Слушай Луну - Морпурго Майкл Страница 43

Мой моряк остановил меня, отодвинул какую-то занавеску и, положив руки мне на плечи, втолкнул в крохотную каморку, размером не больше шкафа, с узкой койкой и несколькими полками. Там с трудом можно было повернуться. Он сунул мне в руки одеяло и длинную рубаху и знаками велел переодеваться, а сам вышел и задернул за собой занавеску. Я вдруг почувствовала, что пол у меня под ногами задрожал. Потом я догадалась, что мы движемся, что весь корабль вокруг меня стучит и грохочет. За занавеской все так же играла музыка и пели матросы.

Я стащила с себя мокрую одежду и натянула рубаху, которая оказалась такой длинной и широкой, что повисла на мне, как палатка. И тут я с ужасом поняла, что больше не держу плюшевого медвежонка, что, видимо, я в какой-то момент выпустила его из руки, оставила на рояле, уронила в море или забыла на спасательном плоту, который привез меня на этот китокорабль.

Где-то, каким-то образом, я его потеряла. И никогда больше его не увижу. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой опустошенной и одинокой, как тогда, в тот момент. Я ничком легла на кровать, натянула на себя одеяло, уткнулась лицом в подушку и пожалела, что не умерла. А потом заснула, и сколько спала, я не знаю.

Когда я проснулась, рядом с моей койкой на раскладном стульчике сидел мужчина в фуражке и кожаном плаще и читал книгу. Я села. Он увидел, что я проснулась, и закрыл книгу. Я почувствовала, что на меня откуда-то капает, и вскинула голову, чтобы посмотреть. Капля упала мне на лицо. Мужчина улыбнулся, наклонился ко мне и принялся вытирать мои щеки и лоб носовым платком. Он делал это очень осторожно и с улыбкой.

– Не беспокойся, – произнес он. – Это не дырка в лодке. Это то, что по-английски, если не ошибаюсь, называется «конденсация». Мы сейчас находимся под водой, поэтому воздуха у нас тут немного, а тот, что есть, влажный и сырой, насыщенный влагой – маленькими капельками воды. Нас тут сорок пять человек, и все мы дышим этим воздухом, к тому же мы теплые. Наши тела выделяют тепло. А ведь есть еще и двигатели, которые выделяют тепла очень много. Поэтому внутри лодки немножко идет дождь. Конденсация. – Он взял со стола тарелку, на которой лежал кусок хлеба и колбаска, и дал ее мне. – Вот, – сказал он. – Тут кое-какая еда. Прости, ее не очень много и она не очень вкусная. Если честно, она ужасная. Но ничего другого у нас нет, а ты наверняка голодная. Думаю, когда ты голоден, вкус еды не имеет такого уж большого значения.

Тут я заметила, что хлеб покрыт каким-то странного вида белым мохнатым пухом.

– Это хлеб, честное слово, – продолжал мужчина, сдвигая на затылок свою фуражку, – и довольно неплохой, но мы называем его кроликом. Думаю, ты догадываешься почему. Он похож на мех на белом кролике. Хлеб обрастает плесенью из-за сырости. Это грибки, вроде тех, что в лесу. Они не вредные. Немного попозже мы дадим тебе горячего супа, вкусного горячего супа, чтобы ты смогла согреться.

Он говорил очень медленно и с сильным акцентом, но без ошибок.

– Ты, наверное, с «Лузитании»? Это так?

Я ничего не ответила, не только потому, что не понимала, что он говорит, но и потому, что знала: голос меня не послушается и, сколько бы я ни старалась, мне не выдавить ни слова в ответ.

– Крайне печальное событие. Столько человеческих жертв – это весьма прискорбно, и «Лузитания» была прекрасным кораблем. Хочу сказать, что твой корабль потопила не моя подлодка, но и моя тоже могла бы. Я сделал бы то же самое. Мой отец всегда говорил мне: «Никогда не извиняйся, никогда не объясняйся». Думаю, он был прав, но только наполовину. Я не стану извиняться, но все-таки объяснюсь. Война есть война. «Лузитания» была пассажирским лайнером, предназначенным только для перевозки пассажиров. Но она перевозила оружие, боеприпасы и солдат из Америки в Англию, что, конечно, против правил войны. Даже на войне должны быть правила.

Корабль вокруг нас трещал и поскрипывал.

