Кен Фоллетт - Место под названием «Свобода» Страница 6

Шахтеры в голос охнули. Их будущее было описано на этих листках, а Роберт Джеймиссон только что уничтожил их.

Роберт продолжал рвать письмо на все более мелкие кусочки, а потом швырнул клочки в воздух. Они просыпались на Сола и Джен, как конфетти на свадьбе.

Мак ощутил такое горестное чувство, словно у него на глазах кто-то умер. Письмо стало самым важным событием, когда-либо случившимся в его жизни. Он собирался показать его каждому из обитателей деревни. Уже воображал, как отправится с ним в другие шахтерские поселки, пока его содержание не станет известным по всей Шотландии. А Роберт разрушил его мечты в одно мгновение.

Должно быть, ощущение поражения отчетливо читалось на его лице, поскольку Роберт возомнил себя победителем и не скрывал этого. При виде его Мак теперь сам пришел в неистовство. Им не удастся так легко раздавить его. Ожесточение только подхлестнуло решимость. «Со мной еще далеко не покончено, – подумал он. – Письма больше нет, но закон остался прежним».

– Как я вижу, вы достаточно перепугались, чтобы уничтожить письмо, – сказал он и сам удивился пренебрежительно брезгливой интонации в своем голосе. – Но вам не под силу уничтожить закона этой страны. Он изложен на бумаге, которую вы не сможете так легко порвать.

Роберта его тирада откровенно изумила. Он замялся, не зная, как ответить на столь красноречивые слова. Ему потребовалось время, чтобы собраться и с ненавистью произнести:

– Убирайтесь отсюда!

Мак посмотрел на Йорка, как и все семейство Джеймиссонов. Ни один мирянин не имел права изгонять члена конгрегации из церкви. Неужели пастор сдастся и позволит сыну землевладельца вышвырнуть за порог представителя своей паствы?

– Этот дом принадлежит богу или сэру Джорджу Джеймиссону? – потребовал ответа Мак.

Наступил решающий момент, а Йорку не хватало характера, чтобы выдержать напряжение. Не сумев скрыть стыда за себя, он все же сказал:

– Вам действительно лучше будет уйти, Макэш.

Мак не удержался от язвительной прощальной ремарки, хотя понимал ее бессмысленность.

– Что ж, благодарю вас за проповедь об истине, пастор, – сказал он. – Поверьте, я ее никогда не забуду.

Он повернулся к выходу. Эстер последовала за братом. Когда они шли по центральному проходу, со скамьи встал Джимми Ли и присоединился к ним. Поднялись еще двое или трое, а затем на ноги вскочила Ма Ли, и внезапно исход из церкви стал массовым. Раздавался громкий стук башмаков и хруст накрахмаленных платьев по мере того, как шахтеры покидали свои скамьи и уводили за собой семьи. Уже добравшись до двери, Мак понял, что вслед за ним все шахтеры выходили из церкви, и его охватило настолько глубокое чувство общности с ними и итоговой победы, что слезы навернулись на глаза.

Они собрались вокруг него в церковном дворе. Ветер утих, но пошел снег, и его крупные хлопья плавно и лениво опускались на надгробные камни погоста.

– Он поступил скверно, порвав письмо, – со злостью сказал Джимми.

Раздались несколько голосов тех, кто разделял его мнение.

– Мы снова напишем в Лондон, – заявил кто-то.

Но Мак возразил:

– Может оказаться не так-то легко отправить подобное письмо во второй раз.

Ему трудно было сейчас сосредоточиться на подобных деталях. Он тяжело дышал, ощущал усталость, но и радость, какую испытывал, поднявшись на самую высокую вершину гор Хай Глен.

– Закон есть закон! – заявил еще один шахтер.

– Да, но и хозяин есть хозяин, – отозвался его более осторожный товарищ.

Немного успокоившись, Мак принялся оценивать с реальной точки зрения, чего он добился. Верно, ему удалось, конечно, заставить каждого всерьез задуматься, но от одного только этого ничто по-настоящему не менялось. Джеймиссоны наотрез отказались признать закон и подчиниться ему. И если они не пойдут на попятную, что могли сделать шахтеры? Был ли хоть какой-то толк в продолжении борьбы за справедливость? Не лучше ли покориться хозяину и надеяться однажды получить должность надсмотрщика, как Гарри Рэтчет?

Небольшая фигурка, закутанная в черный мех, стремительно выскочила на крыльцо церкви, как охотничья собака, спущенная с поводка. Это была Лиззи Хэллим. Она направилась прямиком к Маку. Шахтеры расступились перед ней.

Мак удивленно уставился на нее. Она выглядела достаточно привлекательно со спокойным лицом, но сейчас, пылая негодованием, стала без преувеличения восхитительно красивой. Ее черные глаза сверкали огнем, когда она спросила:

– Кто вы такой, по-вашему?

