Эми Фридман - Два лета Страница 3

Сожаление пульсирует во мне, как второе сердце. Продвигаясь вместе с очередью, я копаюсь в сумке в поисках мобильника. Я все еще обижена на маму, но должна перед посадкой позвонить ей или написать. Я вся сжимаюсь при воспоминании о нашей перепалке на кухне.

«Ты не хочешь, чтобы я была счастлива! – крикнула я. – Я уже готова! Мне почти шестнадцать! – Я, кажется, даже по-детски топнула ногой. – Почему ты все-таки так ненавидишь отца? Он оплатил поездку. Следует отдать ему должное!» На глаза набежали горькие слезы. Мама не стала меня утешать. Ее губы побелели, и она гневно сказала: «Я знаю, твой отец вдруг возник со своим великолепным предложением. Но должна тебя предупредить… – Она снова откашлялась. – Твои ожидания могут не оправдаться. Не все то, чем кажется».

Ее загадочность еще сильнее расстроила меня, будто зачесалось где-то на спине, где никак не достать. Слезы полились у меня из глаз, и я сказала, что мама ко мне несправедлива, а она ответила, что ее действия продиктованы заботой обо мне, – отговорка, которой любят пользоваться родители, когда бывают несправедливы. Я выбежала из кухни, а когда Руби в конце концов подъехала за мной, я вышла из дома, не попрощавшись с мамой.

Теперь я достаю сотовый и вижу два пропущенных звонка и сообщение от нее. К чувству вины примешивается вкус победы: она извиняется первой. Однако она прислала лишь вот это: «Сообщи, когда приедешь в аэропорт, ладно?» Холодно и отстраненно.

Свободной рукой кручу браслеты на запястье. Как ответить? Столбик батарейки красный и убывает. Процента два, наверное. Думаю, я могла бы просто написать в ответ, подражая ее тону: «На месте, скоро посадка». Руби именно это и посоветовала бы, я не сомневаюсь. А мне на самом деле хочется сказать так: «Мне жаль, что мы поругались, мам. Скажи, пожалуйста, что моя поездка во Францию пройдет отлично, потому что мне вообще-то немного страшно, хорошо?»

Прежде чем я успеваю что-то написать, я замечаю, что французские мама с дочкой продвинулись далеко вперед, и спешу к ним, сокращая расстояние между нами. В ту же секунду я вижу, что небо над взлетной полосой разрывает яркая молния. У меня от страха перехватывает дыхание. Люди вокруг тоже беспокоятся. Снаружи гремит гром. «Плохая примета, плохая примета, плохая примета», – думаю я.

«Ты видела это?» – пишу маме дрожащими пальцами. «Нет». Ее ответ приходит мгновенно; интересно, она что, все это время мобильник из рук не выпускала, ждала? «Что там?» От Хадсонвилла до аэропорта как минимум километров шестнадцать, и гроза туда могла еще не дойти. Пассажиры у выхода на посадку приглушенно переговариваются и смотрят в окно. Слышится треск динамика, и представитель авиакомпании спокойным голосом объявляет, что посадка продолжается и погодные условия не создадут угрозы безопасности полета.

У меня холодеет внутри, я хватаю мобильник. Не хотелось бы тревожить маму тем, что я видела. И если бы погодные условия были действительно опасные, успокаиваю я себя, авиакомпания отменила бы рейс. Ведь правда же? Но откуда мне знать? Мне еще даже шестнадцати нет. Я пытаюсь мысленно связаться с Руби, спокойной и знающей на все ответ. Поднимаю выше голову и делаю шаг. Теперь очередь двигается быстро.

«Ничего, – пишу я маме, дрожь в пальцах уменьшилась. – Я на месте, скоро посадка». – «Хорошо тебе долететь, – тут же приходит ответ. – Позвони, когда приземлишься». Я думаю над ее словами. Она сказала: «Хорошо тебе долететь», потому что знает о молнии? Или я вижу смысл, которого нет, чтобы найти себе оправдание и… не полететь? Чепуха какая-то! Даже с учетом маминого неодобрения, с учетом моих мучительных сомнений и нервозности, даже в грозу я больше всего на свете хочу полететь. И полечу.

Мама-француженка, подхватив дочку на руки, идет вперед. Я наблюдаю за тем, как она протягивает представителю авиакомпании посадочные талоны и заходит в коридор, ведущий к самолету. Девочка с опаской смотрит на меня через мамино плечо. Теперь моя очередь. Делаю шаг вперед и чувствую радостное возбуждение, в одной руке посадочный талон, в другой – сотовый. Теперь уже не повернешь назад.

Но тут мой телефон жужжит – входящий вызов. Я останавливаюсь и смотрю на экран. Наверное, мама. Или Руби. Нет. На экране высвечивается: «НЕИЗВЕСТНЫЙ». Я медлю. Кто бы это мог быть? Ошиблись номером? Мама с другого телефона? Ответить? Или пропустить? Вж-жж-вж-жж. Вж-жж-вж-жж. Грузный мужчина с чемоданом раздраженно вздыхает и обходит меня. Он протягивает посадочный талон, чтобы его отсканировали, и направляется к открытой двери. Теперь и другие пассажиры начинают обтекать меня с двух сторон. Я не шевелюсь, как столб среди текущей воды. Вж-жж-вж-жж. Вж-жж-вж-жж.

