Стюарт О’Нэн - К западу от заката Страница 3

Однако стоило перейти мостик, как Скотт тут же ее увидел. Красный сарафан развевался словно парус, Зельда стояла у края скалы и, опираясь на заграждение, вместе со всеми осматривала долину.

Как только Скотт встал рядом, она взяла его под руку, и он наконец смог отдышаться и вытереть капельки пота, собравшиеся у бровей.

– Стареешь, Додо.

– Ты всегда могла дать мне фору.

– Тебе и правда стоит подумать о здоровье. Наверное, в этом и моя вина – жена должна заботиться о муже. Боюсь, с этим я не справляюсь.

– Я и сам могу о себе позаботиться.

– Вижу, вижу.

– Мы оба должны заботиться друг о друге.

– Не нужна мне забота, – сказала Зельда, продолжая смотреть перед собой. – Я только хочу домой.

– Знаю, – произнес Скотт.

– Я же хорошо себя вела?

– Конечно.

– Я изо всех сил стараюсь, а потом все опять идет наперекосяк, и я ничего не могу поделать.

– Знаю, милая, знаю, – повторил Скотт.

– Правда?

– Конечно. Я же король страны Наперекосяк.

– А я твоя королева.

– Да, милая, – согласился Скотт.

Пусть трон пустует много лет, пусть замок и все королевство лежат в руинах, Зельда и правда оставалась его королевой. Ну и что, что все пошло прахом, он и сейчас твердо знал: они созданы друг для друга.

На обратном пути к мостику супруги прошли мимо стайки школьников, которые, стоя на коленях, натирали углем прижатые к скале листы бумаги. Это место было усыпано окаменелостями: трилобитами и скелетами рыб, что свидетельствовало о том, что некогда сюда доходила вода.

– Они прелестны! – проворковала Зельда.

Скотт ничего не ответил, он не любил сентиментальности. Пока жена, словно учительница, ходила между детьми и хвалила каждого, он думал о том, как зачерствел за эти годы. Разве мир, особенно навсегда исчезнувший, не великое чудо? Как писатель, в глубине души он, возможно, и верил в это, но только не здесь, не в реальной жизни. Прошлое осталось в прошлом.

Спуск, казалось, занял больше времени, чем подъем, а после еще долго пришлось ждать заказ в единственном на всю округу кафе. Блюдом дня был гуляш с лапшой, и Скотт пошутил, что еда здесь не лучше больничной. Зельда ничего не ответила и рассеянно продолжила жевать, пропустив его слова мимо ушей. Тогда Скотт наклонился к ней и попытался привлечь внимание, но даже это не сразу развеяло ее наваждение.

– Прости, милый, – вздохнула Зельда. – Я устала.

Скотт давно привык подмечать такие знаки, он прекрасно понимал жену. К тому же он и сам устал.

Они вернулись к машине, когда солнце уже начало садиться. Шоколадный грильяж растаял и превратился в клейкую массу, растекшуюся по коробке.

– Подожди, пока снова застынет. И тогда можно будет есть, – сказал Скотт.

– Все равно мне нельзя, – отозвалась Зельда.

Снова они убегали, на этот раз от скопления людей и машин. Оставив позади бревенчатый домик, возле которого теперь собралось еще больше автомобилей, они стали неспешно подниматься по серпантину. На этот раз никто их не подгонял. На вершине они вышли полюбоваться видом и разделить одну на двоих запретную сигарету. Одинокие облака в небе отбрасывали на склоны темные тени, а далеко внизу, в долине, блестело на солнце разомлевшее за день озеро Льюр.

Скотт подумал о Швейцарии.

– А помнишь наше шале в Гстааде?

– Конечно. Скотти там разбила подбородок.

До этого он думал о люстре из оленьих рогов, огромном закопченном камине, одеяле с гагачьим пухом, но сейчас отчетливо вспомнил полированную деревянную лестницу, по которой Скотти как-то поднималась в пижаме и, пропустив ступеньку, сильно ударилась подбородком. Они узнали об этом, лишь когда услышали ее громкий плач. Даже странно, что прошлое теперь представлялось таким далеким и одновременно недавним – и странно, что Зельда вспомнила тот день. А ведь часто не могла…

– Я тут подумал… – начал Скотт. – Что ты скажешь, если Скотти ненадолго приедет повидаться с тобой перед летним лагерем?

Зельда опустила голову и прочертила линию носком туфли.

– Разве она хочет меня видеть?

– Конечно! Думаю, сейчас самое время. Потом она не скоро сможет приехать.

– Если она не хочет, не заставляй ее.

– Она хочет! Если только ты готова… А мне кажется, ты готова.

– Я была бы рада ее увидеть.

– Ну вот, я прав!

– Главное, чтобы все прошло хорошо.

– Так и будет, – пообещал Скотт и посмотрел Зельде в глаза, как бы скрепляя этим договор.

