Слушай Луну - Морпурго Майкл Страница 15

– Все будет в порядке, Мак, – это просто глупые слухи, россказни, и ничего более. Мы отплываем завтра утром, и точка, что бы ни писали газеты. У нас нет другого выбора. Мы должны. Все будет хорошо.

– Что случилось, мама? – поинтересовалась я.

– Ничего, дорогая, – пренебрежительно отмахнулась мама, – ничего такого, о чем тебе стоило бы беспокоиться, да и мне тоже, если уж на то пошло. А теперь, Ука, давай-ка укладывать ребенка. Нам завтра с утра рано вставать.

Ночью я так толком и не смогла уснуть. За моим окном в темном небе среди верхушек деревьев проплывала луна. Я напевала моего любимого Моцарта, «Анданте грациозо», повторяя его снова и снова. И вслушивалась. Там был папа. Я слышала, как он тоже поет.

Дедуля Мак был прав. Корабль оказался не просто большой, он оказался гигантский, в два раза больше того, на котором уплыл папа, и в десять раз роскошнее. Он возвышался над причалом, и по сравнению с ним доки и все остальные корабли казались просто лилипутскими. Это был самый великолепный, самый грандиозный корабль из всех, что мне доводилось видеть в моей жизни. Даже погрузочные краны будто склонялись перед ним, трепеща от одного его присутствия.

Дедуля Мак с тетей Укой нашли нам носильщиков и вместе с нами поднялись по трапу на палубу. Внутри корабль оказался настолько же шикарным, насколько был громадным, и, по моим представлениям, куда больше походил на дворец, нежели на океанский лайнер. По палубе туда-сюда бегали взбудораженные люди, все куда-то спешили, словно сами толком не понимая куда. Стая заполошных куриц, вот они кто, подумалось мне тогда. Повсюду вокруг меня перекрикивались, смеялись и плакали, и все это сливалось в нестройный хор посреди общей неразберихи.

Все моряки, носильщики и горничные были в униформе. За всю мою жизнь мне столько раз не отдавали честь и не делали книксенов, причем все это сопровождалось улыбкой и словами: «Добро пожаловать на борт, мисс». Повсюду были люстры и зеркала, позолота и устланные ковровыми дорожками лестницы, лакированное дерево и натертые до блеска латунные поручни.

Думаю, без дедули Мака и тети Уки, которые все это время были рядом, мы с мамой окончательно заблудились бы и ни за что не нашли нашу каюту. В толпе пассажиров, запрудивших коридоры, наши носильщики то и дело исчезали из виду, а коридоры все никак не кончались и не кончались. Носильщики все норовили убежать вперед, и дедуле Маку приходилось постоянно окликать их. Тетя Ука все это время крепко держала меня за руку, как всегда делала в Нью-Йорке, когда мы с ней переходили дорогу. Теперь же она сжимала мою руку из опасения, как бы я не потерялась, не отстала и не была сбита с ног. Но еще – я это чувствовала, – тетя Ука понимала, что миг расставания все ближе и ближе, а она не хотела, чтобы он наступал, не хотела со мной расставаться. Во всяком случае, я точно так же крепко цеплялась за ее руку именно по этой причине.

Каким-то образом нам все-таки удалось не потерять наших носильщиков и даже в конце концов нагнать их. Когда они довели нас до каюты, оказалось, что до отплытия у нас еще час или два. За закрытыми дверями каюты было много тише и спокойнее. Однако никто из нас не знал, о чем говорить. Даже дедуля Мак молчал. Тетя Ука с мамой принялись разбирать наши сундуки и чемоданы и раскладывать вещи по полкам шкафа и ящикам бюро, а дедуля Мак уселся в кресло и, то и дело покашливая, стал читать газету, подозрительно часто поглядывая на свои карманные часы. Мне хотелось, чтобы расставание уже поскорее осталось позади, чтобы все слезы уже наконец были пролиты – а я знала, что их будет немало. Я чувствовала, как они подступают к моему горлу. Мне хотелось, чтобы со всем этим было покончено, чтобы дедуля с тетей Укой ушли. Тетя Ука выложила на край маминой койки ее халат с павлинами, вытащила ее домашние туфли. И тут слезы прорвались наружу, как она ни сдерживалась. Я присела рядом с ней и положила голову ей на плечо. Она похлопала меня по руке. У нее были добрые руки, такие привычные, такие знакомые.