– Заканчивается посадка на рейс 022, – говорит в микрофон представитель авиакомпании за стойкой и смотрит прямо на меня. Она очень сильно накрашена, на ней аккуратный темно-синий костюм и туфли на высоченных каблуках. – Повторяю: заканчивается посадка…

Мобильник продолжает жужжать. Надо его отключить. Не обращать внимания. Батарейка почти полностью разряжена. До окончания посадки остается всего две минуты. Но… а вдруг? Вдруг это важно? Вдруг, ответив на звонок, я поверну колесо своей жизни в другую сторону?

Представитель авиакомпании смотрит на меня, подняв брови. Мобильник жужжит. Сердце колотится с бешеной скоростью. За окном раздается гром. И…

Часть первая

Брусчатка и круассаны

Понедельник, 3 июля, 9:43 вечера

Я НЕ ОТВЕЧАЮ НА ЗВОНОК. Я нажимаю на кнопку, чтобы прекратить жужжание, и запихиваю телефон в карман худи. Широким шагом двигаюсь вперед, протягивая посадочный талон. Представитель авиакомпании улыбается мне, не разжимая губ. Через открытую дверь бросаю взгляд назад. У выхода на посадку больше никого нет, я последний пассажир.

Со всех ног устремляюсь по коридору с ковровым покрытием, вьетнамки шлепают на бегу. На стенах реклама FedEx, и я снова и снова читаю лозунг «Весь мир вовремя». Из коридора захожу в самолет и резко вдыхаю. В салоне пахнет несвежим кофе, французская речь накладывается на английскую. Стюардессы смотрят на меня, опоздавшую, промокшую, недовольно. Все уже либо сидят, либо пытаются уложить ручной багаж на верхнюю полку. Я радуюсь, что у меня лишь моя надежная сумка-шопер, которую я прижимаю к себе, пока пробираюсь к своему месту.

С тоской понимаю, что оно в середине ряда, между тем грузным мужчиной, что обошел меня при посадке, и француженкой-мамой с дочкой. Темные волосы женщины острижены аккуратным бобом, прямо как у моей мамы. А у дочки светло-русые волосы, как у меня. Только у девочки две милые опрятные косички, а мои волосы некрасиво торчат из пучка на макушке.

Я стараюсь поудобнее устроиться в кресле, скрещиваю ноги, расстегиваю молнию на худи, а стюардессы уже начинают инструктаж по безопасности. Тут из кармана худи доносится жалобный писк, который означает, что телефон умер. Я достаю мобильник и смотрю на пустой экран, меня мучает любопытство. Кто звонил? Даже если этот таинственный человек оставил сообщение, я не смогу его прослушать до тех пор, пока не вернусь в Америку в августе.

Самолет начинает выруливать, сначала медленно, затем все набирая скорость. Я вытягиваю шею: в окно видна взлетная полоса. Похоже, гроза кончилась; стоит тихая ночь, в лужах отражается лунный свет. Странно, что эта перемена произошла так быстро.

– Бортпроводникам и экипажу приготовиться к взлету! – объявляет капитан.

Я откидываюсь в кресле. Сидящий рядом грузный мужчина задевает мой локоть, девочка-француженка всхлипывает – это лишь предвестники того, что будет дальше. Но мне все равно. Самолет уже взлетает. Я оставляю позади все – скучный север штата Нью-Йорк, мамины странности в последнее время. Мои бессмысленные страдания по Хью Тайсону. Сожаление, которое испытываю, когда вижу легкий флирт Руби с мальчиками. Главное сейчас – желание узнать поближе папу.

Двигатели ревут. Кажется, самолет движется быстрее самого времени. Когда мы отрываемся от земли, во мне вспыхивает надежда. Я вспоминаю, что сказала Руби в машине, и моя улыбка неожиданно светится уверенностью. Это судьба, и мое лето будет лучшим.

Вторник, 4 июля, 11:32 утра

ХУЖЕ НЕ ПРИДУМАЕШЬ. Я стою в зале выдачи багажа в аэропорту Марсель Прованс, держу чемодан, в плечо врезается сумка. После длинного бессонного перелета во рту сухо, шея затекла, и с каждой секундой настроение все хуже и хуже. Папы нет.

В последнем письме он обещал встретить в аэропорту. Поэтому, сойдя с самолета, я начала высматривать в толпе высокого мужчину с пепельными волосами. Он даже мог бы – в виде шутки – держать табличку со словами «Bonjour[3], Саммер!», а я бы обняла его и засмеялась. Но никакой таблички не видно, да и самого папы тоже.

Люди вокруг меня радостно вскрикивают и спешат обнять любимых. Я безучастно наблюдаю, как француженка-мама с дочкой торопятся к мужчине, и он счастливо привлекает их к себе. Я отворачиваюсь и крепче сжимаю пальцами ручку чемодана. Меня одолевают досада и страх. Папа забыл, когда прибывает мой рейс? Папа вообще забыл про меня? Не думай о маминых словах. Не думай о маминых словах.