Гавана, год нуля - Суарес Карла Страница 15

Эвклид всегда был соблазнителем и не перестал им быть, в его мозгу и в его глазах продолжали жить плотские желания. Обида моя в тот день прошла очень быстро. Эвклид поглядывал на меня, и в сердце моем зарождалась какая-то… нежность, что ли. Как бы это объяснить? Я почувствовала волну, прокатившуюся по моей грудной клетке. Понимаешь меня? Уже довольно давно он перестал быть для меня «подходящим мужчиной», но дело здесь не в возрасте, дело в привычке, в той дружбе, которая нас соединяла; несмотря ни на что, я для него была не только подругой, но и «подходящей женщиной».

Я подняла глаза, увидела, что взгляд Эвклида устремлен на меня, и поняла, что он меня хочет, но увидела еще и то, что он в каком-то смысле очень одинок и что я для него важна. Многие из его ожиданий и мечтаний отправились к чертям: остался без семьи, ушел в отставку, живет с матерью — все как будто медленно и неуклонно соскальзывало к такому состоянию, в котором человек слышит приговор: нет места мечтам. Но Эвклид сопротивлялся. Мой Эвклид будет хвататься за стены, чтобы, насколько возможно, замедлить это скольжение. Для этого у него есть его ученые книги и его великая мечта: найти документ Меуччи. В тот день я поняла и еще одно: я нужна ему, потому что без меня он не сможет подобраться к Леонардо, я — главное, ключевое, звено в цепи между ним и писателем, и если он захочет узнать все, что известно Леонардо, без меня ему никак не обойтись.

Я глубоко вздохнула и наконец сказала, что если Леонардо что-то знает о документе, то он сам расскажет мне, это вопрос времени, и незачем переживать, я справлюсь. Эвклид улыбнулся, ничего не ответив, и тогда, поскольку он ничего не сказал, вернее, как раз по этой самой причине я потянулась к нему и коснулась своими губами его губ. Поцелуй получился кратким, но все же это был поцелуй. Когда я отстранилась, он опять промолчал, и тогда уже улыбнулась я и сказала: «Я тоже тебя обожаю, ты ведь знаешь?»

7

Анхеля я увидела только спустя несколько дней после его возвращения из Сьенфуэгоса, потому что на работе у меня случился завал. По телефону он сказал, что хочет меня видеть, и предложил провести у него ночь с пятницы на субботу, потому что в субботу он хочет свозить меня в одно чудесное, «мистическое» место. Я, конечно, согласилась. Анхель обладал даром создавать иную действительность — то роскошный ужин в разгар кризиса, то вечера валяния на полу, в общем, нечто такое, что позволяло сбежать от обычной рутины.

В субботу мы вышли из дома в несусветную рань, но как я ни пыталась вытянуть из него, куда мы направляемся, он ничего не говорил. Проехав полгорода в битком набитых автобусах, проклиная общественный транспорт и долгие часы ожидания, мы оказались наконец в японском саду, расположенном в саду ботаническом. Настоящее чудо, клянусь. Нечто совершенно не от мира сего, нечто мистическое, как он и обещал. Добрались мы туда почти к полудню, самое время, чтобы пообедать в экологическом ресторане. Ресторан для меня стал еще одним сюрпризом, потому что, когда Анхель сказал, что там подают только вегетарианские блюда, я засомневалась. Я-то всегда была вегетарианкой во втором поколении — по принципу корова ест траву, а я ем корову, — но в то время коров можно было обнаружить там же, где и динозавров: в книгах. А принимая во внимание, что мой обычный рацион состоял из гороха, фасоли, капусты и сои, специализация ресторана не вызвала у меня энтузиазма, однако со мной был мой ангел, и он быстренько мне растолковал, что вся эта скатерть-самобранка из вегетарианских блюд самых разных цветов — не какая-то там трава, а натуральная еда, калейдоскоп вкусов, без консервантов, в общем, само здоровье и идеальное равновесие.

Пообедав, мы пошли гулять по саду. Впечатление, как он и обещал, было такое, будто мы попали в сказку или некое пространство, созданное воображением другого человека, словно мы оказались фрагментом сна этого другого или двумя персонажами, живущими на страницах книги. Это мне понравилось. Когда идешь по тропинке, огибающей озеро, разглядываешь растения, слышишь журчание воды и вдыхаешь безмятежность, у тебя и в самом деле возникает впечатление, что ты где-то в иной вселенной, что город и переживаемый им кризис не существуют, а если и существуют, то очень далеко, например за границей, — что-то в этом роде.

