Арабская принцесса - Валько Таня Страница 4

– Так, собственно, мне и говорили. Попросту обделалась от усилий и от страха. К сожалению, мне в какой-то кретинской панике не дали права голоса.

Марыся почти плачет. Она ведь сама очень обеспокоена цветом вод и здоровьем ребенка.

– В конце концов, кто бы меня слушал! – наконец вскрикивает она жалобно.

– Ты уже кормила маленькую?

Дорота ни на что не обращает внимания. От возбуждения ее зрачки расширились настолько, что почти закрывают голубую радужку.

– Мама, ты что-то принимала? – Марыся внимательно к ней присматривается.

Медсестра берет новорожденную. Одной рукой – под голову, другой – под попу и подносит крошку к полусидящей Марысе. Молодая мама не знает, как должна принять дитя. Но в конечном итоге Надя оказывается у нее на руке, и головка ее опасно запрокидывается.

– Оставьте в покое мою несчастную внучку! – подскакивает Дорота, как тигрица, бедром отстраняет филиппинку и быстро хватает малютку. – Вы что, хотите ей шею скрутить?!

Она выкрикивает дрожащим голосом и выглядит так, будто сейчас выскочит из кожи. Быстро берет цветную квадратную тетровую пеленку, складывает ее пополам, заворачивает новорожденную в тугой сверточек.

– Сейчас можешь ее даже подбросить, – говорит она, тяжело дыша. – Накорми же ее в конце концов!

Хамид с Лукашем понимающе смотрят друг на друга и выходят в красивую гостиную.

– Ну и что? Прилагается такая комната.

Хамид едва улыбается, радуясь, что поляк оказался тактичным и покинул помещение, когда жена обнажила грудь. Лукаш все понимает и вполне в состоянии принять, ведь в конце концов он не отец Марыси, а отчим. Пожалуй, даже в европейских реалиях это было бы неловко. А тут, в Саудовской Аравии, совершенно невозможно, чтобы мужчина не из семьи смотрел на наготу арабки. «Ух, – тяжело вздыхает Хамид, потирая лоб. – Быть отцом, наверное, нелегко. Это какое-то сумасшествие, которое охватило всех. Это невозможно выдержать».

– Дорота в последнее время очень нервная, – словно читая мысли саудовца, Лукаш оправдывает жену и старается все объяснить.

– Она всегда была очень чувствительная и ранимая: женщина пережила ужасные испытания… – грустно говорит он. – Но после возвращения из Ливии, после месяцев арабской революции, в самой гуще борьбы, стало еще хуже. Тяжело на это смотреть. Я иногда не знаю, что делать, – жалуется он.

– Я знаю: она имела несчастье быть в неудачном браке. У нее отобрали детей, за которых позже пришлось бороться. Понимаю также, что поэтому она так ненавидит арабов. Она нарвалась на бракованный экземпляр, – упрощает дело Хамид.

– Но ведь злые люди встречаются везде, во всем мире! Я читал о том, что в Швейцарии один отец два года держал в подвале несовершеннолетнюю дочь и приставал к ней. Множество поляков или русских пьют и бьют свои семьи, не говоря уже о изнасилованиях детей. В Чехии один парень вначале позабавился со своей шестилетней дочкой, а когда дело предали огласке, утопил ее в озере. Чудовищно замучил жену, а потом повесился сам, – рассказывает он прочитанную и потрясшую его историю.

– Таких примеров множество, – соглашается Лукаш. – Когда случается трагедия, у человека есть шанс из этого как-то выбраться. Но Дорота пережила ад многократно, сотни несчастий ее постигли. Это тяжесть, которую невозможно поднять в одиночку! Когда мы встретились в пустыне, она, собственно, бежала из своей ссылки в Сахару, где ее удерживали в бедуинском селении два года и использовали как рабыню. А под конец хотели выдать замуж за умственно отсталого пастуха.

– Я не знал, – саудовец внимательно смотрит в голубые глаза собеседника. – Мириам не много рассказывает о своих испытаниях и о семье. А если она не хочет, то я и не настаиваю. Это все из-за ее отца?

– К сожалению, да. Это он забрал у матери дочерей. Потом, стараясь избавиться от нее, вывез к своей далекой родне в пустыню. Он был араб… – слишком поздно сообразил Лукаш, прикусывая язык.