– Меня зовут Малакай Макэш…

– Мне известно ваше имя. Но кто вы такой, чтобы осмеливаться разговаривать в подобном тоне со здешним землевладельцем и с его сыном?

– А как смеют они превращать нас в рабов, если закон запрещает им это?

Среди шахтеров раздались одобрительные возгласы.

Лиззи огляделась, всматриваясь в окружавших ее людей. Снежинки налипали на мех ее шубки. Одна приземлилась прямо на кончик носа, и ей пришлось смахнуть ее нетерпеливым жестом.

– Вам повезло вообще иметь работу, за которую платят деньги, – заявила она. – Вы все должны испытывать глубокую благодарность к сэру Джорджу за то, что он построил шахту, обеспечив ваши семьи средствами к существованию.

Ответил ей Мак:

– Если мы такие счастливчики, какими вы нас считаете, то почему им требуется закон, запрещающий нам покидать деревню и искать для себя другую работу?

– Потому что вы слишком глупы, чтобы понимать, насколько хорошо вам живется здесь!

Мак вдруг почувствовал удовольствие от этого спора. И не только из-за того, что перед ним стояла красивая женщина благородного происхождения. Как оппонент, она была значительно утонченнее сэра Джорджа и Роберта.

Он нарочито понизил голос и поинтересовался:

– Мисс Хэллим, вы когда-нибудь сами спускались в угольную шахту?

Ма Ли, услышав его вопрос, просто покатилась со смеху.

– Вот только не надо этих нелепостей, – отозвалась Лиззи.

– Просто если вам однажды доведется попасть туда, даю гарантию, что вы больше никогда не назовете нас везучими людьми.

– Я сыта по горло вашей наглостью, – сказала она. – Вас следовало бы хорошенько выпороть.

– Вполне вероятно, что именно порка меня и ожидает, – кивнул он, хотя сам не верил своим словам.

На его памяти порке не подвергался ни один из шахтеров, хотя это часто случалось во времена молодости его отца.

Ее грудь вздымалась от волнения. Ему приходилось прилагать усилия, чтобы даже мельком не смотреть на ее бюст.

– У вас есть заранее заготовленные ответы на любые вопросы, – сказала она. – И таким вы были всегда.

– Точно. Но вот только вы никогда не желали прислушиваться к моему мнению.

Он внезапно почувствовал, как острый локоть ударил его под ребра. Это Эстер напоминала ему об осторожности: еще никому не приносила пользы победа в споре с кем-то из высшего сословия.

– Мы обдумаем ваши слова, мисс Хэллим, – сказала сестра. – Спасибо вам за то, что вразумили нас.

Лиззи снисходительно кивнула.

– Вы ведь Эстер, не так ли?

– Да, мисс.

Лиззи вновь повернулась к Маку.

– Вам было бы разумнее внять сказанному вашей сестрой. Она обладает более развитым здравым смыслом, чем вы сами.

– Это первая неоспоримая истина, какую я услышал от вас сегодня.

– Мак! Заткни свою пасть! – прошипела Эстер.

Лиззи усмехнулась, и внезапно с нее слетела вся светская спесь. Ее лицо осветила улыбка, и она вдруг предстала перед ними совершенно другим человеком: дружелюбным и жизнерадостным.

– Боже, как же давно я не слышала такой фразы!

Потом она и вовсе рассмеялась, а Мак не удержался и захохотал ей в унисон.

Лиззи повернулась, все еще продолжая хихикать.

Мак наблюдал, как она вернулась на крыльцо церкви и присоединилась к Джеймиссонам, которые только сейчас начали выходить наружу.

– Господи, прости и помилуй! – воскликнул он, покачивая головой. – Но что за чудесная девушка!

Глава четвертая

Джея тоже вывела из себя бурная сцена в церкви. Его неизменно бесило, когда он видел, как люди забываются и превышают полномочия, отведенные их общественным статусом. В конце концов, на то была воля божья и закон страны, чтобы Малакай Макэш весь свой век добывал из-под земли уголь, а Джей Джеймиссон вел значительно более возвышенный образ жизни. И жаловаться на естественный порядок вещей значило поступать порочно. А у Макэша к тому же выработалась предельно раздражавшая Джея отвратительная привычка разговаривать со всеми, как с равными себе, независимо от сословной принадлежности.

Вот в колониях раб всегда оставался рабом, и там не городили чепухи об отработке года и одного дня, даже речи не заводили об оплате труда. По мнению Джея, именно такую систему следовало ввести повсеместно. Без принуждения люди не стали бы добросовестно работать, а что принуждение часто оборачивалось жестокостью, то это только делало организацию производственного процесса более эффективной.