Прогулку мы завершили, усевшись под соснами, и там Анхель принялся рассказывать о своей поездке в Сьенфуэгос. Все прошло как нельзя лучше — ему выпала прекрасная возможность пообщаться с сестренкой. Однако, и вот этого я никак не ожидала, вместо умиротворения мой ангел привез с собой тревогу. Дайани по-прежнему пребывала в печали, и эта печаль увлекала за собой все, что попадалось на ее пути, в том числе и ее брата. Единственным утешением было то, что она все еще рассматривает возможность подыскать себе жилье, чтобы жить одной. Но он все по-прежнему не понимал, что делать. Я высказала то, что пришло мне в голову: его сестре неплохо было бы обратиться к психологу. Я иначе не умею, я вообще практичная: если у тебя проблема — постарайся ее разрешить, не можешь — попроси помощи, психологи ведь для этого и существуют, не так ли? Дайани показалась мне девочкой потерянной — так, может, специалист укажет ей дорогу? Анхель расхохотался: чтобы отвести сестренку к психологу, ее придется связать, но даже если это и получится, то она скорее язык себе откусит, чем поговорит с кем-то. Единственным человеком, способным извлекать из нее слова, была Маргарита, которая — вот ведь совпадение — получила образование как раз в области психологии.

Откровенно говоря, я не была готова к возвращению призрака Маргариты в японском саду, так что откинулась назад, подперев голову руками, и продекламировала: «И принцесса молодая, и не злая, и простая, и красивая, как ты»[2] — тоном, который трудно было оценить иначе как иронический, потому что Анхель смущенно взглянул на меня и прошептал, что вовсе не собирался о ней говорить. И тут же склонился ко мне и со странным выражением на лице начал просить у меня прощения, повторяя, что у него в душе такой сумбур, что ему хотелось попасть в этот сад именно со мной, потому что со мной ему хорошо, и что я оказываю на него благотворное влияние, и что со мной он может говорить обо всем, и я — единственный человек, который знает о его личной жизни. Я внимательно посмотрела на него, а потом притянула его к себе, обнимая. «Не волнуйся», — прошептала я ему, и так мы оставались довольно долго, не произнося ни слова и только прислушиваясь к журчанию воды и голосам птиц.

Потом мы снова заговорили. Японский сад, как я уже сказала, — место мистическое: он вызывает в душе экстаз и приглашает к откровениям. И в тот день именно откровение мне и явилось, только вовсе не Божественное. Но я все равно узнала кое-что очень важное. После пары-другой шуток и поцелуев я заверила, что меня не слишком беспокоят упоминания Маргариты. Наоборот, мне очень приятно, что Анхель впускает меня в свой внутренний мир. В ответ он сказал, что чувствует себя как-то глупо, однако ему было бы в высшей степени полезно иметь возможность спокойно поговорить хоть с кем-то о своей бывшей — это тоже поможет завершить цикл. Он прилег рядом, поставив локоть в траву, а подбородок оперев на кулак. «Знаешь, что мне больше всего нравилось в Маргарите?» — спросил он. Я, естественно, не знала. И тогда он, не сводя с травы распахнутых глаз, с видом то ли комичным, то ли растерянным заявил, что Маргарита очень хорошо знала свои истоки, носила с собой свою личную историю. При этом он имел в виду не только воспоминания — это было нечто, к чему можно было прикоснуться, нечто ощутимое. «Ощутимое», — повторил он.

Маргарита хранила историю семьи матери через традиции, которые передавались из поколения в поколение. Началом всему послужило рождение девочки, нареченной именем Маргарита, дочери испанской четы, прибывшей на Кубу в XIX веке. По словам Анхеля, рождение девочки повлекло за собой решение супругов остаться, пустить корни в эту землю. Так малышка Маргарита явилась началом, началом истории. Она стала первой кубинкой в семье, и родители пожелали придать что-то особенное ее появлению на свет, то, что будет иметь значение для всех их потомков. Так родилась традиция. Традиции складываются из повторений, иногда случайных, иногда обязательных, но, так или иначе, повторений. Так вот, когда та Маргарита выходила замуж, мать передала ей то, что стало семейной реликвией, — фотопортрет, то есть первое фото всей их семьи, некую особую семейную драгоценность и воспоминания родителей. Кроме этого, чтобы традиция укоренилась, новобрачная Маргарита обязалась назвать Маргаритой свою первую дочку. Это кажется невероятным, но, по словам Анхеля, обычай так хорошо укоренился в семье, что каждая Маргарита рожала дочь, продлевая самое себя. И вот так, из поколения в поколение, в день бракосочетания каждая Маргарита получала приданое, с годами увеличивавшееся в размерах, взращивала генеалогическое древо и множила число фотографий, отпечатков эпохи и сувениров, которые имели то или иное значение в жизни родителей. Именно по этой причине, выйдя за Анхеля, Маргарита получила в свои руки наследие своего рода: имена и изображения своих предков начиная с первой Маргариты, рожденной на Кубе, — карту всей семьи.