Наша каюта оказалась намного просторней, чем я ожидала, и такой же роскошной, как и весь остальной корабль. У нас был свой собственный иллюминатор, и моя койка располагалась прямо под ним, так что, забравшись с ногами на постель, я могла в него смотреть. На причале по-прежнему толпились пассажиры, дожидавшиеся своей очереди подниматься по трапу. Среди них были и солдаты в военной форме. Дедуля Мак сказал мне, что это канадские солдаты. И вправду, у некоторых из них была в точности такая же форма, как у папы. Я заметила среди тех, кто двигался по трапу, несколько семей с детьми. Среди них были и ребята лет двенадцати на вид, мои ровесники, и это меня приободрило. Сотни пассажиров облепили ограждения палубы; многие махали руками провожающим и смеялись, но полно было и таких, кто плакал. Где-то играл оркестр; я слышала, как гулко бухает большой барабан. Палуба под ногами у меня содрогалась в такт рокоту двигателей. До отплытия оставалось всего ничего. Тетя Ука встала на колени на край койки рядом со мной и обняла за плечи.

– Как бы мне хотелось поехать с тобой, Мерри, – сказала она.

– И мне тоже этого хотелось бы, Ука, – отозвалась я. – И мне тоже.

От моего внимания не укрылось, что дедуля Мак настойчивым шепотом что-то втолковывает маме на ухо. Я обернулась, чтобы посмотреть. Они стояли вплотную друг к другу у входа в каюту. Я напрягла слух, потому что, судя по встревоженному виду этих двоих, они не хотели, чтобы я их услышала. Мак показывал ту самую газету, которую только что читал.

– Тут пишут то же самое, – настаивал он. – Говорю тебе, Марта, мне все это не нравится, не нравится, и все тут. Они не стали бы об этом писать, если бы это была утка. Зачем им писать неправду?

– Прекрати, Мак, – зашептала в ответ мама. – Мерри услышит! Я же тебе уже сказала. Я не слушаю дурацких россказней. А это не что иное, как слухи. Нет, хуже, пропаганда. Да, именно так, а не иначе – немецкая пропаганда, немецкие угрозы. Нельзя же верить всему, что пишут в газетах. И вообще, мне все равно, даже если это правда. Я должна поехать в Англию, я должна быть с ним, и точка. Этот корабль плывет в Англию, и мы плывем на нем. Ты сам сказал, никакое другое судно не доставит нас туда быстрее, чем это.

Тут прозвучал гудок, и в следующий миг кто-то громко и настойчиво забарабанил в дверь каюты.

– Прошу прощения, – послышался голос. – Всем провожающим сойти на берег. Всем провожающим немедленно сойти на берег. Остаются только пассажиры. Всем остальным просьба сойти на берег!

Мы дружно переглянулись, и в следующий миг вдруг все бросились друг к другу. Я никогда в жизни не видела дедулю Мака плачущим. А сейчас он плакал. Мы все плакали, и мама тоже. Тетя Ука обняла ее и поцеловала, и на моих глазах мама вдруг на миг превратилась в маленькую девочку, в ребенка, отчаянно нуждающегося в утешении.

Еще через некоторое время, когда корабль уже готов был отплыть, мы поднялись на палубу. Перевесившись через ограждение, я махала дедуле Маку и тете Уке, снова и снова крича им «до свидания», пока рука у меня не затекла, а горло не начало саднить от крика. Внезапно на причале внизу поднялась какая-то суматоха, и до меня донеслись взрывы смеха и ободрительные возгласы, раздававшиеся в толпе на причале и повсюду вокруг нас на палубе. Причину всеобщего возбуждения я заметила не сразу. Это оказалось молодое семейство, состоявшее из отца, который нес на руках двух плачущих ребятишек, и матери с младенцем на руках. Они пробивались сквозь толпу на причале, направо и налево извиняясь. Встрепанные, запыхавшиеся, они успели добраться до трапа в самый последний момент, когда его уже готовились поднимать. Под всеобщее улюлюканье и аплодисменты их повели по трапу наверх.

И тут вдруг настроение толпы странным образом переменилось. Внезапно веселые крики смолкли, а по притихшей толпе пробежал приглушенный шепот, точно ледяной порыв ветра, предвещающий что-то недоброе. Всех словно охватила дрожь, а потом воцарилась неестественная тишина. Я никак не могла понять, чем все это вызвано, пока не разглядела то, что многие, видимо, уже заметили. Когда припозднившееся семейство почти поднялось по трапу на корабль в сопровождении носильщиков, нагруженных их багажом, мимо них прошмыгнула и стремглав помчалась вниз по ступенькам черная кошка. В самый последний момент, когда трап уже начали поднимать, она гигантским прыжком соскочила с нижней ступеньки на причал и скрылась в толпе. Послышался смех, но смех этот был нервным. Снова грянул оркестр, но праздничное настроение уже было испорчено. Над кораблем с криками кружили чайки. Я вскинула глаза на маму. Она попыталась ободряюще мне улыбнуться, но у нее ничего не получилось.