Танцующая на гребне волны - Уайт Карен Страница 45

– Я хочу, чтобы ты была счастлива, Джорджина. Это все, чего я всегда тебе желала.

Она взяла меня за руку и стиснула мое золотое кольцо между пальцами.

– На моем кольце нет надписи «Навсегда». Между мной и Натэниелом нет того, что есть между тобой и Джеффри. Мне кажется, я всегда немного ненавидела за это вас обоих.

Я смотрела, как ветер трепал ее волосы, запутывая пряди как ложь, и нельзя было различить, где они начинались и где кончались.

– Скажи мне, что это неправда, Джорджина. Скажи мне.

Она смотрела через мое плечо на океан.

– Я не могу иметь детей; ты это знала? И пожалуйста, не спрашивай меня, откуда я это знаю – ты не захочешь это услышать. Поэтому маленький Робби так дорог мне. Он часть меня, ты понимаешь? Мы с ним одной крови.

«Я не могу иметь детей». Память о том, как она просила у меня настой болотной мяты, мелькнула у меня в голове и болью отозвалась в сердце.

– Да. Ты его тетка. – Не слышала ли она дрожь в моем голосе? – Он тебя любит.

Широкая улыбка осветила ее лицо.

– Да. Я надеюсь, что ты позволишь мне видеться с ним. Нам с ним хорошо вдвоем, и он стал бы так же горевать, как я, если бы нас разлучили. Я ведь его единственная кровная родственница. Случись что-нибудь с тобой и Джеффри, ты бы не захотела, чтобы он жил у чужих.

– Не будем говорить о таких мрачных вещах в день твоей свадьбы. Я желаю тебе счастья, Джорджина. Пусть мы все будем жить долго, и любовь будет вечной.

Сестра приподняла тонкую бровь:

– Ты действительно в это веришь?

– Да, – отвечала я без колебаний. – И ты тоже это найдешь. Вот увидишь. Поэтому Джеффри и я считаем, что этот брак – самое лучшее для тебя.

Ее холодные глаза снова остановились на мне.

– Спасибо, Памела. Ты многое мне прояснила. – Она приблизилась и положила руки мне на плечи, затем наклонилась и поцеловала меня в щеку. Губы у нее были такие холодные, что мне показалось, будто меня поцеловала покойница.

Не дожидаясь, пока я скажу что-нибудь, она опустила руки и пошла по песку к ожидавшему ее мужу. Тот смотрел на нее таким взглядом, что я покраснела и опустила глаза.

Я обернулась к бурному морю. Зеленый цвет воды сменился серым, но в морских глубинах ничто не изменилось.

Глория

Антиох, Джорджия

Июнь 2011

Я по-новому переставила львиный зев и страстоцвет в светло-кремовой вазе в комнате для прощания, вполне удовлетворенная тем, как смотрится «адресат» этого траурного великолепия в открытом гробу.

Эллен Труит. Она была учительницей математики Авы и некогда моей товаркой по школе. Меня не слишком-то волновало, что мои ровесники мрут как мухи. Я не боялась смерти. И не только потому, что была женой директора похоронного бюро и дочерью женщины, по-прежнему придерживающейся традиционного американского убеждения, что жизнь – это круг, от одного детства к другому. Я искренне верила, что отсутствие у меня страха объяснялось более тем, что за семьдесят четыре года своей жизни я убедилась, что есть вещи куда хуже, чем смерть.

Я стояла перед своей старой подругой, критически ее осматривая. Дениза, косметолог, работавшая у Генри, хорошо поработала над ее волосами и макияжем, придав ей такой вид, какой был у нее при жизни. И все же, быть может, и здесь была некая проблема. В последнее время мне всегда хотелось сказать Эллен, что волосы у нее слишком темные и моложавые для ее возраста и цвета лица, а макияж нисколько не изменился с семидесятых годов. Это была главная проблема, когда кто-то умирал – все, что ты желала сказать человеку, застревало у тебя в горле. Мое горло было уже слишком полно слов.

Я наклонилась к корзине с цветами, чтобы приступить к составлению другого прощального букета, и тут услышала какой-то звук у себя за спиной. Я резко обернулась, зная, что спина потом накажет меня за такое дерзкое для моего возраста движение, и уставилась на Эллен, почти ожидая, что она сейчас откроет глаза.

– Я не думаю, Глория, что она куда-то денется, так что ты можешь перестать на нее таращиться.

