Колсон Уайтхед - Подземная железная дорога Страница 2

Ее первый муж очень уж пристрастился к кукурузному виски, под воздействием которого столь любимые ею большие руки превращались в большие кулаки. Поэтому Аджарри недолго горевала, когда его уводили прочь, – хозяин продал его на сахарную плантацию во Флориде. Потом сошлась со славным парнем с южной части плантации. Пока его не прибрала холера, он любил пересказывать жене Библию – его бывший хозяин, когда дело касалось рабов и религии, придерживался прогрессивных взглядов. Ей нравились библейские истории и притчи. Белые в таких вещах знали толк. Разговоры о спасении души африканцам были ой как в жилу. Несчастные сыны Хама. Ее последнему мужу проткнули уши за то, что мед воровал. Пока умирал, из ран гной так и шел.

От своих мужей Аджарри родила пятерых детей. Все они появились на свет на дощатом полу хижины, на одном и том же месте. Она частенько грозила им за непослушание: вот тут я вас родила, тут и обратно засуну, коли мать слушать не будете. Научишь их повиноваться себе, так они, глядишь, станут повиноваться хозяевам и на том выживут. Двое померли от лихорадки, бедные. Один, когда играл, наступил ножкой на ржавый лемех плуга и умер от заражения крови. А младшенький, как его хозяин по головке деревянным чурбаном ударил, так глаз больше не открывал. Один за другим. Но зато, как сказала Аджарри женщина постарше, никто их от нее не отрывал, чтобы продать. Это верно, в то время Рэндалл негритят продавал редко. Так что хоть знаешь, где умерли и от чего. Единственным ее ребенком, дожившим до отрочества, была Мэйбл, мать Коры.

Аджарри умерла среди хлопка; комки белой ваты вздымались вокруг нее, словно белые буруны свирепого океана. Последняя из своей деревни, отдавшая концы прямо на поле из-за гули в мозгу, когда кровь хлынула из носа и на губах выступила белая пена. Прямо среди рядов хлопчатника. А где еще ей было умирать? Свобода предназначалась другим, гражданам града Пенсильвания, бурлившего жизнью где-то на Севере, за тысячу миль отсюда.

В тот воскресный вечер, когда Цезарь обмолвился о подземной железной дороге, а Кора отрезала: «Нет», – в ней заговорила бабка.

Три недели спустя она сказала «да».

На этот раз в ней заговорила мать.

Джорджия

Сего месяца 5-го дня с плантации нижеподписавшегося У. М. Диксона в Солсбери бежала молодая негритянка по имени ЛИЗЗИ. Означенная негритянка может скрываться в окрестностях плантации миссис Стил. Вышеупомянутое вознаграждение причитается как за поимку беглой негритянки, так и за сведения о содержании оной в какой-либо из тюрем сего штата. Любые лица, замеченные в укрывательстве означенной беглой негритянки, подлежат преследованию и наказанию по всей строгости закона.

Дни рождения Пройдохи отмечали раз или два в год и старались, чтобы праздник получился на славу. Это всегда было воскресенье, короткий день на плантации. В три часа пополудни десятники давали сигнал об окончании работы, и каждый невольник с северной части плантации, чтобы начать приготовления к вечеру, стремился как можно быстрее разделаться с накопившимися за неделю делами: починить что надо, обобрать мох, подлатать крышу – все на скорую руку. Праздник важнее. Исключения составляли только те, кого выпускали в город на отхожий промысел, или кто заранее подрядился делать какую-то работу на стороне. У этих выхода не было: даже если бы они решились отказаться от лишнего заработка – а кто же от такого откажется? – ни у одного раба не хватило бы наглости объяснить белому нанимателю, что сегодня он работать не будет, потому что спешит на день рождения. У черномазых дней рождения не бывает, это всем известно.

Сидя на кленовом чурбачке, Кора выковыривала землю из-под ногтей. Она всегда по возможности давала на общий праздничный стол репу или зелень со своей грядки, но сегодня решила по-другому. Кто-то вопил неподалеку, похоже, один из новеньких, которых Коннелли еще не успел согнуть в бараний рог. Ему так же громко что-то проорали в ответ. Завязалась перепалка, в громких голосах сквозила не столько злоба, сколько гонор. Если уж они заранее так раздухарились, то на дне рождения точно будет дым коромыслом.

– Если бы ты могла выбрать себе день рождения, – спросила Кору Милашка, – ты бы что выбрала?

