Полная иллюминация - Фоер Джонатан Сафран Страница 3

Когда в ту ночь мы втроем, трое Алексов, собрались в доме Отца, чтобы пособеседоваться о предстоящем путешествии, Дедушка сказал: «Я этого делать не хочу. Я человек умственно престарелый и не для того достигал умственной престарелости, чтобы снова исполнять подобное говно. Я с ним покончил». — «Плевать я хотел на твои желания», — сообщил ему Отец. Дедушка звезданул по столу с избытком насилия и крикнул: «Не забывай, кто есть кто!» Я думал, что это положит конец обмену общением. Но Отец сказал что-то странное. «Пожалуйста». А потом он сказал что-то еще страннее. Он сказал: «Отец». Должен признаться, что есть еще столько много вещей, которые я не понимаю. Дедушка возвратился в стул и сказал: «Это последний раз. Больше никогда этим заниматься не буду».

И мы сделали планы заполучения героя на львовском вокзале 2 июля, в 15:00 пополудни. Затем на протяжении двух дней нам следовало пребывать в окрестностях Луцка. «Луцк? — сказал Дедушка. — Ты ничего не говорил про Луцк». — «Луцк», — сказал Отец. Дедушка стал в задумчивости. «Он разыскивает город, из которого пришел его дедушка, — сказал Отец. — И какую-то Августину, которая уберегла его дедушку от войны. Он жаждет написать книгу о дедушкиной деревне». — «О, — сказал я, — значит, он наделен интеллектом?» — «Нет, — поправил Отец. — Мозги у него низкопробные. Американский офис информирует меня, что он им телефонирует каждый день и фабрикует многочисленные полуумные запросы о нахождении у нас пригодной к поеданию еды». — «Колбаса будет несомненно», — сказал я. «Конечно, — сказал Отец. — Он полуумный». Здесь я повторю, что герой не полу-, а многоумный еврей. «Где этот город?» — спросил я. «Он называется Трахимброд». — «Трахимброд?» — спросил Дедушка. «Это вблизи 50 километров от Луцка, — сказал Отец. — Он обладает картой и сангвиничен в координатах. Все должно быть просто».

После того как Отец отошел на покой, мы с Дедушкой еще несколько часов продолжали лицезреть телевизор. Мы оба люди, остающиеся в сознании сильно запоздночь. (Я был на волоске к написанию, что нас обоих услаждает оставаться в сознании запоздночь, но это недостоверно.) Мы лицезрели американскую телевизионную программу с русскими словами внизу экрана. Она была про китайца, преуспевшего во владении базукой. Мы также лицезрели прогноз погоды. Погодник сказал, что на следующий день погода будет очень абнормальной, но что на следующий день после вернется в норму. Молчание промеж меня и Дедушкой можно было резать ятаганом. Единственный раз, когда кто-то из нас заговорил, было во время рекламы МакПоркбюргера из Макдоналдса: он сделал ко мне разворот и сказал: «Мне не хочется десять часов рулить в какой-то уродливый город ради того, чтобы присматривать за каким-то очень избалованным евреем».

Сотворение мира наступает часто

18 МАРТА 1791 года повозка Трахима Б одной из своих двух оглобель пригвоздила, или не пригвоздила, Трахима ко дну реки Брод. Юные двойняшки Ф первыми углядели останки повозкикрушения, всплывшие на поверхность: извивающиеся змейки белых ниток, бархатную перчатку с растопыренными пальцами, пустые катушки, зашмуценное пенсне, ягоды малины и ежевики, фекалии, рюши, осколки вдребезги разбитого пульверизатора, обрывок резолюции, истекающий алой кровью чернил: Я обязуюсь… Обязуюсь.

Ханна шмыгнула носом. Чана шмыгнула в холодную воду, подтянув брючины с шерстяными подвязками на концах выше колен, каждым шагом разгребая всплывающие остатки чьей-то недавней жизни. Что ты там делаешь? — закричал опальный ростовщик Янкель Д, ковыляя в сторону девочек по чавкающей прибрежной тине. Одну руку он протягивал Чане, а другой, по обыкновению, прикрывал нитку с нанизанной на нее одинокой костяшкой счетов — бусиной его позора. Янкель принужден был всегда носить ее на шее с тех пор, как штетл обязал его к этому специальной прокламацией. Выходи из воды немедленно! Это добром не кончится!

Почтенный торговец фаршированной рыбой Битцл Битцл Р наблюдал за происходящим со своего ялика, который был привязан бечевкой к одной из раскинутых им сетей. Это ты, что ли, Янкель? Что-то стряслось?

Дочери Многоуважаемого Раввина затеяли резвиться в воде, — закричал Янкель с берега. — Боюсь, как бы не случилось беды.

