Игра ангела - Сафон Карлос Руис Страница 4

По воскресеньям донья Кармен отправлялась к мессе на еженедельное свидание с Всевышним. Пока шла служба, постояльцы пансиона пользовались случаем повеселиться. Все собирались в комнате соседа, самого старшего и опытного из нас – бедолаги по имени Элиодоро. Он с юности мечтал стать матадором, но так и остался комментатором-любителем корриды и обслуживал писсуары на солнечной стороне арены «Пласа Монументаль».

– Искусство боя быков умерло, – вещал он. – Нынче коррида стала доходным делом для жадных торговцев скотом и бездушных тореро. Публика не видит различия между боем быков на потребу толпе и высоким искусством, которое способны оценить лишь знатоки.

– Ай, если бы вам представился шанс, дон Элиодоро, дело пошло бы на лад.

– Так ведь в этой стране торжествуют только бездари.

– Лучше не скажешь.

После традиционного вступления, произносимого доном Элиодоро каждую неделю, наступал час потехи. Сгрудившись тесной кучкой у небольшого оконца, постояльцы сквозь микроскопический проем могли понаблюдать за упражнениями и услышать стоны обитательницы соседнего дома, Марухиты, прозванной Перчиком. Прозвище свое она получила за острый язык и обильное тело, сложением напоминавшее сладкий перец. Марухита зарабатывала на хлеб, надраивая хоромы всяких выскочек, но воскресенья и церковные праздники, обязательные для посещения службы, она всецело посвящала возлюбленному семинаристу. Семинарист тайком прибывал в город на поезде из Манресы и отдавался познанию греховного с похвальным рвением и энергией. Мои соседи как раз прилипли к стеклу окошка, точно тесто для пасхальных крендельков, стараясь не пропустить миг, когда внушительные ягодицы Марухиты взлетали вверх, как на качелях, что очень всех веселило. И тут у входа в пансион раздался звонок. Добровольцев идти открывать не нашлось, поскольку никто не хотел рисковать потерей места в партере, откуда открывался хороший вид. И я отказался от намерения присоединиться к компании, направившись к двери. Когда я отворил ее, моему взору предстало дивное видение, невероятное в столь убогом обрамлении. Дон Педро Видаль во всей красе – с изысканными манерами, внешностью героя-любовника и в шелковом итальянском костюме – стоял с улыбкой на лестничной площадке.

– Да будет свет, – провозгласил он и вошел, не дожидаясь приглашения.

Видаль остановился, обозревая комнату, служившую попеременно столовой и агорой[8] этого ковчега, и досадливо вздохнул.

– Наверное, лучше пройти в мою комнату, – предложил я.

Я повел его к себе. От стен рикошетом отдавались ликующие возгласы и приветственные крики моих соседей в честь Марухиты и ее любовных кульбитов.

– Веселенькое местечко, – заметил Видаль.

– Извольте проследовать в президентские апартаменты, дон Педро, – пригласил я гостя.

Мы переступили порог, и я захлопнул за спиной дверь. Окинув беглым взглядом каморку, он уселся на единственный имевшийся стул и мрачно посмотрел на меня. Не составляло большого труда догадаться, какое впечатление на него должно было произвести мое скромное жилище.

– И как вам?

– Восхитительно. Я готов тоже сюда переехать.

Педро Видаль жил на вилле «Гелиос», монументальном модернистском особняке в три этажа и с башней. Он был выстроен на отрогах холма, возвышавшегося над Педральбес на пересечении улиц Абадеса Олсет и Панама. Дом десять лет назад подарил Видалю отец, надеявшийся, что сын остепенится и создаст семью – предприятие, с которым дон Педро уже запаздывал годков этак на пятнадцать – двадцать. Судьба благословила дона Педро Видаля множеством талантов, в том числе способностью разочаровывать и оскорблять отца каждым своим шагом и поступком. Его дружба с нежелательными личностями вроде меня не способствовала потеплению отношений. Мне хорошо запомнился один случай. В тот день я привез своему ментору кое-какие материалы из издательства и столкнулся в одном из залов виллы «Гелиос» с патриархом клана Видаль. Увидев меня, отец дона Педро приказал принести бокал газировки и чистую салфетку, чтобы вытереть пятно на лацкане пиджака.

– Боюсь, вы ошиблись, сеньор. Я не прислуга…

Он наградил меня улыбкой, без слов разъяснившей, какой порядок вещей заведен в мире.

