Полная иллюминация - Фоер Джонатан Сафран Страница 5

Находились и те, кто полагал, что Трахима отыскать не удастся, что течение, вечно перемещавшее с места на место песок и гальку, позаботилось о его погребении. Совершая свои ежемесячные кладбищенские обходы, эти люди приносили на берег камушки и говорили что-то типа:

Бедный Трахим. Не довелось мне его хорошенько узнать.

А мог бы.

или

Мне тебя не хватает, Трахим. Хоть мы и не встречались.

или

Спи, Трахим, спи. И храни нашу мельницу от напастей.

Находились и те, кто считал, что Трахима не пригвоздило к речному дну одной из двух оглобель повозки, а унесло в открытое море вместе с самым главным его секретом, закупоренным в нем, как любовное послание в бутылке, на которую во время романтической освежающей прогулки суждено наткнуться однажды утром ничего не подозревающим влюбленным. Не исключено, что он или какая-нибудь его часть были выброшены на пляж Черного моря или на берег Рио, а то и добрались до самого Эллис Айленда.

А может, нашла и приютила его какая-нибудь вдова: купила ему удобное кресло, переодевала свитер каждое утро, брила щеки, покуда щетина не перестала расти, укладывала рядом с собой в постель каждый вечер, нашептывала сладкие глупости в пустоту, что некогда была ухом, смеялась вместе с ним за чашечкой черного кофе, плакала вместе с ним над желтеющими фотографиями, предлагала завести детей в приступе зеленой тоски, скучала по нему перед тем, как самой заболеть, завещала ему все свое состояние, думала только о нем на смертном одре, хоть и знала, что все сама себе нафантазировала, но верила все равно.

Иные утверждали, что тела и вовсе не было. Трахим, мошенник, задумал умереть, не умирая. Он нагрузил повозку скарбом, доехал до неприметного безымянного штетла (который вскоре прославится по всей Восточной Польше своим ежегодным празднеством, Днем Трахима, и станет носить его имя, как сиротка, ибо на карты и в мормонские переписи он попадет под именем Софьевка), в последний раз потрепал по гриве свою безымянную кобылу и пришпорил ее с обрыва в омут. Бежал ли он от долгов? От нежеланной, устроенной по сговору, женитьбы? От вранья, в котором сам запутался? И стала ли эта смерть важной вехой на его жизненном пути?

Конечно, нельзя забывать и тех, кто нажимал на умственную неполноценность Софьевки, на то, как он целыми днями сидит нагишом в фонтане распростертой русалки, оглаживая одной рукой ее чешуйчатый тухес с таким трепетом, будто это не тухес, а головка новорожденного, оглаживая другой рукой свою собственную головку с таким видом, будто нет в мире ничего более естественного, чем кончать в кулак — неважно где и при каких обстоятельствах. Или как однажды его обнаружили на лужайке перед домом Многоуважаемого Раввина, с ног до головы обмотанного белыми нитками, и как он сказал, что завязал узелок на указательном пальце, чтобы не забыть нечто необычайно важное, но потом, боясь забыть про указательный палец, завязал другой узелок на мизинце, затем еще один — от шеи до талии, — но, опасаясь, что и этого будет недостаточно, протянул узелки от уха — через зуб — вокруг мошонки — к пятке, рассчитывая, что таким образом тело станет служить ему напоминанием о теле, но оно почему-то служило напоминанием только об узелках. Заслуживает ли его рассказ доверия?

А младенец? Моя пра-пра-пра-пра-прабабушка? Это еще запутаннее: ведь сравнительно легко найти объяснение тому, как жизнь в реке может оборваться, а вот как она может из нее возродиться?

Гарри В, непревзойденный логик и доморощенный извращенец, потративший столько лет (и с таким ничтожным результатом, что и вообразить трудно) на сочинение своего программного опуса «Сонм Приподнятых», в котором (как он считал) содержались неопровержимые логические доказательства того, что Бог без разбора любит даже неразборчивого любовника, — выдвинул многословную гипотезу о наличии в обреченной повозке еще одного человека: а именно Трахимовой жены. Допустим, развивал свою гипотезу Гарри, у нее стали отходить воды в тот самый момент, когда чета остановилась подкрепиться крутыми яйцами на лугу между двух штетлей; допустим также, что Трахим погнал лошадь с недопустимой быстротой, торопясь доставить жену к лекарю до того, как младенец, извиваясь, выпрыгнет из материнского чрева, точно трепещущий пескарь из пятерни рыболова. Когда же по все нарастающим волнообразным крикам он понял, что начались схватки, Трахим повернулся к жене, коснулся, предположим, своей мозолистой ладонью ее нежного личика, перестал, предположим, следить за извилистой дорогой и, сам того не заметив, съехал в реку. Допустим, повозка перевернулась, придавив собой пассажиров, но все же в какой-то момент между последним вздохом матери и отчаянной попыткой отца высвободиться и всплыть на поверхность успел родиться ребенок. Все можно допустить. Но даже Гарри не мог найти объяснения тому, куда в таком случае подевалась пуповина.

В Дымках Ардиштов, этом клане мастеровых курильщиков из Ровно (куривших так много, что, даже когда они не курили, изо рта у них валил дым), приговоренных особой прокламацией штетла к существованию на крышах в качестве кровельщиков и трубочистов, — в Дымках Ардиштов свято верили, что моя пра-пра-пра-пра-прабабушка и была реинкарнацией Трахима. В минуту Страшного суда, когда распластанное Трахимово тело уже явлено было пред очи Хранителя величественных стрельчатых Ворот, выяснилось, что произошло недоразумение. Не все дела были доведены до конца. Душа оказалась не готова покинуть тело и была отослана назад, давая новому владельцу шанс исправить ошибки своего ближайшего предка. Смысла в этом, конечно, нет никакого. А где он есть?

