Утешительная партия игры в петанк - Гавальда Анна Страница 10

— Встань, пожалуйста, мне больно.

За столом замешательство, Мадо бросает вопросительные взгляды на младшенькую, та делает ей знак, чтобы она продолжала пить свой кофе как ни в чем не бывало. Не волнуйся, мама, я тебе потом объясню. Месье Казачок отпускает очередную остроту, которой никто не слышит, провинция начинает волноваться.

— Ладно, — вздыхает Эдит, — мы, пожалуй, пойдем… Бернар, будь добр, позови детей…

— Отличная идея! — не унимается Шарль, — и это все не забудьте погрузить в джип! А, мой чемпион? У тебя ведь теперь прекрасный джип? Я видел… Затемненные стекла и все такое…

— Шарль, прошу тебя, это уже не смешно…

— Со мной всегда не смешно, Эдит, ты же знаешь…

Он встает с дивана и, подойдя к лестнице, кричит:

— Матильда! К ноге!

Потом поворачивается к изумленному жюри:

— Без паники. У нас такая игра…

Неловкое молчание прерывается неистовым тявканьем.

— Что я вам говорил…

Разворачивается, придерживаясь за латунный набалдашник перил, и обращается к виновнице торжества:

— Несносная девчонка, это верно, особенно сейчас, но знаешь что? Это единственная радость, которую ты мне подарила…

— Кончай. Поехали домой, — не выдерживает Лоранс, дай мне ключи от машины. Я не позволю тебе сесть за руль в таком состоянии.

— И это правильно!

Застегивает куртку и роняет голову на грудь:

— Спокойной ночи всем. Я умер.

4

— Как? Что случилось? — сразу спрашивает Мадо.

— Больше я ничего не знаю… — отвечает Клер, оставшаяся помочь.

Отец входит на кухню со стопкой грязных тарелок в руках.

— Что тут еще происходит, в этом сумасшедшем доме? — вздыхает он.

— Наша бывшая соседка умерла…

— Кто на этот раз? Мамаша Вердье?

— Нет. Анук.

Ох, какими тяжелыми вдруг стали тарелки… Поставив их на стол, он присел рядом.

— Когда?

— Мы не знаем…

— Несчастный случай?

— Я же говорю, не знаем! — раздраженно отвечает его жена.

Молчание.

— Ей же было не так много лет…

— Шестьдесят три, — шепчет ее муж.

— Ох… Это невозможно. Только не она. В ней всегда было столько жизни, чтоб вот так вот взять и умереть…

— Может, рак? — предполагает Клер.

— Мда, или…

Глазами мать указывает на пустую бутылку.

— Мадо… — обрывает он ее, нахмурив брови.

— Что Мадо? Что Мадо? Ты прекрасно знаешь, что она пила!

— Она так давно переехала… Мы не знаем, как она жила потом…

— А тебе бы только ее защищать!

Мадо вдруг так разозлилась. Клер подозревала, что знает не все, но и подумать не могла, что они до сих пор не успокоились…

Она, Шарль, теперь и их отец… Игра на выбывание… или на выбивание? Неплохая партия в кегли…

Ох… Как же это было давно… А оказывается, вовсе нет… Шарль сам не свой и ты, папа… Никогда не видела тебя таким старым, как сейчас, под этой лампой. Тебя таким…

Анук… Анук и Алексис Ле Мен… И когда же наконец вы оставите нас в покое? Эй, вы оба, полюбуйтесь… После вас здесь мертвая земля, пустыня…

Ей вдруг страшно захотелось плакать. Прикусила губу и встала доложить посуду в посудомоечную машину.

Ну все. Теперь проваливайте! Прочь отсюда.

Лежачего не бьют.

— Мам, передай бокалы…

— Не могу поверить.

— Мам… Ну хватит, стоп. Она умерла.

— Нет. Она не могла…

— Чего не могла?

— Такие, как она, не умирают…

— Еще как умирают! Сама видишь… Давай, помоги мне, а то мне тоже надо ехать…

Молчание. Гул посудомоечной машины.

— Она была сумасшедшая…

— Я пошел спать, — объявляет отец.

— Да, Анри! Она была сумасшедшая!

— Я просто сказал, что иду спать, Мало… — устало отвечает он, обернувшись.

— Знаю я, о чем ты думаешь!

