Тайна за семью печатями - Арчер Джеффри Страница 2

Лорд-канцлера опечалила смерть лорда Харви – коллеги, которого он любил и которым восхищался. Он очень хотел, чтобы секретарь не напоминал ему об одном пункте из списка фактов, который он составил своим аккуратным почерком под именем Джайлза Баррингтона: по причине удара лорд Харви не смог проголосовать, в противном случае он несомненно отдал бы голос в пользу Джайлза Баррингтона. Это решило бы проблему раз и навсегда, а лорд-канцлер наконец выспался бы. Сейчас же от него ждут, что именно он решит вопрос раз и навсегда.

Под именем Гарри Клифтона он занес еще один факт. Когда шесть месяцев назад лордам-законникам было подано первоначальное прошение, они проголосовали в пропорции четыре к трем в пользу наследования Гарри Клифтоном титула и, как сказано в завещании, «…всего, что в нем».

Второй стук в дверь: явился его паж, в еще одном облачении а-ля Гильберт и Салливан[2], сообщить, что старинная церемония вот-вот должна начаться.

– Доброе утро, милорд.

– Доброе утро, мистер Данкан.

Паж подобрал подол длинной черной мантии лорд-канцлера; в тот же миг Дэвид Бартоломью выступил вперед и распахнул двойные двери покоев – так, чтобы его господин смог начать семиминутное путешествие в помещение палаты лордов.

Члены палаты, глашатаи и должностные лица, занятые своими ежедневными обязанностями, спешно расступились, давая дорогу лорд-канцлеру, как только заметили его приближение. Когда он проходил мимо, они низко кланялись – не ему, но монарху, которого он представлял. Лорд-канцлер проследовал по застланному красной дорожкой коридору тем же шагом, каким каждый день последние шесть лет входил в палату – с первым ударом колокола Биг-Бена, отбивающего десять утра.

В обычный день – а этот день таковым не являлся, – когда бы он ни вошел в палату, его встречала горстка ее членов: они вежливо поднимались с красных скамей, склонялись перед лорд-канцлером и оставались стоять, в то время как дежурный епископ проводил утренние молитвы, после чего можно было приступать к повестке дня.

Но только не сегодня. Задолго до того, как лорд-канцлер достиг палаты, его слух уловил приглушенный шум голосов. Когда же он вошел в палату лордов, открывшийся вид поразил даже его. Красные скамейки были забиты так плотно, что некоторые члены перебрались на ступени перед троном; другие, не нашедшие свободного места, стояли у барьера палаты. Единственный раз на его памяти палата была так же переполнена – когда его величество произнес речь, сообщив членам обеих палат о законе, который его правительство намеревалось предложить ввести во время следующей сессии парламента.

При появлении лорд-канцлера их светлости тотчас прекратили разговоры, поднялись как один и поклонились. Он занял свое место.

Старший юрист страны неспешно оглядел аудиторию – нетерпеливый блеск тысячи глаз был ему ответом. Взгляд его задержался на трех молодых людях, сидевших в дальнем конце палаты, прямо над ним – на галерее для почетных гостей. Джайлз Баррингтон, его сестра Эмма и Гарри Клифтон – все были в траурных одеждах в знак скорби по любимому дедушке; для Гарри покойный к тому же был наставником и дорогим другом. Он сочувствовал им всем, сознавая, что решение, которое он сейчас примет, изменит жизнь всех троих. Пусть бы изменения были к лучшему, помолился про себя он.

Когда его преосвященство Питер Уоттс, епископ Бристоля – как уместно, подумал лорд-канцлер, – раскрыл молитвенник, их светлости склонили голову и не поднимали ее, пока тот не произнес:

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.

Все принялись рассаживаться по своим местам, и лишь лорд-канцлер остался на ногах. Устроившись поудобнее, их светлости приготовились слушать его вердикт.