Чего тут только нет! — смеялась Чана, плескаясь промеж вещиц, расцветавших вокруг нее чудесным садом. Она выудила пару кукольных ручек и пару стрелок от настенных часов. Зонтичный остов. Ключ с бородкой. Предметы появлялись из глубины на гребнях воздушных пузырей, которые лопались, едва достигнув поверхности. Чуть более младшая и чуть более безрассудная из двойняшек запускала растопыренные пятерни в воду и каждый раз извлекала чтонибудь новенькое: желтенькую юлу, мутное зеркальце, лепестки утопшей незабудки, давно забившуюся и к тому же треснувшую перечницу, пакетик каких-то семян…

Но ее чуть более старшая и чуть более осторожная сестра Ханна, которая была бы совсем от Чаны неотличима, если бы не сросшиеся брови, стояла на берегу и плакала. Опальный ростовщик Янкель Д обнял ее, прижал к груди и зашептал: Тшш, тшш. А потом прокричал Битцлю Битцлю: Греби что есть мочи к Многоуважаемому Раввину и без него не возвращайся. Да еще захвати Менашу-лекаря и Исаака-правоведа. Скорее!

Из-за дерева появился сумасшедший сквайр Софьевка Н, под чьим именем штетл впоследствии попадет на карты и в мормонские переписи. Я все видел, все видел, — истерично сказал он. — Я могу засвидетельствовать. Повозка неслась слишком быстро, а дорогу всю развезло — кто спорит, нехорошо опаздывать к себе на свадьбу, но еще хуже опаздывать на свадьбу к той, что могла бы стать твоей женой — и потом она вдруг взяла и сама себя перевернула, а если это и не совсем точно, то скажу так—повозка не сама себя перевернула, а была сама собой перевернута порывом ветра со стороны Киева, или Одессы, или еще откуда, а если и это вызывает сомнения, то я вам скажу, что произошло — и в этом могу поклясться своим именем, незапятнанным, как белая лилия, — ангел с крыльями цвета надгробий слетел с небес, чтобы забрать Трахима с собой, потому что слишком уж хорош был Трахим для этого мира. Ну, конечно, а кто из нас не слишком? Мы все друг для друга слишком хороши.

Трахим? — переспросил Янкель, не мешая Ханне теребить пальчиками бусину позора. — Трахим-сапожник из Луцка? Разве он не умер полгода назад от чахотки?

Гляньте! — крикнула Чана, хихикая, поднимая над головой куннилингусирующего валета из скабрезной колоды карт.

Нет, — сказал Софьевка. — Того звали Трахом, через «о». А этот через «и». Трахом помер в ночь самых длинных ночей. Нет, постойте. Постойте. Он умер, потому что был художник.

А это! — восторженно взвизгнула Чана, поднимая на вытянутой руке поблекшую карту созвездий.

Выходи из воды немедленно! — прокричал ей Янкель, повышая голос больше, чем следовало, будь то дочь Многоуважаемого Раввина или другая девочка. — Ты простудишься!

Чана устремилась к берегу. Усеянная звездами карта растворилась в мутной зеленой воде, медленно поплыла в глубину и, достигнув дна, легла, как вуаль, на лошадиную морду.

Разбуженный шумом, штетл захлопал ставнями — любопытство было единственным качеством, в одинановой степени присущим всем его жителям. Происшествие случилось неподалеку от каскада небольших водопадов, как раз у той самой черты, что обозначала границу между двух секторов штетла — Еврейским Кварталом и Кварталом На-Три-Четверти Общечеловеческим. Все так называемые священнодействия, как то: занятия религией, забивание кошерных животных, торговые сделки и т. д., — происходили на территории Еврейского Квартала. Действия, так или иначе сопряженные с тщетой повседневной жизни, как то: занятие науками, вершение правосудия, купля-продажа и т. д., — происходили исключительно в Квартале На-Три-Четверти Общечеловеческом. Соединяло кварталы здание Несгибаемой Синагоги. (Возведено оно было с таким расчетом, чтобы священный ларец располагался непосредственно над зыбкой линией Еврейско/Общечеловеческого раскола, что гарантировало каждому сектору обладание одним из двух хранившихся в ларце свитков Торы.) По мере того как соотношение сакрального и мирского менялось — обычно не более, чем на волосок в ту или другую сторону, если не считать одного исключительного часа после Покаянного Погрома 1764 года, когда практически все население сделалось мирским, — менялась и зыбкая линия границы, прочерчиваемая мелом от Радзивельского леса до реки. В соответствии с этим приходилось приподнимать и передвигать здание синагоги. Но уже в 1783 году оно было поставлено на колеса, что позволило корректировать вечно меняющиеся представления штетла о еврейском и общечеловеческом без былой натуги.