Милашка стояла против света, солнце било Коре в глаза, так что лица подруги она не видела, но отлично знала, что на нем написано. У Милашки все всегда без затей. Нынче вечером будет праздник. Она упивалась этими редкими отдушинами, будь то день рождения Пройдохи, Рождество или ночи во время страды, когда каждый, у кого были две руки в наличии, выходил на ночную уборку хлопка, и десятники по приказу Рэндаллов раздавали им кукурузный виски, чтобы работалось веселей. Да, это была работа в поле, но под луной дело и вправду спорилось. Во время танцев Милашка первой кричала скрипачу, чтобы не филонил, и первой пускалась в пляс. Она вечно и Кору тащила за собой, хотя та упиралась и жалась в сторонке. Дай Милашке волю, так они бы, взявшись за руки, вертелись круг за кругом, и Милашка при каждом повороте притягивала мужские взгляды, а там, глядишь, и Кора кого подцепила бы. Но Кора никогда не танцевала. Она наблюдала.

– Я же тебе говорила, когда я родилась, – сказала она Милашке.

Она родилась зимой. Мэйбл, ее мать, не раз жаловалась на трудные роды, на то, какой в то утро вдруг ударил мороз, как вой ветра врывался в щели хижины. Как из матери несколько дней хлестала кровь, а Коннелли и не почесался, а за лекарем послал, только когда от нее половина осталась.

Иногда сознание Коры играло с ней злую шутку, и рассказ матери превращался в одно из ее собственных воспоминаний, расцвечиваясь ликами теней прошлого, давно умерших рабов, которые смотрели на нее с любовью и лаской. Даже те, кого она ненавидела, кто пинал ее и воровал у нее еду, когда матери не стало.

– Ну а если бы ты могла выбрать? – настаивала Милашка.

– День рождения нельзя выбрать. Это решено за тебя.

– Ладно, хорош дуться!

С этими словами Милашка умчалась прочь.

Кора потерла себе лодыжки и икры, радуясь возможности дать ногам отдохнуть. Праздник, не праздник – на этом кленовом чурбачке рядом со своей грядкой она встречала каждый воскресный вечер, когда после короткого дня в поле можно было присесть и чем-то заняться. Эти несколько часов в неделю она была сама себе хозяйка, это было ее время, чтобы выполоть сорняки, обобрать гусениц, проредить шпинат и сверкать глазами в сторону всякого, кто посягает на ее вотчину. Постоянный уход за грядкой был необходим, чтобы на ней что-то росло, но главное, это был некий символ, означавший, что с того дня, как она встала на тропу войны, решимости в ней не убавилось.

Земля под ногтями имела историю, самую древнюю из всех, ведомых Коре. Едва Аджарри после долгого перегона появилась на плантации, она со скандалом отвоевала себе за хижиной клочок земли и разбила грядку. Хижина была последней в веренице лачуг, где жили рабы. До них простирались поля, за ними начинались болота. Старик Рэндалл однажды увидел во сне море белого цвета, которое разливалось куда хватало глаз, и мигом переключился с надежного индиго на барбадосский хлопчатник. Он завязал новые связи в Новом Орлеане, договорился с откупщиками, которых кредитовал Банк Англии. Деньги хлынули рекой. В Европе был хлопковый голод, который необходимо было спешно утолять. Кипа за кипой товар шел в Европу. Однажды ночью вернувшимся с поля рабам велено было валить лес и тесать бревна для новых хижин.

Сейчас, глядя на то, как снует вокруг этих лачуг туда-сюда народ, Кора с трудом могла себе представить, что когда-то этих четырнадцати хижин здесь просто не было. Несмотря на ветхость и жалобы, что стоят они на краю света, в лачугах была вековечность вздымавшихся на Западе гор или реки, разрезавшей плантацию на две части. Они источали незыблемость, а в душах тех, кому выпало в них жить и умирать, будили два вечных чувства: зависть и злобу. Додумайся тогда строители оставить зазор между старыми и новыми постройками пошире, скольких бед удалось бы избежать в последующие годы!

Белые готовы препираться в суде и устраивать тяжбы из-за территорий за сотни миль, которые неточно нанесены на карту. Рабы с той же горячностью бились за клочки земли у себя под ногами. На полоске глины между лачугами можно было держать козу на привязи или кур в клетушке, там можно было выращивать еду для приварка, чтобы в животе было что-то кроме похлебки с отрубями, которую по утрам раздавали на кухне. Раздавали тем, кто успел прийти раньше остальных. Когда старый Рэндалл, а позднее его сыновья решали продать невольника, остальные принимались делить его клочок земли еще до того, как на купчей успевали высохнуть чернила. Если владелец такого клочка по вечерам мирно возился на своей грядке, улыбаясь или мурлыкая что-то себе под нос, у соседа вполне могло возникнуть желание выкинуть его оттуда силой. И к кому тогда бежать жаловаться? Тут ни судов, ни судей нет.