Полубрат - Кристенсен Ларс Соби Страница 20

Арнесен поклонился, подхватил кофр и попятился на площадку, где принялся тщательно застёгивать пыльник на все пуговицы. Пра собралась уже захлопнуть дверь, но передумала и уцепила его за руку. — А как, собственно говоря, вы можете быть абсолютно уверены, что Штейнеры не вернутся? — Потому что они умерли! Я же сказал. Вы, что ли, газет не читаете? Зачем квартире простаивать? — Пра выпустила Арнесена, и он немедленно принялся шуршать в карманах. И достал газетную вырезку, фотографию с подписью. — Посмотрите, — сказал он. — Это журнал «Веко». Вот фру Штейнер и Рахиль, видите?

Старуха взяла фотографию и поднесла к глазам. Это были они. Огромная печаль и столь же огромная злость наполнили Пра. На снимке были Рахиль с мамой. Мама, умирающая или уже мёртвая, скелет в отрепьях с обтянутым кожей черепом, огромадные глаза, смотрящие то ли в камеру, то ли на Бога, то ли на палача, и держащая мать за руку Рахиль, почти голая, плечи острые, как крылья из хрящиков, она стоит прямо, она плачет, кричит, рот как рана на лице, на уже старческом лице девочки, без возраста, без времени, покалеченный ребёнок на пороге смерти на фотографии, где умирающий цепляется за мёртвого. Под фото было написано по-шведски: Страшный концлагерь «Равенсбрюк» переполнен настолько, что узникам не хватает роб. Всё. Больше ни слова. Старуха припала к стене. — И вы носите это в кармане?! Как же вам не совестно, — сказала она тихо. — Я просто увидел, что это они, — промямлил Арнесен. — И вырезал. Можно фотографию назад? — Нет. Фотография будет у меня. Пока вы живёте в их квартире. — Арнесен покрыл голову шляпой и вырвался, старуха дала ему пройти. — Надеюсь, когда-нибудь мы все будем спать спокойно, — вымолвила она.

Тут они услышали приближение доктора Шульца, тяжёлые шаги по лестнице, хлопки руки по перилам. Арнесен быстро поднял глаза на Пра. — Спасибо, я сплю превосходно. Только жена мается бессонницей. — И он споро побежал вниз, но, минуя Шульца, который оказался изрядно спавшим с тела и трезвым, всучил ему свою визитную карточку. Доктор Шульц секунду посомневался, пробежал глазами текст и покачал головой. Арнесен остановился на площадку ниже, он держал шляпу в руке и снова улыбался. — Позвоните, когда потребуется, доктор! — Никогда не потребуется. Страховать мне, по счастью, нечего. — Шульц сунул визитку в карман и одолел последние ступеньки до двери, где его нетерпеливо поджидала Пра. Она втянула его в квартиру и захлопнула дверь. — Она в спальне. Идите! И не снимайте ботинки.

Доктор Шульц опять потребовал оставить его наединe с Верой на время осмотра. Пра и Болетта ждали в гостиной. Они молчали. Тихо было так, будто Верино молчание въелось в мебель, стены, абажуры, обои и картины, и все краски стали глуше, а запахи тяжелее. Дуло из-под балконной двери, холодом опоясывая ноги. Ветер обдирал листья с деревьев на Киркевейен. Первое мирное лето давно осыпалось листвой. Датчане в Копенгагене обыграли сборную Норвегии 2:1. Бомбы упали на Хиросиму и Нагасаки, и тень человека навсегда впечаталась в землю. Доктор Шульц всё пропадал у Веры.

Пра нетерпеливо встала. — Я мёрзну! Говори что хочешь, но я — мёрзну! — Болетта сидела сцепив руки. — Я ничего не говорила. — А я всё равно мёрзну! Заснул там доктор, что ли? Я пойду посмотрю. — Болетта ухватила её: — Не трогай его. — Хорошо, тогда я разожгу камин. Вечером я хочу тёплой «Малаги» и Веру тоже попотчую. И хины туда побольше! — Отлично, мама. Зажги камин.

Старуха запалила спичку, сунула её в прорезь и открыла задвижку. Вскоре они почувствовали, что тепло ползёт вверх, и тогда Пра положила ладони на зелёное шершавое железо и вздохнула. — Я больше у Арнесена не страхуюсь, так и знай, — сказала Пра. — Не дури, — ответила Болетта. — Тогда он отнимет часы. — Всё равно. Я его на дух не выношу! — Теперь вздохнула Болетта: — Ты стала грымза грымзой. Честное слово! — Старуха топнула ногой: — Неправда! Я только Арнесена терпеть не могу! — Ты и доктора Шульца терпеть не можешь. Ты всем грубишь! — Пра шепнула через плечо: — Нет, всё-таки чем там этот идиот занимается? Вроде он заходил к ней трезвым? — Но Болетта распалилась и не унималась: — Ты и домоуправа Банга терпеть не можешь! — Что за спортом он занимался? Тройной прыжок! Смех да и только! Знаешь, у тебя опять болит голова, и тебе лучше помолчать. — Ты вообще никого не любишь! — крикнула Болетта. — Вот неправда. — Давай, назови, кого ты любишь. Хоть одного человека! — Назову с радостью. Я люблю Йоханнеса В. Йенсена!