На мгновение она замолчала, потом продолжила бесцветным голосом, глядя куда-то вдаль, за окно, на тень, ушедшую в мир иной, не заботясь о том, что ее могут услышать:

— Как-то раз, я помню… Это было в самом начале… Я ее едва знала… Я подарила ей растение… какой-то цветок в горшке, уже не помню… Кажется, хотела отблагодарить за то, что они так часто приглашают Шарля… Ничего особенного, обычный цветок, должно быть, купила его на рынке… А через несколько дней, нежданно-негаданно она вдруг позвонила в дверь. Она была вся на взводе, пришла вернуть мой подарок и буквально совала его мне в руки.

«В чем дело? — заволновалась я, — что-то не так?» «Я… я не могу держать его у себя, — бормотала она, — он… Он умрет…» А сама белая, как полотно. «Но… почему вы так решили? Он в полном порядке!» «Нет-нет, смотрите… Несколько листочков пожелтели, вон там, видите?» Она вся дрожала. «Да ладно вам, — засмеялась я, — это нормально! Оборвите их, и все!» И тут, как сейчас помню, она разрыдалась, оттолкнула меня и поставила горшок у моих ног.

Ее невозможно было успокоить.

«Извините. Извините. Но я не могу, не могу им заниматься, — всхлипывала она, — понимаете, у меня нет сил… Это выше моих сил… Людьми, да, детьми, пожалуйста… И даже им я зачастую ничем не могу помочь, и они все равно уходят, вы понимаете… Но тут, когда на моих глазах загибается еще и этот цветок, я…» Она залилась слезами. «Я не могу… Не заставляйте меня… Потому что… потому что это не так важно, понимаете… Да? Это ведь все не так важно?»

Она меня напугала. Мне даже не пришло в голову предложить ей чашечку кофе или хотя бы просто пройти в дом.

Я смотрела, как она сморкается в рукав и таращит глаза, а про себя думала: эта женщина сумасшедшая. Просто психопатка…

— И что дальше? — не выдержав, спросила Клер.

— Да ничего. А что я, по-твоему, должна была делать? Забрала свой цветок и поставила вместе с остальными в гостиной, где он, наверно, и прожил много лет!

Клер сражалась с мешком для мусора.

— И что бы ты сделала на моем месте?

— Не знаю… — прошептала она.

Письмо… Долю секунды она колебалась, прежде чем сбросить объедки, куски жира и кофейную гущу поверх того, что осталось ей от Алексиса. Чернила потекли. Она со всей силы затянула мешок, завязка лопнула. Черт побери! — простонала она, закидывая его в бак. Черт побери.

— Ты вообще ее помнишь? — не унималась ее мать.

— Конечно… Подвинься, дай я тут пол протру…

— И она никогда не казалась тебе сумасшедшей? — спросила она, взяв дочь за руку, чтобы та на секунду остановилась.

Клер встала, сдунула в сторону непослушную прядь волос и спокойно посмотрела на мать. Она не дрогнула под взглядом этой женщины, которая прочитала ей столько нотаций, прививая свои принципы, свою мораль и прочие хорошие манеры.

— Нет.

Она вновь сосредоточилась на досках пола.

— Нет. Никогда, представь себе…

— Да что ты? — несколько разочаровано отозвалась та.

— Она мне всегда казалась такой…

— Какой — такой?

— Такой красивой.

Мать недовольно поморщилась:

— Конечно, она была красивая, но я ведь не об этом тебе говорю, я же о ней самой, о ее поведении…

Прекрасно тебя поняла, подумала Клер.

Она сполоснула тряпку, вытерла руки — и вдруг почувствовала себя старой. Или наоборот — снова ребенком, младшенькой.

Что примерно одно и то же.

Чмокнула маму в нахмуренный лоб и пошла одеваться.

Из прихожей крикнула «спокойной ночи, папа», — он должен был слышать, наверняка, — и захлопнула за собой дверь.

Сев в машину, включила сотовый, конечно, никаких сообщений, переключился в режим ожидания, она взглянула в зеркальце, чтобы сдать назад, и увидела, что нижняя губа распухла и кровоточит.

Дура несчастная, отчитывала она себя, с удовольствием продолжая терзать губу. Жалкий адвокатишка! Способная отстоять целое водохранилище, спиной прикрыв чудовищную плотину, и вот тебе на: каких-то трех слезинок не смогла сдержать и уже захлебывается, тонет в своем нелепом горе!

Спать тебе пора.

5

Она зашла в ванную.

— Звонили из Air France. У них твой чемодан… Он проворчал несколько слов, полоская рот.