– Это давление воды на корпус. Так происходит, когда мы находимся глубоко под водой. Не волнуйся. Она может мокнуть и капать, но сделана она на совесть. Однако она устала. Мы все устали. Даже еда. Знаешь, сколько времени прошло с тех пор, как мы вышли из дома? Двенадцать недель и четыре дня. Без ванны, без бритья. На такие вещи лишней воды нет. Но, думаю, тебе повезло, что Seemann[16] Вильгельм Кройц не был усталым сегодня утром, когда стоял на вахте. Я решил, что он сошел с ума, спятил – такое случается иногда на подводных лодках, когда мы слишком долго находимся в плавании.

Приходит он ко мне в мою каюту – это моя каюта, ты сейчас лежишь на моей койке. Ну так вот, я еще сплю, а он приходит ко мне и будит меня. «Герр капитан, – говорит он мне. – Впереди по правому борту плывет рояль. А на нем, герр капитан, сидит маленькая девочка». Я, понятно, ему не верю. А кто бы на моем месте поверил? Но потом я иду в боевую рубку и смотрю сам. И вижу тебя. – Он со смехом покачал головой. – Я просто глазам своим не поверил!

Колбаска, как и хлеб, выглядели совсем не аппетитно. Но капитан был прав. Я так проголодалась, что готова была съесть что угодно. Она была ни капли не похожа на те колбаски, что мне доводилось пробовать прежде, – жирная и хрящеватая. Но меня это не остановило. Я не смогла заставить себя взглянуть на хлеб, когда набивала им рот. И все равно съела его весь, до крошки.

– Ну что, gnädiges Fräulein, наш кролик пришелся тебе по вкусу, ja? Seemann Кройц говорит, он не знает, кто ты такая, как тебя зовут. У тебя есть имя? Нет? Хорошо. Значит, я представлюсь первым. Я герр Клаузен, капитан Германского имперского флота. Ну, теперь твоя очередь. Нет? Ты, наверное, немного стесняешься, ja? Англичанка? Или, может, американка? Надеюсь, ты англичанка или американка, потому что английский – единственный иностранный язык, который я знаю. У меня есть родственники в Англии. Я гостил на каникулах у них в Нью-Форесте. Мы катались на лошадях. А еще я умею играть в крикет! Не так много немцев умеют играть в крикет. А жаль, потому что тогда, быть может, немцы с англичанами могли бы устроить состязание по крикету, вместо того чтобы воевать. Думаю, нам всем бы это понравилось.

Он улыбнулся, но быстро посерьезнел и снова стал задумчивым, даже печальным.

– Большинство детей не такие тихие, как ты, – продолжал он. – Я это знаю. Иногда мне бы хотелось, чтобы они были потише. Мои дочки, они только и делают, что говорят. Щебечут, как воробьи. Лотта и Кристина – они двойняшки, но не похожи друг на друга. Они помладше тебя, им сейчас по семь. Думаю, ты сейчас находишься здесь из-за них. Но отчасти и из-за моего дяди тоже. Я расскажу тебе про моего дядю. Он был моряк – у нас в семье много моряков. Много лет назад его корабль – «Шиллер», так он назывался – налетел на скалы у архипелага Силли, западнее побережья Англии. Моего дядю сняла с корабля спасательная шлюпка. Его спасли англичане, жители Силли, которые приплыли к кораблю на маленькой лодке. Эти люди спасли больше тридцати немецких пассажиров и моряков, а остальных похоронили с почестями. В память об их отваге и доброте в самом начале войны был издан приказ, что ни один немецкий военный корабль не должен нападать ни на одно судно вблизи архипелага Силли. Именно поэтому и из-за того, что эти люди спасли жизнь моему дяде, я согласился остановить подводную лодку и подобрать тебя. Seemann Вильгельм Кройц и мой экипаж тоже настаивали на том, что мы должны это сделать.

Но, девочка, как бы тебя ни звали, ты большая проблема для меня, для всех нас. Когда я увидел тебя на рояле, несмотря на все то, что я только что тебе рассказал, я не хотел останавливаться. Останавливаться опасно, к тому же правила запрещают подводным лодкам Германского имперского флота брать на борт потерпевших крушение. А тебя, надеюсь, учили в школе, что правила нужно соблюдать, потому что это очень важно. Но у Вильгельма Кройца, как и у меня, дома остались дети – у него мальчик, – и он со всем уважением, но настойчиво заявил, что раз уж мы тебя заметили, то не можем оставить одну посреди океана погибать. Другие моряки, стоявшие на вахте, поддержали его. Я должен объяснить, что на подводной лодке мы все время находимся бок о бок, вдали от дома, в постоянной опасности. Мы работаем вместе. Мы живем вместе и, вполне вероятно, можем вместе умереть. Мы одна семья. Хороший отец слушает свою семью. И хороший капитан поступает точно так же.