Однако Многоуважаемого Раввина значительно больше волновало будущее малютки, нежели прошлое, и он не предложил никакого официального объяснения ее появлению ни штетлу, ни в Книге Былого, а просто взял ее под свою опеку до той поры, покуда не сыщется для нее постоянного пристанища. Он принес ее в здание Несгибаемой Синагоги, ибо когда-то поклялся, что даже ножка новорожденного не ступит в здание Синагоги Падших (где бы на тот момент она ни оказалась), и устроил ей временную колыбель в священном ковчеге, над которым мужчины в длинных черных лапсердаках продолжали истошно вопить молитвы. СВЯТ, СВЯТ, СВЯТ ГОСПОДЬ СИЛ! МИР ПОЛНИТСЯ ЕГО СЛАВОЙ!

Вопить прихожане Несгибаемой Синагоги принялись двести с лишним лет назад, с тех пор, как Досточтимый Раввин разъяснил им, что на протяжении всей нашей жизни мы постоянно идем ко дну и что молитвы, по сути, являются зовом о помощи, посылаемым из глубины спиритуальных вод. И ЕСЛИ НАШЕ ПОЛОЖЕНИЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО СТОЛЬ ОТЧАЯННО, говорил Досточтимый Раввин (начиная каждую фразу с неизменного «и», как будто то, что облекалось им в слова, было логическим продолжением его самых сокровенных раздумий), НЕ НАДЛЕЖИТ ЛИ НАМ И ВЕСТИ СЕБЯ ПОДОБАЮЩЕ? НЕ НАДЛЕЖИТ ЛИ НАМ И ЗВУЧАТЬ, КАК ЛЮДЯМ, ПОПАВШИМ В ОТЧАЯННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ? И они завопили и вопили с тех пор без умолку на протяжении двухсот лет.

Вопили они и сейчас, не давая малышке и минуты покоя, раскачиваясь (в одной руке — молитвенник, в другой — веревка) над колыбелью на блоках, пристегнутых к их поясам, царапая потолок тульями своих черных шляп. И ЕСЛИ МЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ХОТИМ ПРИБЛИЗИТЬСЯ К БОГУ, разъяснял Досточтимый Раввин, НЕ НАДЛЕЖИТ ЛИ НАМ И ВЕСТИ СЕБЯ ПОДОБАЮЩЕ? НЕ НАДЛЕЖИТ ЛИ НАМ И В САМОМ ДЕЛЕ ПРИБЛИЗИТЬСЯ? В этом был определенный смысл. А накануне Иом Кипура, святейшего из праздников, в зазор под синагогальной дверью влетела муха и принялась свисающим прихожанам досаждать. Перелетая с лица на лицо, она жужжала, присаживалась на длинные носы, влезала в поросшие волосами уши. И ЕСЛИ НАМ СВЫШЕ НИСПОСЛАНО ИСПЫТАНИЕ, разъяснял Досточтимый Раввин, стараясь не растерять внимания собравшихся, НЕ НАДЛЕЖИТ ЛИ НАМ ПРОЙТИ ЧЕРЕЗ НЕГО С ДОСТОИНСТВОМ? И НАСТОЯТЕЛЬНО ВАС ПРОШУ: НЕ ВЫПУСКАЙТЕ ИЗ РУК ВЕЛИКУЮ КНИГУ, ПОКУДА НЕ РУХНЕТЕ НА ЗЕМЛЮ!

Но до чего же докучлива была муха, щекотавшая самые щекотливые места. И КАК БОГ ПРИЗВАЛ АВРААМА УКАЗАТЬ ИСААКУ НА ОСТРИЕ НОЖА, ТАК И НАС ПРИЗЫВАЕТ ОН ВОЗДЕРЖАТЬСЯ ОТ ПОЧЕСЫВАНИЯ ЗАДОВ! И ЕСЛИ КОМУ НЕВТЕРПЕЖ — ЧЕШИТЕ, НО ТОЛЬКО, ВО ИМЯ ВСЕГО СВЯТОГО, ЛЕВОЙ РУКОЙ! Одна половина поступила именно так, как разъяснял Досточтимый Раввин: выпустила сначала веревку, а потом уже Великую Книгу. Это были предшественники прихожан Несгибаемой Синагоги, чьи потомки на протяжении двухсот последующих лет ходили, утрированно прихрамывая, чтобы напоминать себе (но, что еще важнее — окружающим), как они прошли через Испытание: дескать, Священное Слово возобладало. (ПРОСТИТЕ, РЕБЕ, О КАКОМ ИМЕННО СЛОВЕ ИДЕТ РЕЧЬ? Досточтимый Раввин шлепает воспитанника обратным концом указки, за мгновение до этого скользившей по строчкам Торы: И ТЫ ЕЩЕ ОСМЕЛИВАЕШЬСЯ СПРАШИВАТЬ!..) Некоторые Несгибанцы зашли так далеко, что вообще перестали ходить, подчеркивая этим драматизм падения. Это, конечно, лишало их возможности посещать синагогу. НАШИ МОЛИТВЫ — В ОТСУТСТВИИ МОЛИТВЫ, — говорили они. НАША ВЕРНОСТЬ ЗАПОВЕДЯМ — В ИХ НАРУШЕНИИ.