Короткая глава в моей невероятной жизни - Рейнхардт Дана Страница 16

На уроке истории я глазею в окно. Погода сегодня ненастная и, как мне кажется, довольно хорошо отражает мое настроение. Я жалею, что я не Клео, не из-за ее грудей и не из-за секса, хотя, должна признать, мне любопытно, какие ощущения дает и то и другое. Мне просто хочется уехать за три тысячи миль от дома в День благодарения, туда, где жарко, сухо, спокойно и вообще совсем не так, как здесь. Может, мы могли бы поменяться местами. Это гениальный план. Ривка бы даже не узнала. И прошло так много времени с тех пор, когда Клео в последний раз встречалась с Эдвардом, что и он, возможно, ничего бы не заметил.

После школы у меня собрание в «Gazette». И даже там у меня никак не получается сконцентрироваться. Я подобна сомнамбуле. Во время этого собрания я продолжаю изучать то, что назвала Загадкой о Заке и Эми. Отношения Зака и Эми, как и существование Бога, перечат всему, что я знаю о логике. Я пытаюсь включить обычное шаблонное мышление: если З и Э всегда вместе и если Э не позволяет З даже разговаривать с другими девушками, тогда З и Э явно больше чем друзья. Правильно? По меньшей мере Э влюблена в З. Но мне не под силу найти ответ на следующий вопрос: влюблен ли З в Э?

Я проверяю эту теорию на Джеймсе, который подвозит меня домой после школы. Он даже не знает о моей влюбленности. Я делюсь подобной информацией медленнее, чем большинство моих друзей, потому что, в отличие от Клео, у меня это обычно не заканчивается заполучением парня.

– Это тот, который ходит в камуфляжных высоких кедах и сережке со знаком Флэша Гордона?[28]

– Флэша Гордона? Мне она представлялась сережкой со знаком Гарри Поттера[29], но да.

– Ну, чтобы там ни было, оно там есть.

– Ты уходишь от темы.

– А, да… вопрос: они-вместе-или-не-вместе? Ну, ты пришла к правильному выводу. Я штатный эксперт по сублимированной сексуальности.

Джеймс прочищает горло, поправляет несуществующий галстук и начинает пародийную лекцию о людях, которые определенно влюблены, но по той или иной причине никогда не выставляют напоказ свои сексуальные чувства и вместо этого развивают систему всяческих ловушек в отношениях, официально их не подтверждая.

– Как я и Грэхем, – говорит Джеймс, имея в виду того парня из нашего класса, в которого он всегда был влюблен и который не обращал на него никакого внимания, – только без всего этого расставления-ловушек-в-отношениях.

– Или даже всего этого узнавания-о-существовании-другого-человека.

Джеймс смеется:

– Флэш Гордон ужасно симпатичный, Симона. Но ты ведь не хочешь увязнуть во всем этом.

– Ты имеешь в виду, что парень и девушка вообще не могут быть лучшими друзьями?

– Если они просто лучшие друзья, почему она выпучивает глаза от возмущения, когда ты к нему подходишь? Ты что, не смотрела фильмы для подростков? Лучшие друзья всегда в итоге обнаруживают, что влюблены. Потом врубается слащавая попсовая мелодия, и камера делает вокруг них полный оборот, пока они сливаются в первом поцелуе, чересчур много используя язык.

– Звучит довольно тоскливо.

– Это реальность.

Вот что я обожаю в Джеймсе. Он никогда не говорит тебе то, что ты хочешь услышать просто потому, что ты хочешь это услышать.

А вот моя мать, когда я приезжаю домой, говорит мне, что нам нужно принять решение касательно Ривки и Дня благодарения и она оставляет это решение за мной. Она думает, что это то, что я хочу услышать, что это мое решение, как будто у меня реально есть выбор. Забавно, как родители это делают. Они владеют просто чрезвычайными навыками, как заставить тебя думать, что ты что-то контролируешь, хотя на самом деле они нависают над тобой подобно профессиональным кукловодам, дергающим тебя за все ниточки. Правая рука вверх. Левая рука вниз. Голова из стороны в сторону. Позвони Ривке. Пригласи ее на День благодарения.