– Милорды, – начал он, – не могу делать вид, что решение, которое вы доверили мне, оказалось простым. Наоборот, должен признаться, что это один из самых трудных выборов, что мне приходилось делать за долгую карьеру барристера. Но, с другой стороны, Томас Мор напоминал нам: раз вы надели эти мантии, будьте готовы к тому, что ваши решения редко бывают приятны всем людям. И, как вам известно, милорды, в прошлом по трем таким же случаям лорд-канцлер, вынесший решение, был на следующий день обезглавлен.

Всплеск смеха снял напряжение, но лишь на мгновение.

– Моя обязанность, – добавил он, когда смех угас, – никогда не забывать, что я в ответе только перед Всевышним. Памятуя это, милорды, в деле «Баррингтон против Клифтона» в отношении, кому занять место законного наследника сэра Хьюго Баррингтона и получить фамильный титул, земли и «все, что в нем»…

Лорд-канцлер вновь поднял взгляд к галерее и заколебался. Его глаза остановились на трех невинных молодых людях, которые продолжали сверху глядеть на него. Он мысленно призвал на помощь мудрость Соломона и договорил:

– Приняв во внимание все факты, я выношу решение в пользу… Джайлза Баррингтона.

По палате пролетел гул голосов. Журналисты в спешке стали покидать галерею для прессы, торопясь донести до ожидающих в нетерпении издателей вердикт лорд-канцлера – новость о том, что принцип наследования остался нетронутым и Гарри Клифтон теперь может просить Эмму Баррингтон стать его законной супругой, в то время как публика в гостевой галерее перегнулась через перила балкона поглазеть, как их милорды реагируют на вердикт. Но это же не футбольный матч, и лорд-канцлер не рефери. Нет нужды свистеть в свисток, поскольку каждый член парламента безоговорочно примет вынесенное решение. Дожидаясь, пока шум не стихнет, лорд-канцлер вновь посмотрел вверх на трех молодых людей, более всех затронутых его решением, чтобы увидеть их реакцию. Гарри, Эмма и Джайлз по-прежнему смотрели вниз, и взгляды их не выражали ничего – будто молодые люди не до конца осознали суть его вердикта.

После месяцев неопределенности Джайлз мгновенно ощутил облегчение, хотя горечь утраты любимого дедушки подавила первые ростки победного чувства.

Гарри, крепко сжимая руку Эммы, в этот миг думал лишь об одном: теперь он мог жениться на женщине, которую любил.

Эмма чувствовала неуверенность. По сути, лорд-канцлер создал массу новых проблем для них троих, решать которые его уже не призовешь.

Лорд-канцлер открыл свою тисненную золотом папку и изучил повестку дня. Намеченные дебаты по Государственной службе здравоохранения значились ее вторым пунктом. В палате возобновилась нормальная работа, и несколько лордов потихоньку выскользнули вон.

Ни за что на свете лорд-канцлер не признался бы даже своему ближайшему доверенному лицу, что передумал в самый последний момент.

Гарри Клифтон и Эмма Баррингтон. 1941–1945

1

«Если есть кто-то из находящихся здесь, кто может указать на вескую причину, по которой эти двое не могут вступить в законный священный брак, то пусть скажет сейчас или же молчит об этом отныне и навсегда».

Гарри Клифтон никогда не забудет, как впервые услышал эти слова и как мгновениями позже все в его жизни полетело кувырком. Старый Джек, который, как Джордж Вашингтон, никогда не лгал, объявил на спешно созванном собрании в ризнице, что возлюбленная Гарри, Эмма Баррингтон, которая вот-вот должна стать его супругой, возможно, является его единокровной сестрой.

Настоящий ад разверзся, когда мать Гарри призналась, что как-то раз – единственной раз – имела сексуальный контакт с отцом Эммы, Хьюго Баррингтоном. Вот почему существует возможность того, что он и Эмма – дети одного отца.

Во время своей интрижки с Хьюго Баррингтоном мать Гарри встречалась с Артуром Клифтоном, стивидором[3], работавшим на верфи Баррингтонов. И вскоре вышла за него замуж, однако священник отказался продолжить церемонию венчания Гарри и Эммы в связи с тем, что эта женитьба могла нарушить древние законы церкви о недопустимости родственных браков.