В растворе полуоткрытой двери стояла Мими, в красном платье и босоножках в цвет. На руке у нее болталась красная лакированная сумочка. Не представляю себе, как ей удается ходить на каблуках, с ее-то шишками на пальцах. Но я никогда в жизни не видела ее в обуви без каблуков.

Я старалась принять невозмутимый вид, скрывая сердцебиение.

– Как ты сюда попала? – вымолвила я заплетающимся языком. – Надеюсь, тебя привезла Джун или Кэти.

Она усмехнулась и закрыла за собой дверь. Ей пришлось толкнуть дверь дважды, чтобы она захлопнулась полностью.

– Полагаю, вряд ли ты хочешь, чтобы одна из них услышала то, что мне надо тебе сказать. – Она уперлась рукой в бедро. – Ты знаешь, будь у тебя телефон, мы могли бы избежать подобных ситуаций…

Глаза мои сами собой расширились до возможных пределов.

– Ты была за рулем? – Я гнала от себя эту картину – Мими за рулем ее «Линкольна» 1982 года выпуска, сносящая по пути дорожные знаки и почтовые ящики… Мы давно спрятали от него ключи, дабы избежать извинений и счетов за ремонт.

– А ты хотела, чтобы я перлась пешком? Не забывай, мне все же не восемьдесят, чтобы бегать, как козочка…

– Но…

– Я знала, что ты прячешь мои ключи в старой собачьей миске. Ты же прекрасно знаешь, что ничего не можешь от меня скрыть, так что диву даюсь, зачем тебе так стараться. – Глаза у нее блеснули, и я понимала, что она имеет в виду не только ключи, а и нечто большее.

Я отвернулась к цветам.

– Могу лишь надеяться, что ты никого по пути не убила…

Я ожидала, что она фыркнет или попробует оправдаться, но ничего этого не последовало. Тогда я повернулась всем корпусом к ней, чтобы видеть ее лицо. Выражение у нее было мягкое, но озабоченное. Сердце у меня снова заколотилось.

– Что случилось?

– Ава звонила. Сказала, что ей необходимо срочно с тобой поговорить.

– Это, видимо, о нашей поездке к ней на Рождество, – выдохнула я. – Я ей ответила, что подумаю…

– Нет. С ней произошел несчастный случай.

Я уронила цветы. Лепестки рассыпались у меня под ногами.

– С ней все в порядке? А ребенок?..

– С ней все хорошо. И с ребенком тоже. Она вывихнула лодыжку, но врачи говорят, если она не будет наступать на эту ногу какое-то время, все обойдется. – Мими медленно подошла к креслу и опустилась в него, опираясь на обе ручки. Я знала, что лучше ее не спрашивать, не нуждается ли она в моей помощи, но я пристально на нее смотрела, какой она стала хрупкой. Я не хотела этого замечать, не хотела сознавать, что наступит день, когда Мими больше не будет в моей жизни.

– Ей пришлось сделать рентген. – Наши взгляды встретились, и я рухнула в соседнее с ней кресло. Мой взгляд уткнулся в открытый гроб.

Мими продолжала:

– Она сказала, что на снимке обнаружились множественные переломы ноги и стопы, следы перенесенных в детстве травм.

Мне пришлось дважды откашляться, прежде чем я смогла заговорить.

– Ава играла в футбол и в софтбол и много раз получала травмы. У нее была просто склонность к травматизму. – Даже в моих собственных ушах эти слова звучали неубедительно.

– Я ей так и сказала. Ты же помнишь, что по меньшей мере один раз она была в гипсе?

Я кивнула.

– А она помнит?

Мими помолчала. Грудь ее часто вздымалась и опускалась.

– Да. Но она говорит, Мэтью так переполошился, что показал снимки своему приятелю-рент-генологу, и тот заключил, что переломы имели место в более раннем возрасте. Что они у нее с младенчества.

Молчание длилось так долго, что мне показалось, оно тяжестью легло между нами.

– Что ты ей сказала? – спросила я наконец.

Мими взглянула на меня так, словно я спросила ее, не бегала ли она по улице голой.

– Я сказала, что доктор явно ошибся. Врачи все время делают подобные ошибки. Ава, кажется, согласилась.

– О, – было все, что я могла выговорить, глядя на мою старую подругу, лежавшую передо мной в гробу. Я заметила движение на полу, где я уронила цветы, и увидела бабочку, медленно хлопавшую изящными крылышками. Ребенком я наблюдала, как бабочка вылупилась из кокона в кувшине, который я держала у себя на ночном столике, изумляясь, как нечто столь прекрасное могло образоваться из гусеницы. Я встала и потянулась к ней.