– Это ты ошибаешься, мальчик. Ты прислуга, отдаешь себе в том отчет или нет. Как тебя зовут?

– Давид Мартин, сеньор.

Патриарх попробовал на вкус мое имя.

– Послушайся моего совета, Давид Мартин. Уходи из этого дома и возвращайся туда, где твое место. Ты избежишь больших проблем и избавишь от них меня.

Я никогда не признавался в том дону Педро, но в следующий миг бегом мчался на кухню за газировкой и салфеткой, а затем потратил четверть часа, отчищая пиджак большого человека. Тень клана простиралась далеко, и сколько бы дон Педро ни изображал из себя покровителя богемы, вся его жизнь являла собой очередное звено в семейной цепи. Вилла «Гелиос» удобно располагалась в пяти минутах ходьбы от большого отцовского особняка, вздымавшегося на самом высоком участке бульвара Пеарсон. На помпезное нагромождение балюстрад, парадных лестниц и мансард издалека смотрела вся Барселона – такими глазами смотрит ребенок на незатейливые игрушки. Каждый день отряд прислуги и кухарка из большого дома (поскольку семейный очаг был именованным объектом, включавшим любое количество объектов, трактовавшихся в династии Видаль как единое целое) прибывал на виллу «Гелиос». Подневольные рекруты мыли и чистили, наводили лоск, гладили и готовили, выстилая лебяжьим пухом ложе комфорта и счастливого забвения обременительных хлопот повседневной жизни, на котором привык почивать мой состоятельный покровитель. Дон Педро Видаль перемещался по городу в автомобиле марки «Испано-Суиса» новейшей модели с собственным шофером Мануэлем Сагниером за рулем, и не исключено, что он ни разу в жизни не ездил на трамвае. Как истинному отпрыску благородного рода, выросшему во дворце, Видалю была неведома печальная обветшалая прелесть мира дешевых пансионов в Барселоне того времени.

– Не стесняйтесь, дон Педро.

– Это место похоже на застенок, – наконец вынес он вердикт. – Не представляю, как ты можешь здесь жить.

– С моим жалованьем – с большим трудом.

– Если нужно, я добавлю, сколько не хватает, чтобы поселиться в квартире, где не смердит серой и мочой.

– Ни в коем случае.

Видаль вздохнул:

– Скончался от гордыни, задохнувшись насмерть. Вот тебе эпитафия, дарю.

Некоторое время Видаль молча бродил по комнате, останавливаясь, чтобы подвергнуть тщательному осмотру мой микроскопический шкаф или выглянуть в окно с выражением величайшего отвращения на лице. Он потрогал зеленоватую краску, покрывавшую стены, и осторожно постучал указательным пальцем по голой электрической лампочке, свисавшей с потолка, словно задавшись целью убедиться, что все содержимое каморки отвратительно.

– Что привело вас сюда, дон Педро? На Педральбес слишком чистый воздух?

– Я приехал не из дома. Я был в издательстве.

– И что же?

– Мне стало любопытно, где ты живешь, а также я привез кое-что для тебя. – Он извлек из кармана пиджака светлый пергаментный конверт и протянул его мне: – Пришло сегодня в редакцию на твое имя.

Я взял конверт и внимательно его изучил. Он был запечатан сургучом, на котором виднелся оттиск крылатой фигуры ангела. Кроме печати, на конверте стояло только мое имя, старательно выведенное красными чернилами изящным почерком.

– Кто его прислал? – спросил я, заинтригованный.

Видаль пожал плечами:

– Какой-нибудь поклонник. Или поклонница. Не знаю. Открой его.

Я аккуратно распечатал конверт и вынул сложенный листок бумаги. Письмо было начертано тем же изящным почерком и гласило следующее:

Дорогой друг,

я взял на себя смелость написать Вам, чтобы выразить свое восхищение и поздравить с заслуженным успехом «Тайн Барселоны», печатавшихся в нынешнем сезоне на страницах «Голоса индустрии». Как читателю и ценителю хорошей литературы, мне доставило большое удовольствие услышать новый голос, исполненный таланта, юности и обещания. Поэтому позвольте мне в знак признательности за приятные часы, проведенные за чтением Ваших новелл, пригласить Вас сегодня в двенадцать ночи в «Грезу Раваля» и преподнести небольшой сюрприз. Надеюсь, он Вас не разочарует. Вас будут ждать.