Старуха вскрикнула, оборвав себя на полуслове, и прижала распаренные руки к груди, точно обожгла пальцы. Болетта порывисто вскочила на ноги. — Что случилось? — Старуха показала на маленькое, закопчённое оконце, за которым полыхало высокое рыжее пламя. — Мы сожгли Гамсуна, — прошептала она. — Это Гамсун горит!

И в эту секунду из спальни вышел доктор Шульц, он был подавлен. Прикрыл за собой дверь, вошёл в гостиную к женщинам и осторожно опустил на пол свой саквояж. Потом замер, изучая свои галоши. Одну он забыл почистить или вляпался во что-то по дороге к ним, в какую-то грязь.

Наконец доктор Шульц поднял глаза. Говорил он негромко и обстоятельно: — Вера опять потеряла много крови. — Старуха сделала шаг в его сторону, она тяжело дышала: — Это мы заметили! Но у неё кровь шла горлом?! — Доктор Шульц кивнул: — Она, очевидно, прокусила себе язык. — Болетта села на диван и заулыбалась. — Прокусила язык? Так у неё нет язвы?! — Нет, нет. Никакой язвы. Простите, что-то здесь жарко, нет? — Лоб доктора блестел, и он пальцем оттопырил обтрюханный воротник рубашки, чтоб проветриться. Старуха подступила к нему поближе: — Да, здесь жарко. Это потому, что мы жжём Гамсуна. — Что-что вы сказали? — А нельзя ли вернуться к самочувствию Веры?

Доктор Шульц повернулся к Болетте. — С Верой всё в порядке. Ну не считая… Я имею в виду… — Он резко смолк и вновь уставился на свои уморительные галоши. Пра поднялась на цыпочки. — Не считая чего, молодой человек? Говорите, Бога ради!

Доктор Шульц, молодой человек семидесяти примерно лет, выпрямился сообразно возможностям. — Ну, — завёл он медленно и неуверенно. — Как бы сказать… — Старуха чуть не бросилась на него. — Я вам помогу: скажите чётко и прямо всё, как есть, и не мнитесь тут, как сконфуженный кадет! — Доктор Шульц провёл рукой под носом, где висела вечная капля и не вытиралась. — Так вы не в курсе?

И тогда прабабушка Пра сделала то, о чём долго ещё судачили на Киркевейен, да и сейчас, поди, вспоминают заодно со знаменитым криком Болетты, от которого посыпалась штукатурка, отслоилась побелка и закачались лампы во всех домах от Фагерборга до Адамстюен. Это меня не удивляет. Но меня поражает, что молва об этом вообще разошлась, потому что я не думаю, чтобы доктор Шульц стал кому-нибудь что-то рассказывать, скорее наоборот, он бы наверняка промолчал или отоврался. А из нас тоже никто не болтал. К тому же доктор Шульц умер вскоре после. Когда в ноябре лёг первый снег, он решился на классический переход из Мюллы на лыжах и не вернулся. Туристы наткнулись на него следующей весной, далеко от лыжных маршрутов, между Сандюнгеном и Кикютом. В руках он сжимал палки, а капля под носом наконец-то отвалилась и лежала как матовая жемчужина в развороченном гниением рту, а в карманах не было ни кошелька, ни лыжного скребка, лишь визитка страхового агента, из-за чего полиция сперва приняла тело за Готфреда Арнесена, сотрудника компании «Bien». И заварилась, конечно, каша, когда они явились к жене с сообщением, что, к их прискорбию, её муж найден мёртвым в Нурмарке. Она чуть не отдала Богу душу, и даже когда Готфред Арнесен вернулся в своё обычное время домой, спеша понянькаться со своим трёхмесячным сынишкой, и недоразумение естественным образом разъяснилось, она в себя не пришла, от ложной трагической вести в мозгах фру Арнесен остался рубец, и она никому не открывала дверь на звонок, ходила в вечном трауре и в конце концов запретила своему мужу Готфреду выходить из квартиры.

Но пока я должен рассказывать не об этом, я опять забегаю вперёд, прельстившись flashforward. А в тот момент происходит вот что: Пра отвешивает доктору Шульцy пощёчину. Просто-напросто чувствительно лупит его по щеке растопыренной ладонью со словами: — Говори наконец! — Доктор Шульц нагнулся и стёр грязь с галоши. Потом выпрямился с пылающей щекой и болтающейся под носом каплей и прошептал: — Может, и на моём счету спасённая жизнь. Гиппократ, поди, мною гордится. — Что вы там бормочете? — взревела старуха.