Иногда жена была очень здравомыслящей. В такие минуты ему ужасно хотелось поцеловать ее в щеку, но он боялся, что она его неправильно поймет.

Окинув последним взглядом безмолвную долину, Зельда сделала последнюю затяжку, бросила окурок на землю. Скотт, затоптав его, повел жену к машине.

На обратном пути он вдруг спросил:

– Интересно, а сурки едят пекановый грильяж?

– В южных штатах – да. За ваших, янки, я не ручаюсь.

– Думаю, им больше по вкусу арахисовый.

– Ах, Додо… День был такой чудесный! Как же не хочется назад.

– Знаю.

– Семнадцать лет, – произнесла она. – А кажется, совсем немного времени прошло.

– Верно. – Скотт согласился, хотя мог и поспорить с этим.

День угасал, а с ним таяли их часы наедине. Эти встречи всегда были тяжелым испытанием, а такие вылазки – и вовсе пыткой. Особенно если проходили хорошо. В конечном итоге Зельду всегда нужно было возвращать в темницу. В этом ощущалось какое-то предательство по отношению к ней, что-то недостойное, как будто он должен был бороться за нее.

Всю дорогу через душный равнинный город и обдуваемый всеми ветрами высокий холм вместо облегчения Скотт чувствовал, что снова проиграл, что предал их обоих.

Надо было еще отметиться в приемной. Доктор разговаривал с другими посетителями, и Зельду принимала у Скотта веселая медсестра, поинтересовавшаяся, хорошо ли они провели время.

– Очень хорошо, – ответил Скотт.

– У нас годовщина, – добавила Зельда.

– Знаю, – улыбнулась сестра. – Поздравляю!

– Спасибо. – Зельда повернулась к мужу: – С годовщиной, Додо.

– С годовщиной. – Скотт заключил ее в невинные объятья и тут же отпустил.

– Бедный мой Додо. Начинай-ка следить за здоровьем. Увидимся в выходные. Обещаю вести себя хорошо!

– А я поговорю со Скотти.

– Да, пожалуйста. До встречи, любимый.

Зельда послала ему воздушный поцелуй, и сестра увела ее в женское крыло. Скотт снова остался один.

Он вышел и устало побрел к машине. Грильяж так и лежал на заднем сиденье. Позже Скотт съел его в одиночестве на сумеречной веранде. Это был весь его ужин.

В понедельник на встрече с доктором Скотт давал полный отчет о поездке. Все прошло хорошо. Память у нее ясная, речь четкая, мыслит она связно. О сигарете и грильяже в шоколаде, а еще о безумном забеге по лестнице и отстраненном выражении лица Зельды за обедом он решил умолчать. Доктор, похоже, остался доволен и согласился, что встреча с дочерью пойдет Зельде на пользу. Но когда Скотт уже договорился о приезде Скотти, стало известно, что жена набросилась на партнершу по игре в теннис и сломала ей нос ракеткой. Так что ее перевели в закрытую палату, и на каникулах Скотти сразу уехала в лагерь.

Когда позвонил Обер и сказал Скотту, что студия приглашает его в Нью-Йорк, он уехал из Эшвилля первым же поездом. Два дня он не пил ни капли и был мучительно трезв. Но его все-таки взяли. Контракт подписали на полгода, пообещав тысячу долларов в неделю. Он хотел сообщить об этом Зельде, однако к ней не пускали. Доктор запретил им видеться – и его это одновременно и разозлило, и втайне обрадовало.

Накануне отъезда, уже собрав чемоданы, Скотт написал жене записку и послал ее из отеля «Рузвельт», что находился через дорогу от центрального вокзала в Новом Орлеане.

«Любимая! Пожалуйста, прости меня. Сейчас мне нужно уехать, но это принесет нам целое состояние. Другого пути нет. Продолжай стараться и будь хорошей девочкой, а я напишу по приезде».

На следующий день он сел в поезд, оплаченный студией, и отправился на Запад.

«Железное легкое»

До места назначения поезд шел три дня с остановками в Эль-Пасо, Тусоне и Юме. Скотт не позволял себе даже пива, и стук колес, и мерное покачивание вагона опротивели ему до тошноты. Он писал письма Скотти, Оберу и Максу, читал, курил и спал. Воздух в Палм-Спрингс уже с утра дрожал от жары, так что город казался пустынным миражом. После солончаковых пустошей горы Сьерра-Невады сулили прохладный воздух и отдохновение, поезд медленно поднимался над уровнем моря, а после на всех парах мчался под уклон мимо захолустных ранчо, апельсиновых рощ, пригородных садов, мотелей Оклахомы и бесконечных рядов отштукатуренных бунгало.

И вот поезд въехал в Лос-Анджелес. Мимо проследовал на восток товарняк, прогрохотала вагонетка с углем, и за окном понеслись людные городские улицы, где на каждом пересечении путей состав гудком предупреждал о своем приближении.