Тереза Браун - Смена. 12 часов с медсестрой из онкологического отделения: события, переживания и пациенты, отвоеванные у болезни Страница 3

Доехав до своего этажа, я направляюсь переодеваться в туалет для персонала. Раньше у нас была раздевалка со шкафчиками и отдельным туалетом, однако ее потом перенесли дальше по коридору, отремонтировали, приукрасили, но при этом напрочь забыли про туалет. Мне по большому счету все равно, только вот приходится переодеваться здесь, и кто его знает, какие убийственные микробы могут обитать на полу, как бы часто его ни мыли.

Я стягиваю с себя одежду, в которой приехала, и надеваю медицинский костюм. Сделано. В зеркало мельком оглядываю свое лицо, просто чтобы убедиться, что не выгляжу потной и растрепанной. Никакого макияжа, потому что, как сказала одна моя знакомая медсестра: «Это грязная работа». Мой взгляд падает на отражение кулона в зеркале: Я ♥ Т-Е-Б-Я.

Я протягиваю руку и хватаюсь за него пальцами. «Вот так всегда», – думаю я.

С одеждой и сумкой в руках я пробираюсь в одних носках в нашу новую отремонтированную (но при этом ставшую менее гостеприимной) раздевалку. Быстрыми и отточенными движениями набираю нужную комбинацию на шкафчике, и дверца открывается. Здесь у меня лежит все необходимое на следующие двенадцать часов: шариковая ручка, фонарик, ножницы, клейкая лента, голубые колпачки для капельницы, спиртовые салфетки, шприцы с физраствором, а также перманентный маркер. Я распихиваю все это по разным карманам своего медицинского костюма и вешаю в шкафчик одежду, в которой приехала.

Велосипедные ботинки отправляются на общую полку для обуви в углу комнаты, и я переобуваюсь в мои больничные ботинки на толстой подошве. Оставляя рабочую обувь в больнице, я защищаю свой дом от многочисленных больничных микробов. Затем закрепляю свой бейдж с именем на груди, завершая превращение из обычного человека в медсестру. Мой обед, каким бы он ни был, отправляется в холодильник для персонала, и я включаю свой боевой настрой, мысленно отодвигая на задний план воспоминания о приятных домашних радостях.

Смена длится 12 часов. На протяжении которых в моих руках будут жизни нескольких людей, а я буду пытаться навести порядок в хаосе человеческих болезней.

Среди всех тех неопределенностей, что несет дежурство в больнице, одно я знаю наверняка. Готова ли я делать свою работу? Да. Сегодня и каждый день, во имя моих пациентов – и нет другого варианта; ответ всегда должен быть и есть утвердительный – только «да», и никак иначе.

1

7.03

На своем этаже я оказалась в 7.03. Должна была ровно в семь, однако я частенько вот так «опаздываю» – мой небольшой и весьма незрелый акт неповиновения.

Первой инструкцией, которую мне дали в больнице, была: «Если ты придешь пораньше – это вовремя, а если придешь вовремя – то уже опоздала». Про «а если ты опоздаешь…» не было и речи. Опоздание – это такая катастрофа, о последствиях которой лучше не говорить. Я же пришла на работу на три минуты позже положенного времени, и ничего ровным счетом не случилось.

Мои глаза широко раскрыты, мышцы напряжены, хоть в самом начале утренней смены редко случается что-то серьезное. На этаже достаточно тихо, и слышно, как слегка скрипит обувь, пока я иду. В «хороший день» в больнице вообще мало что происходит раньше восьми или девяти утра.

На сестринском посту сидят медсестры с ночного дежурства – они похожи на птичек, которым только и хочется, что спрятать свои уставшие головки под крыло. По их измученным лицам с тяжелыми веками сразу становится понятно, насколько трудно не спать и сохранять бдительность всю ночь напролет. Я редко работаю по ночам, однако когда работаю, то чувствую все это на себе. Я впадаю в ступор в два ночи, а потом снова – в четыре утра. Крепкий больничный чай, паршивый кофе, диетическая кола из торгового автомата – все это помогает, однако без помощи фармацевтики оставаться бодрой на протяжении всей ночи невозможно, а я не собираюсь связываться с таблетками. На следующий день, даже если я просплю чуть ли не до самого вечера, у меня такое чувство, будто на глазах пелена.

Вместе с тем ночью есть и свои плюсы. В это время в больнице гораздо спокойней, да и присматривать за спящими пациентами – куда более умиротворяющее занятие.

По ночам люди сталкиваются лицом к лицу со своими самыми потаенными страхами, они открыто говорят о смерти. В темноте мысли о смерти некоторых пугают гораздо меньше.

