Полная иллюминация - Фоер Джонатан Сафран Страница 36

Что же до твоего рассказа, то я тебе так скажу: сначала он сделал озадаченным человеком. Что это за новый Сафран, и Времямер, и кто из них женится? Первоначально я думал, что это была свадьба Брод и Колкаря, но когда я узнал, что это не их свадьба, я подумал: почему не продолжилась их история? Тебе будет радостно узнать, что я двинулся дальше, приостановив искушение отбросить твое сочинение в мусор, и все осветилось. Я очень рад, что ты возвратился к Брод и Колкарю, хотя я не рад, что он стал тем, кем стал по вине пилы (я не думаю, что подобные разновидности пил в то время существовали, но верю, что у твоего невежества благородная цель), хотя я рад, что они сумели открыть для себя одну из разновидностей любви, хотя я не рад, потому что в действительности это была нелюбовь, не так ли? Брак Брод и Колкаря многому может научить. Я не знаю, чему именно, но уверен, что это как-то связано с любовью. И еще: почему ты именуешь его «Колкарь»? Это все равно, как если бы ты именовал его «украинец», что, по-моему, бессмысленно.

Если бы я мог изречь совет, пожалуйста, позволь Брод быть счастливой. Пожалуйста. Неужели эта такая уж невозможная вещь? Возможно, она все еще могла бы существовать и быть в близости с твоим дедушкой Сафраном. Или вот величавая идея: возможно, Брод могла бы быть Августиной? Ты понимаешь, что я знаменую? Тебе придется сильно видоизменить свой рассказ, и, конечно, она будет совсем состарившаяся, но как это было бы здорово в таком ключе?

Те вещи, которые ты написал в письме про свою бабушку, напомнили мне о том, как ты сообщил мне на крыльце Августины про когда ты сидел у нее под платьем и как это приносило тебе безопасность и покой. Должен признаться, что я уже тогда загрустил и по-прежнему грущу. Еще я был очень тронут (это подходит по контексту?) тем, что ты написал про как тяжело, должно быть, приходилось твоей бабушке быть мамой без мужа. Это удивительно, да, как твой дедушка столько много пережил лишь для того, чтобы умереть сразу после приезда в Америку? Как будто пережив столько, у него больше не было повода выживать. Когда ты, написал про раннюю смерть своего дедушки, это в каких-то смыслах помогло мне понять меланхолию, в которой пребывает мой Дедушка с тех пор, как умерла Бабушка, и не только потому, что они оба умерли от рака. Конечно, я не знаю твоей мамы, ноя знаю тебя и могу сообщить, что твой дедушка был бы очень-преочень горд тобой. Я надеюсь, что и я стану человеком, которым моя Бабушка тоже очень-преочень гордилась бы.

А теперь насчет информирования твоей бабушки о нашей поездке: ты несомненно должен это сделать, даже если это заставит ее плакать. По правде, это абнормально — свидетельствовать, как наши бабушки и дедушки плачут. Я уже сообщал тебе про когда я свидетельствовал, как плачет Дедушка, и я заклинаю себя сказать, что я жажду никогда больше не свидетельствовать, как он плачет. Если это знаменует, что я должен делать какие-то вещи, чтобы он не плакал, я буду их делать. Если это знаменует, что я не должен смотреть, когда он плачет, я не буду смотреть. Ты совсем не похож на меня в этом ключе. Я думаю, что тебе нужно увидеть, как твоя бабушка плачет, и если это требует сделать что-то, чтобы, она заплакала, ты должен это сделать, и если это означает смотреть на нее, когда она плачет, ты должен смотреть.