– Я уже тебе говорил, что это не зависит от нации или страны. Во всем мире есть мерзавцы, убийцы и подлецы! – быстро парирует Хамид, не обращая внимания на расистскую реплику собеседника.

– Да, я согласен с тобой! – поляк взвинчен, оттого что вспомнил обиды, которые испытала его любимая жена. – Но за мужчиной-арабом, пусть он и прохвост, стоит шариат[2], который дает парню полную власть над женщиной и семьей и делает его безнаказанным. Sorry, что это тебе говорю.

– Что ж, наверное, ты прав.

Саудовец не чувствует себя обиженным, потому что читает газеты, смотрит телевизор, следит за сообщениями в Интернете и знает, где живет и что вокруг него творится. Но сейчас он очень измучен и не хочет слышать о щекотливых делах, трагедиях и несправедливости, пусть даже они касаются его семьи.

– Позволишь, я приму душ?

– Окей, когда принесут напитки, как-то их разолью. Отдохни. Извини, что именно сегодня затронул такую трудную и деликатную тему, – кается Лукаш, глядя на посеревшее лицо зятя. – У меня не хватило такта…

Из соседней комнаты до ушей мужчин доносятся очередные крики. На этот раз как Дороты, так и Марыси с филиппинкой под аккомпанемент плача новорожденной.

– Что же это за дебильная обезьяна! – орет Дорота во все горло, когда видит, как якобы высоко квалифицированная няня, горстью обхватывая маленькую головку новорожденной крохи, с силой разворачивает ее к груди молодой матери. Потом пихает и прижимает ее к соску.

– Проваливай отсюда, на дерево, хватит! – новоиспеченная бабушка не владеет собой и кончиками пальцев бъет медсестру по руке.

– Мама!

Марыся всхлипывает, даже уравновешенная свиду Дарья подскакивает к кровати.

– Вы что, все с ума сошли? – девушка старается прекратить хаос. – Ты, филиппинка, imszi barra[3]. Мама, иди что-нибудь прими и расслабься наконец. А мы здесь спокойно подчинимся закону природы.

Дарья впервые с начала визита вмешивается в дела, связанные с новорожденной.

– В конце концов, все мы млекопитающие, а маленькая должна просто схватить.

Надя, слыша спокойный голос, утихает и открывает заплаканные глаза.

– Мадам, господин меня нанял. У меня подписан контракт на три года! – филиппинка не признает себя побежденной, так как у нее из-под носа уплывают огромные деньги.

– Ты у нас уже не работаешь, – говорит Марыся театральным шепотом.

– Но…

– Imszi barra! – говорит Марыся по-арабски, как и ее сестра, и улыбается себе под нос.

– Что происходит?

Хамид заглядывает через приоткрытую дверь.

– Sir, мадам приказывает мне отойти, а я ведь ответственна за ребенка…

– Я говорю ей не отойти, а убираться, причем с подскоком! – у Марыси от истерики дрожит голос.

– Окей.

Арабский мужчина боится криков жены. Мгновенно он хватает медсестру за больничную белую одежду и тянет в соседнюю комнату.

– Вернешься в больницу короля Фейсала, – сообщает он ей тоном, не допускающим возражений.

– Но, господин, сейчас меня туда уже не примут!

Маленькая женщина сгибается пополам и начинает беззвучно плакать.

– Если я ушла, то уже конец. Должна буду вернуться на Филиппины. Господин! – причитает она.

– Если не туда, то я найду тебе работу где-нибудь еще. Если моя жена сказала, так и будет. Нужно было больше стараться.

Он выпихивает девушку через запасной выход, а та, закрывая дверь, оборачивается и несколько раз плюет на ручку и бормочет какие-то слова. На ее лице – бешенство.

– Будьте прокляты, паршивые саудовцы и ваши семьи тоже! – шепчет она, срывая чепец с головы, и убегает.

Сестры одни. Марыся очень неумело, но чрезвычайно осторожно пододвигает личико маленькой дочери к набухшей уже груди. Надя перестает плакать и крутит головкой во все стороны, открывая маленький ротик, стараясь захватить сосок. Наконец ей это удается.

– Браво, племянница! – Дарья просто подскакивает и хлопает в ладоши.