Гавана, год нуля - Суарес Карла Страница 42

Директриса, по моим прикидкам, все еще примеряла свои наряды, так что я коротала время, поглаживая диск телефона. Это была довольно старая модель — из тех черных, что вечно собирали под диском пыль, обладали мелодичным звонком и представляли собой тяжелый тупой предмет, идеально подходящий для того, чтобы проломить кому-нибудь голову. Раздумывая об этом, я набрала номер, который помнила лучше всех остальных, и голос Анхеля произнес: «Слушаю». И что мне тебе сказать? Да ничего, не буду я больше докучать тебе своей абсурдной любовью и тем, как сладко мне было слушать о твоей. Я сказала «привет», а он — «моя Хулия», и сразу заговорил о том, как он хочет меня видеть, но прямо сейчас не может долго разговаривать, потому что рядом — Дайани. Почему бы мне не зайти к нему после работы? Я ответила, что зайду, и повесила трубку. Не знаю, удовлетворилась ли директриса новыми нарядами, однако я к ее возвращению была весьма довольной.

На этот раз дверь мне открыла Дайани. Выглядела она точно так же, как и в тот раз, когда я впервые ее увидела: вся в черном, лицо — маска трагедии, хотя встретила она меня довольно любезно. Пригласила в гостиную, сообщив, что брат в ванной. Мы с ней сели на диван. Она закинула ноги на журнальный столик и продолжила смотреть по видику кассету с музыкальными клипами, а я обратила внимание, что, как и в первую нашу встречу, на ногах у нее — армейские берцы. Когда заиграла следующая композиция, Дайани глубоко вздохнула, а потом сказала, что это ее любимая группа — Extreme, и ее любимая песня — «More Than Words», и ее любимый мужчина — Нуно Беттанкур. И посетовала, что в этой стране таких мужчин не сыщешь, поэтому ей придется уехать куда подальше. Я, честно, даже не знала, что на это ответить. Кроме того, Дайани на меня и не смотрела. Я перевела взгляд на экран: два длинноволосых парня, один из них — тот самый Нуно, красавец естественно, да и песня под стать. Знавала я подобных мужчин — Анхель, например, с его длинными волосами и ангельской улыбкой. Хотелось бы знать: эти парни с экрана способны делать то, что делал брат Дайани? Ну да ладно, я вовсе не обязана говорить о таких вещах с девушкой, что не сводит взгляда с экрана, тихонько подпевая. Идиллия рассыпалась под грохот голоса Анхеля: «Ну что за дерьмо, Дайани, а ну-ка быстро убрала свои копыта со стола!» Девчонка спустила ноги на пол с недовольным видом, а я одновременно с этим ее движением поднялась, чтобы Анхель меня увидел. Он улыбнулся. Я улыбнулась — слегка, наполовину. А Дайани стала подпевать парням с экрана: «I love you-u-u-u-u-u-u».

Брат сказал ей, что мы выйдем погулять и чтобы она выключила из сети холодильник, если вырубится свет. И чтобы всегда снимала обувь, прежде чем задирать куда-то ноги. Я махнула его сестренке рукой на прощание и быстро направилась к выходу. Нам нужно было поговорить, и именно к этому мы и приступили: разговор почти без прикосновений, разговор на ходу. Он сказал, что Дайани пробудет у него все выходные, что он ждал моего звонка, что он в отчаянии от всего, что случилось, потому что любит меня, бла-бла-бла. Наговорил воз и маленькую тележку, но я все равно уже приняла решение, так что, наслушавшись, просто перебила его и спросила, когда, как ему кажется, он сможет продать документ Барбаре и тем самым от нее отделаться. Он поднял на меня изумленные глаза и сказал, что это зависит от меня — ведь это я должна найти бумагу. «Да, но когда уезжает Барбара?» — спросила я. И он ответил, что толком не знает, что вроде бы ей осталось не так много, это верно, и поэтому чем быстрее мы возьмемся за это дело, тем скорее с ним и разделаемся. Помнится, мы дошли до парка Дон Кихота, где на дорожках было, как всегда, не протолкнуться, и я свернула к невысокой ограде возле статуи, чтобы там посидеть. «Как же мне поверить тебе, Анхель?» Он схватил меня за руки, посмотрел в глаза, сложив губы так, что сердце у меня тут же начало таять, и сказал: «Выходи за меня».