Но я стала старше. Стала умнее. На этот раз я вижу ее насквозь.

– Ну ведь явно же ты уже все решила, так почему бы тебе самой не пригласить ее и не прекратить делать вид, будто я могу что-то сделать с этим решением?

– Нет, Симона, на самом деле решать тебе, – говорит мама.

– Это наглая ложь! Если бы я на самом деле могла решать, мы бы даже не говорили об этом сейчас. Если бы я на самом деле могла решать, ты бы просто сказала «привет» и позволила бы мне пойти в мою комнату, а не заставила бы сесть на диван и выслушать одну из твоих лекций.

Где папа? Почему он оставил меня одну, беззащитную перед мамой? Я чувствую себя детенышем какого-то животного в программе о живой природе, мирно пасущимся на лугу, а рядом за высокой травой кружит пума.

– Я имела в виду, Симона, что тебе решать, пригласить Ривку или нет. Я не собираюсь делать это за тебя. Я думаю, это было бы правильно. Она вышла на диалог с тобой; теперь твоя очередь. Но, если ты этого не хочешь, я не собираюсь тебя принуждать, и я не собираюсь звонить ей вместо тебя.

Я остаюсь в гостиной на довольно приличное время, после того как мама выходит из комнаты, и сижу там, уставившись в пол. Потом иду наверх к себе в комнату, закрываю дверь и поднимаю трубку телефона.

Часть десятая

Дома пахнет корицей. Я никогда не была любителем корицы, но папа все время говорит, что я ее даже не почувствую. Сложно представить, как такое возможно, ведь на кухне ее запах перебивает ароматы всех прочих ингредиентов. Ривка должна приехать где-то через час. Я прячусь на чердаке.

Итак, я конечно же позвонила Ривке и пригласила ее на День благодарения, и она, естественно, согласилась, а иначе я бы сейчас здесь не сидела. Наш разговор практически этим приглашением и ограничился, хотя я спросила, не хочет ли она кого-нибудь взять с собой за компанию, и она ответила, что приедет одна. Стереть образ дома, наполненного детьми. Поставить вопросительный знак рядом с мужем.

Наша первая встреча с Ривкой стала чем-то неотвратимым, так что я решила – почему бы ей не состояться у нас дома, на моей территории? Странно, но откуда-то я знаю, что именно здесь все и должно произойти, так что я подчиняюсь. Словно история уже написана, и для нее необходимо, чтобы героиня Симоны и героиня Ривки в конце концов встретились лицом к лицу. Я ничего не могу с этим поделать и на самом деле даже не хочу больше ничего с этим делать. Я хочу увидеть ее лицо.

В детстве я никогда не играла с куклами. У меня никогда не было куколок с маленькими сменными одежками. Никогда не было куклы, закрывающей глаза, если ее наклонить назад, или говорящей «мама», или куклы, как у Клео, писающей, если ее попоить из бутылочки с водой. (Мне это всегда казалось гадким.) И я никогда, никогда не играла с куклами Барби, потому что у нас дома Барби считалась практически олицетворением дьявола. Но у меня была одна мягкая игрушка, которую я никогда бы не назвала куклой, хотя у нее и были волосы из пряжи и разрисованное плоское, мягкое лицо. Я играла с ней годами. Ее стирали столько раз, что постепенно черты лица полностью смылись. Вот чем Ривка стала для меня. Она больше не мангуст из знаменитого детского рассказа. Не какое-то место. А человек с белым пятном вместо лица. В то время как определенные вещи становятся понятными и некоторые пробелы ликвидируются, я все еще не могу представить ее лицо. А примерно через час мне уже и не придется.

Джейк поднимается на чердак с вопросом, можно ли ему одолжить у меня наушники.

– А зачем? Что случилось с твоими?

– Сломались.

– Ну, тогда понятно.

– А?

– Твоя голова как будто становится все больше и больше с каждым днем, с тех пор как ты стал таким суперклевым качком-старшеклассником. А такие вещи делаются не из резины, Джейк. – Я протягиваю ему свои наушники.