Твоя бабушка найдет, в каком плане быть довольной тем, что ты сделал, когда поехал в Украину. Я уверен, что она простит тебя, если ты ее проинформируешь. Но если ты ее не проинформируешь, она никогда не сможет тебя простить. А ведь это то, что ты жаждешь, да? Чтобы она тебя простила? Не для того ли ты все и сделал? Одна часть твоего письма сделала меня особенно меланхоличным. Это была часть, когда ты сказал, что никого не знаешь, включая и себя. Я очень даже понимаю твои слова. Ты помнишь раздел, в котором я написал про то, как Дедушка сказал, что я похож на комбинацию Отца, Мамы, Брежнева и себя самого? Вот что мною вспомнилось, когда я прочел написанное тобой. (Нашими сочинениями мы напоминаем друг другу о разных вещах. Мы сочиняем один рассказ, да?) Теперь я должен тебя кое о чем проинформировать. Это вещь, о которой я никогда никого не информировал, и ты должен пообещать, что не проинформируешь об этом ни одну душу. Я никогда не предавался плотским утехам с девочками. Я знаю. Я знаю. Ты не можешь в это поверить, но все истории про моих подружек, которые об зывают меня Ночь Напролет, Бэби и Валюта, были неистинами, и неистинами неподобающими. Я думаю, что фабрикую эти неистины, потому что это помогает мне почувствовать себя человеком высшей пробы. Отец очень часто спрашивает меня про девочек, и с какими из них я предаюсь плотским утехам, и в каких аранжировках. Мы с ним любим посмеяться над этим, особенно поздно ночью, когда он полон водки. Я знаю, что он был бы очень разочарован, если б узнал, какой я на самом деле.

Но еще больше я фабрикую неистины для Игорька. Я жажду, чтобы он чувствовал, как будто у него есть крутой брат, и брат, чью жизнь он жаждал бы однажды повторить. Я хочу, чтобы Игорек мог похвалиться своим братом перед друзьями и хотеть, чтобы его лицезрели рядом с ним в общественных местах. Вот почему, я думаю, меня так услаждает писать для тебя. Это дает мне возможность быть не тем, кто я есть, а тем, кем я жажду быть в глазах Игорька. Я могу быть смешным, потому что у меня есть время поразмыслить над тем, как быть смешным, и я могу починить ошибки, когда их исполняю, и я могу быть в меланхолии, но в таком плане, который интересен, а не только меланхоличен. Писание дает нам вторые шансы. В тот первый вечер нашей поездки ты упомянул о том, что ты думал, что, возможно, рожден быть писателем. Какая ужасная вещь, думаю я. Но должен тебе сказать, что не думаю, что ты доуразумел значение того, что сказал, когда ты это сказал. Ты делал предположения о том, как ты любишь писать и какая это интересная вещь воображать миры, которые не совсем такие, как наш, или миры, которые совсем такие, как наш. Я уверен, что ты и правда напишешь более много книг, чем я, но все-таки это я, а не ты, кто был рожден писателем.

Дедушка допрашивает меня о тебе каждый день. Он жаждет знать, простил ли ты его за вещи, которые он сообщил тебе про войну и про Гершеля. (Ты мог бы видоизменить это, Джонатан. Ради него, не ради меня. Твой роман сейчас склоняется на войну. Это еще возможно.) Он не плохой человек. Он хороший человек, которому выпало быть живым в плохое время. Ты помнишь, когда он это сказал? Он всегда в такой меланхолии, когда вспоминает свою жизнь. Я обнаруживаю его плачущим почти каждую ночь, но должен фальсифицировать, как будто нахожусь на покое. Игорек тоже обнаруживает его плачущим, и Отец обнаруживает, и хотя Отец никогда не смог бы меня об этом проинформировать, я уверен, что он сам всегда в меланхолии, когда видит своего отца плачущим.

Все есть так, как есть, потому что все было так, как было. Иногда я чувствую себя угодившим в ловушку, как если бы независимо от того, что я делаю, исход был бы уже предрешен. Я-то ладно, но есть вещи, которые я хочу для Игорька. Вокруг него так много насилия, и я подразумеваю не только то, которое случается с кулаками. Я не хочу, чтобы он продолжал испытывать насилие над собой, но еще я не хочу, чтобы однажды он начал испытывать насилие над другими.

Отец никогда не дома, потому что тогда ему пришлось бы свидетельствовать Дедушку плачущим. Это мое понятие. «Его живот», — сказал он мне на прошлой неделе, когда мы услышали Дедушку в телевизионной. «Его живот». Но я понимаю, что это не его живот, и Отец тоже понимает. (Вот почему я прощаю Отца. Я не люблю его. Я его ненавижу. Но я прощаю его за все.) Повторяю как попугай: Дедушка не плохой человек, Джонатан. Все исполняют плохие поступки. Я исполняю. Отец исполняет. Даже ты. Плохой человек — это тот, кто в них не раскаивается. Дедушка теперь умирает из-за своих. Я умоляю тебя простить нас и сделать нас лучше, чем мы есть. Сделай нас хорошими.

Бесхитростно,

Александр

Впадая в любовь