было просто-таки невероятно: очевидно, он в самом деле повзрослел куда больше, чем Ал предполагал.

Дорогой мой друг Ал!

Мне начинает казаться, что предыдущее письмо мое могло тебя испугать. У меня нет никакого способа знать, как и когда мои письма доходят до тебя; я могу только надеяться, что это, предыдущее, придет вместе с последующим, которое я пишу сейчас, и они не дадут тебе разволноваться чересчур сильно.

Буквально вчера я получила пачкой все твои предыдущие письма за 1918-й год (или значительную их часть). Спасибо большое, что ты так тщательно нумеруешь их! Я также получила копию твоего дневника. Нельзя и выразить словами, какую радость мне принесли эти простые и точные описания! Как будто своими глазами я увидела вечный полярный закат; как будто сама почувствовала трепет рыбы-нарек под копьем; как будто увидела золотое сияние вокруг рук Хорохена!

Если же мое предыдущее письмо попало к тебе с перерывом, я прошу прощения и надеюсь, что ты великодушно мне его даруешь. Меньше всего я хочу расстроить тебя. Мне приятно думать, что там, вдалеке, за холодными морями, ты совершенно счастлив…

Наша жизнь тут, в чертогах, налаживается. Мой брат благодарит тебя за посланные схемы.

<…>

Безветренная погода продержалась почти до вечера. Только когда солнце начало садиться, на небе появились облака, но Эдвард сказал, что это даже хорошо.

— Мы зайдем с запада, как раз от солнца. Нас не увидят. А потом как раз окажемся прямо над центром. Ну ты шлем сними как раз, мы низко полетим, не продует. И помаши рукой, это обязательно.

Но каким бы уверенным ни казался Эдвард, Альфонсу все равно было не по себе залезать впереди него в крошечный аэроплан. Тот казался легким, почти игрушечным, и закачался почище лодки на воде. Опереться на крыло — и то было страшновато, как бы не сломать.

— Это еще что, — заметил Эдвард. — В Крете из-за войны со своими южными соседями придумали строить фанерные. Раньше были тканевые. А пилот сидел внутри на табуретке, вообще никак не пристегнутый.

Альфонса передернуло.

Слава богу, у этого самолета к каждому сиденью прикручены были ремни с пряжками, которые перехватывали туловище крест-накрест.

Еще Эдвард объяснил, что, если что-то пойдет не так, можно спрыгнуть с парашютом. Он даже заставил Альфонса надеть один такой и показал, как им пользоваться.

— Главное, — сказал Эдвард, — дергай не сразу, а когда отлетишь от самолета хоть немного. Но сильно не затягивай — секунды две-три, не больше. И смотри, земля все равно хорошо так ударит по ногам, не сломай себе ничего. Но это только до города если что случится. Над площадью мы там полетим низко, я там пару фигур низшего пилотажа покажу. Никакой парашют раскрыться не успеет.

На этих словах Альфонс понял, что никогда не сможет в полной мере разделить пристрастие своего брата к авиации.

Машина вновь завелась с чиханием и треском, но на сей раз Альфонс сидел внутри и ощущал дрожь всем телом.

— Ииии… рулим! — проорал Эдвард сквозь шум мотора.

Подскакивая на кочках, ярко-красная машинка с намалеванными на тупом носу драконьими мордами покатилась по наскоро расчищенной полосе. Альфонс стиснул зубы и вцепился в приборный щиток. «Надеюсь, кто-нибудь передаст Мэй мое последнее письмо!» — подумалось панически.

Вдруг тряска прекратилась, желудок ушел вниз, и Альфонс с удивлением увидел, как кромка леса по левую руку скользит вниз, к нему, а подсвеченное солнцем облако впереди словно приближается.

— И-эээх! — крикнул Эд позади. — Вот это, братец, круче алхимии!

Тошнота и восторг скрутили Альфонса в равной мере. С опаской перегнувшись через борт, он увидел, как их импровизированный аэродром и ангар становятся игрушечными и исчезают за холмом, как пробегает по лугам мелкая рябь — ветер ерошит траву — и как летит за ними их собственная тень. И как лес уходит еще ниже, превращаясь в мех на шкуре земли.

Самолет тряхнуло — и Алу показалось, что его сейчас вырвет.

— Правда, здорово?! — крикнул Эд сзади. — Как ты насчет высшего пилотажа?

— Пожалуйста, не надо! — заорал Ал, повернув голову назад, но Эдвард то ли его не услышал, то ли не придал значения, потому что самолет вдруг почти стал на крыло, земля под ними легла на бок, и Альфонс лишь гигантским усилием мышц пресса удержал в себе обед.

К счастью, самолет почти сразу выравнялся.

— Легли на курс! — донесся вопль Эдварда.

Минуты через две Альфонс приноровился и к бьющему в лицо ветру, и к постоянным скачкам машины. Под ними пронесся огромный круглый котлован, заполненный водой — то, что осталось от его представления с вышедшей из-под контроля алхимической реакцией. Альфонс подумал, что весь этот воздушный цирк не слишком приятен.

Наконец, под ними замелькал пригород, почти сразу перешедший в город. К тому времени уже сгустились сумерки, и Альфонс подумал, что Эдвард сейчас включит фары. Однако почти все улицы внизу оказались ярко освещены: паутина красноватых и желтых огней казалась словно отражением заката за их спинами. Альфонс сообразил, что, очевидно, Эдвард ориентируется именно по огням.

— Уже немного! — прокричал Эдвард в ответ. — Снимай шлем, я буду снижаться!

Альфонс послушно расстегнул застежки кожаного шлема и стянул его с головы вместе с очками.

Эдвард и в самом деле снизился — при желании Альфонс мог разглядеть лица людей, заполонивших улицы на подходе к площади. Вечер был теплый даже на этой высоте, ветер сразу же встрепал волосы, и Альфонс подумал, что, пожалуй, пилотские шлемы и очки — это легкое позерство, не так уж они и нужны.

За дворцом ударили фейерверки, расцветив небо над рекой разноцветными цветами. Ал улыбнулся, вспомнив, как Мэй с энтузиазмом рассказывала ему о замечательных огненных драконах, секрете клана Чань.

— Помаши рукой! — крикнул Эд.

И тут, вместе с очередным оглушительным грохотом фейерверка, что-то с силой и треском ударило в борт самолета. Мир перевернулся вверх ногами, древняя площадь перед Очарованным дворцом внезапно оказалась наверху, а закат — где-то позади.

«Шлем! — успел подумать Ал. — Вот не повезло-то!»

Часть II. Кукла на носилках

1 сент. 1919 г. Новое письмо от М. Опять лепестки сливы вместо подписи. Наконец дошло: Мэй = слива. Стыдно так каждый раз: у нее — тонкая рисовая бумага, рисунки поперек текста тонкой кистью. У меня: плохие серые листы, все перечеркнуто, вымарано, жирные пятна и копоть, да еще писано при свете костра, строчки налезают на строчку. Не буду ей про это писать, а то выйдет, будто хочу, чтобы она заверила меня, что ей интересно все равно. И так знаю. Столько бы всего сказал! Но письма => перехват. Мог бы часа три или больше болтать ей в уши при встрече, она бы заснула. (Дурак я). Хотел бы, чтобы она заснула головой у меня на коленях.