Вот так он попросил меня выйти за него замуж. Прямо там, среди толпы, ожидавшей автобус, в шаге от какого-то разносчика, торгующего арахисом в тени хитроумного идальго, Анхель попросил моей руки, и поскольку я, как и следовало ожидать, остолбенела, будто разом проглотив и язык, и аршин. А он продолжил говорить. Сказал, что не видит иного способа доказать мне свою любовь, что вся история с итальянкой — некое стечение обстоятельств, шанс, который судьба подбросила нам на дорогу, и мы не можем его упустить, что эта достославная бумажка способна изменить жизнь нам и Дайани, что если мы будем сильными и умными, то пройдем этот период без потерь, что потом мы сами будем надо всем этим смеяться, потому что мы будем вместе — он и я. «Потому что я люблю тебя», — закончил он, повышая голос. Я оглянулась и убедилась, что торговец арахисом разглядывает нас с глупой улыбочкой, а потом, словно провозглашая тост, поднимает руку с букетов кульков и заводит свою волынку: «Авотдлявасорешки!» Я вновь перевела взгляд на Анхеля. Мы посмотрели друг другу в глаза. Мне показалось, что он совершенно безумен, но при этом сказочно красив.

Меня еще ни разу не просили стать чьей-то женой, и я не могу сказать, что это для меня как-то запредельно важно. Здесь у нас, сказать по правде, люди вообще не особенно женятся: сошлись, съехались — и все дела, к чему усложнять. Хотя, конечно, официальный брак и дает некоторые преимущества: покупать упаковки пива по сниженным ценам, например, а в то время это было настоящей роскошью. Да и развод в случае чего — штука нехитрая: приходишь, ставишь подпись и на следующий день можешь уже снова вступать в брак — с другим. Все просто. Но, откровенно говоря, слова «выходи за меня замуж» что-то у меня внутри перевернули. Словно мой романтичный дух воспарил в небеса под звуки песни Роберто Карлоса. Странная штука, внезапно я увидела себя под длинной белой фатой, а люди на автобусной остановке как будто кричат: «Да здравствуют жених и невеста!», Дон Кихот благословляет нас, объявляя мужем и женой, а этот тип с арахисом обсыпает нас зернами. Нет, Анхель определенно спятил, да и я тоже. Поэтому я улыбнулась и сказала: «Да, ладно». А он спросил: «В каком смысле „да, ладно“?» И я подтвердила, что ладно, я согласна пожениться. Если он и в самом деле этого хочет, что ж, я согласна. Анхель тут же набросился на меня и сгреб своими ручищами, яростно шепча мне на ухо, что любит меня, а я — клянусь — на долю секунды ощутила себя совершенно счастливой. Это может выглядеть страшно глупо, но в то мгновение мой мозг полностью опустел: я забыла и о своих планах отобрать у него документ Меуччи, и о его вранье, и о том, что документ вовсе не у него, забыла о Барбаре и ее планах наступления, забыла Леонардо с его романом, забыла обо всем, потому что для меня не существовало ничего, просто ничегошеньки, кроме Анхеля и его объятий у ног Дон Кихота Ламанчского.

В тот день мы еще какое-то время погуляли, но ему уже нужно было возвращаться домой — нянчиться с депрессивной сестрицей. Мы не могли увидеться все выходные, так что условились: я ему позвоню, естественно, и в понедельник, как только он освободится от Дайани, мы возьмемся за организацию нашего брака. Счастье мое было так велико, что я ворвалась домой, громогласно объявляя новость. Наверное, несколько преждевременное объявление, но я была просто вне себя от радости, мне требовалось с кем-то ее разделить. Помню, что мама вышла из кухни узнать, что у меня случилось, а я, как Джек Леммон в фильме «Некоторые любят погорячее», пустилась в пляс, повторяя: «А я выхожу замуж, я выхожу замуж». Брат и отчим, словно под воздействием какой-то неведомой силы, оба вдруг выросли как из-под земли; один спросил: «За кого?», а второй заявил, что, кем бы он ни был, пусть-ка сперва придет с семьей познакомиться. Моя невестка только улыбнулась: дескать, какая хитрая, а нам — ни гу-гу. Я все кружилась и кружилась, попутно информируя публику, что выхожу замуж за ангела и буду жить в Ведадо. Теперь реакция стала другой. Мама спросила: «Как же так, доченька?» Невестка вскрикнула: «В Ведадо? Батюшки!» Брат нахмурился и возопил, что не хватало еще, чтоб я спуталась с каким-нибудь иностранцем. Отчим тоже внес свою лепту: заявил, что я просто обязана представить им этого типа, и как можно быстрее. А я: да, конечно, я вам его представлю, и папе тоже, естественно, но в свое время, когда уже не отвертишься, а не в те мгновения, когда единственное, что я могла делать, — танцевать, кружиться от счастья, которое щекоткой растеклось по всему телу. Впрочем, зачем я буду и дальше тебя утомлять описанием? Проще говоря, пределы моего счастья уходили в бесконечность Вселенной. Угрожая взрывом сверхновой.