– Как прошла ночь? – спрашиваю я Линду, медсестру, сидящую на сестринском посту ближе ко мне.

– Спокойно, – отвечает она.

– Ну да, для тебя! – раздается возглас Мелани, не сводящей глаз с экрана компьютера.

Я удивленно поднимаю брови.

– Перевод в интенсивную терапию, – поясняет Линда.

– Кого? – спрашиваю я в надежде, что это не кто-то, кого я знаю. Мы все привязываемся к определенным пациентам и их родным. Если кто-то из них посреди ночи оказывается в отделении интенсивной терапии, то, как правило, это не значит ничего хорошего.

– Новый пациент. Мы его не знаем. Приехал к родным из Огайо.

– Брр. Паршиво. Вот тебе и испорченный отпуск.

– Ага, родственники были напуганы до чертиков – давление у него было где-то семьдесят на сорок, и он валялся на полу со стекающей изо рта слюной.

Мелани повернулась ко мне лицом, от безысходности подняв руки в воздух.

– Он в порядке? – спрашиваю я.

– Давай посмотрим. – Она поворачивается обратно к компьютеру и что-то печатает, чтобы найти его фамилию в списке пациентов интенсивной терапии. Некоторые медсестры считают, что, отслеживая пациентов в больнице с помощью компьютера, мы нарушаем закон о конфиденциальности, однако я никогда ничего подобного не слышала от нашего руководства, и на моей памяти ни одна медсестра не была за это наказана.

Найдя его электронную карточку, Мелани стала бегло ее изучать.

– Пульс… давление – вот! – сто на шестьдесят, – она вновь поворачивается ко мне лицом.

Я хмурю лоб в раздумьях.

– Сепсис?

– Нет. У него не было онкологии, просто у них не было свободных коек в общем отделении.

– И что ты думаешь? Может быть, у него просто обезвоживание?

– Ну, скорее всего нет, если учесть обильное слюноотделение!

Она возвращается к своему компьютеру, чтобы разделаться с заполнением карточек пациентов. Со временем количество бумажной волокиты все увеличивается, и чем больше занята медсестра с очень больным пациентом, тем больше всего ей приходится записывать, хотя времени на это остается все меньше. Компьютеры должны были ускорить и облегчить эту задачу, однако вместо повышения эффективности потребовали от нас дополнительной скрупулезности. Нам приходится записывать все подряд, причем желательно в режиме реального времени. Понятно, когда пациент нуждается в неотложной помощи, записывать все сразу попросту не представляется возможным.

Я тянусь за распечатанными бумагами, подготовленными для каждого моего пациента, и из разговора рядом слышу имя другого больного – Рэя Мэнсона.

– А что здесь делает Рэй?

– Рецидив, – говорит подошедшая Хелен, другая медсестра с ночной смены. Ее лицо выглядит мрачным, и сказанное ей единственное слово словно повисает в воздухе.

«Черт», – думаю я, а затем: «Что?» Может быть, если я сделаю вид, что не поняла сказанного Хелен, то это изменит факт того, что у Рэя случился рецидив.

– Ага, – говорит Хелен.

– Когда?

Она наклоняет голову.

– Несколько дней назад.

Она пожимает плечами. Неужели это хоть сколько-нибудь важно? Медсестры пару дней работают, потом несколько дней отдыхают, так что мы не всегда сразу узнаем последние новости. Лично для меня такое неведение помогает разделять дом и работу в больнице.

– Но ведь я пила в прошлом месяце с ним кофе, с ним и Лиз.

– Я тоже, – говорит она, – только не кофе, а пиво.

Как правило, мы не пьем кофе со своими пациентами. Обычно я никогда не встречаюсь с пациентами за пределами больницы, однако с Рэем все было по-другому. Пожарный, поющий и играющий на гитаре в рок-группе, – довольно необычная комбинация. Обаяние Рэя, однако, было связано в первую очередь с его манерой себя вести, а также его неизменной храбростью. Кроме того, наши дни рождения совпадали, а в работе с онкологическими пациентами подобные совпадения кажутся весьма значительными.

Рэй совсем молодой: ему было всего двадцать пять, когда у него обнаружили лейкемию. Он заметил, что каждый день все больше и больше устает, а затем у него появился синяк, который постепенно превратился в большую лиловую шишку под кожей в нижней части живота, такое развитие и распространение казалось весьма неестественным. После этого он подхватил простуду, которая, что бы он ни пробовал, никак не проходила.

Усталость достала его настолько, что он обратился к врачу. Пожарным нельзя быть постоянно уставшими, да и погулять Рэй тоже любил: проводил время с детьми, играл в группе, ходил на вечеринки. Из-за усталости ему было слишком тяжело работать.