Тень ветра - Сафон Карлос Руис Страница 6

– На протяжении нескольких лет я искала другие книги Хулиана Каракса, – продолжила Клара. – По библиотекам, магазинам, школам… Все впустую. Никто не слышал ни о его книгах, ни о нем самом. Мне это было непонятно. Потом до мсье Рокфора дошел странный слух, будто кто-то интересуется загадочным автором и скупает, крадет, идет на что угодно, лишь бы добыть его творения, которые тут же предает огню. Никто не знал ни что это за человек, ни почему он так поступает. Этот факт добавил персоне Каракса еще больше загадочности. Прошло много лет, и в один прекрасный день моя мать решила вернуться в Испанию. Она была больна, и весь ее мир сосредоточился на Барселоне, где был ее родной дом. Втайне я надеялась отыскать следы Каракса в городе, где он родился и в конце концов бесследно исчез в начале войны. Но я оказалась в полном тупике, несмотря на то что мне помогал дядя. Мать в своих поисках тоже потерпела неудачу. Она нашла другую Барселону, не ту, что покинула когда-то, накануне войны. Теперь это был город теней, где больше не было моего отца, но где каждый закоулок, словно заговоренный, хранил память о нем. Будто ей мало было страданий, мать вздумала нанять человека, чтобы тот разузнал, что на самом деле случилось с ее мужем. У детектива на расследование ушел не один месяц, но ему удалось обнаружить лишь часы с треснувшим циферблатом да узнать имя человека, который расстрелял отца во рву крепости Монтжуик. Его звали Фумеро, Хавьер Фумеро. Нам сообщили, что поначалу он (и не он один) служил наемным террористом-убийцей в Иберийской федерации анархистов, заигрывал с анархистами, коммунистами и фашистами, обманывая всех и предлагая свои услуги тому, кто больше заплатит, а в итоге, после падения Барселоны, переметнулся на сторону победителей и пошел работать в полицию. Теперь он стал знаменитым сыщиком, инспектором, удостоенным множества наград. О моем отце никто не вспоминал. Сам понимаешь, через несколько месяцев мать угасла. Врачи сказали, от сердца, и я думаю, на этот раз они не ошиблись. После смерти мамы я стала жить у дядюшки Густаво, единственного родственника, оставшегося у матери в Барселоне. Я его обожала, он всегда дарил мне книги, когда приходил к нам в гости. Все последние годы, собственно, он и был моей семьей, моим лучшим другом. Хотя со стороны дядюшка может казаться несколько заносчивым, душа у него золотая. Каждый вечер, пусть даже смертельно усталый, дядюшка мне читает, сколько может.

– Если хотите, я мог бы вам читать, – быстро произнес я просительным тоном и в ту же секунду раскаялся в своей дерзости, не сомневаясь, что Клара моим обществом будет тяготиться, если вообще мое предложение не покажется ей смешным.

– Спасибо, Даниель, – ответила она, – это было бы просто замечательно.

– В любое время.

Клара медленно кивнула, пытаясь отыскать меня своей улыбкой.

– К сожалению, у меня нет того экземпляра «Красного дома», – сказала она. – Мсье Рокфор не пожелал с ним расстаться. Я могла бы попытаться пересказать тебе сюжет, однако это будет все равно что описывать собор как груду камней, которая увенчана шпилем.

– Уверен, у вас получится намного лучше, – пробормотал я.

Женщины обладают безошибочным чутьем и сразу распознают мужчину, который в них до смерти влюблен, тем более если упомянутый мужчина – малолетка, да еще и набитый дурак. Я обладал всеми необходимыми качествами, чтобы Клара Барсело дала мне от ворот поворот, но предпочитал думать, будто ее слепота гарантирует мне некоторую безопасность и что мое преступление, мое безоглядное и исполненное патетики преклонение перед женщиной, которая вдвое меня старше, умнее и выше, останется незамеченным. Я мучился вопросом, что она сумела во мне разглядеть, предлагая свою дружбу; возможно, она почувствовала во мне что-то близкое ей самой, ее одиночеству и ее утратам. В своих мальчишеских мечтах я всегда представлял нас как двух беглецов, спасающихся от жизни на книжном корешке, жаждущих затеряться в вымышленных мирах и взятых напрокат грезах.

Барсело вернулся со своей неизменной кошачьей улыбкой через два часа, которые промелькнули для меня, словно две минуты. Он протянул мне книгу и подмигнул:

– Рассмотри ее хорошенько, фрикаделька, и не говори потом, что я твою книгу подменил.

– Я вам верю.

– Ну и дурак. Последней своей жертве, столь же доверчивой, как и ты (ею стал американский турист, убежденный, что фабаду изобрел Хемингуэй во время празднования Сан-Фермина), я впаял «Фуэнте Овехуну» с автографом Лопе де Вега, сделанным шариковой авторучкой, так что держи ухо востро: в книжном деле ничему нельзя верить.

Когда мы снова оказались на улице Кануда, уже стало темнеть. Прохладный ветерок овевал город, и Барсело снял пиджак, чтобы накинуть его Кларе на плечи. Не видя в обозримом будущем более подходящей возможности, я как бы случайно обронил, что, если они не против, я мог бы завтра заглянуть к ним, чтобы почитать вслух главы из романа «Тени ветра». Барсело искоса взглянул на меня и сухо рассмеялся.

– Парень, уж больно ты шустрый, – процедил он, хотя в его тоне слышалось одобрение.

– Если вас это не устроит, я мог бы зайти в другой день…

– Слово за Кларой, – сказал букинист. – У нас в квартире уже живут шесть кошек и два какаду. Так что одной зверушкой больше, одной меньше…

– Тогда я жду тебя завтра около семи, – проговорила Клара. – Адрес знаешь?

5

В детстве одно время, может быть, из-за того, что меня всегда окружали книги и книготорговцы, я хотел стать писателем и прожить жизнь, похожую на мелодраму. Побудительным мотивом к выбору литературной карьеры, если не считать волшебной легкости, с которой человек взирает на жизнь с высоты своих пяти лет, стало чудо мастерства и филигранности, выставленное в витрине магазина письменных принадлежностей на улице Ансельмо Клаве, что за зданием канцелярии военного коменданта. Предмет моего восхищения – черная авторучка, изукрашенная причудливыми узорами, – венчал витрину, словно драгоценный камень корону. Эта ручка, великолепная сама по себе, была к тому же воплощением барочного бреда из золота и серебра, а ее бесконечные грани сверкали, словно Александрийский маяк. Когда отец выводил меня на прогулку, я канючил, пока не уговаривал его свернуть к магазину. Отец говорил, что эта ручка, должно быть, принадлежала по меньшей мере императору. Втайне я считал, что из-под прекрасного пера могут выйти только самые достойные сочинения, от романов до энциклопедий, и письма такой силы и выразительности, что их не нужно будет отправлять по почте. Я наивно верил, что все написанное той ручкой может дойти куда угодно, вплоть до той непостижимой дали, куда, по словам отца, навсегда ушла моя мать.

Однажды мы решили зайти в магазин и расспросить о драгоценной ручке. Оказалось, что это истинный венец письменных принадлежностей – «Монблан Майнстерштюк» из номерной серии – и раньше ручка принадлежала, так по крайней мере с важным видом утверждал приказчик, самому Виктору Гюго. Он сообщил, что именно этим золотым пером были выведены строчки «Отверженных».

– Это так же верно, как то, что источник Вичи Каталан находится в Кальдасе, – заверил нас приказчик.

Вдобавок он сообщил нам, что сам купил ручку у коллекционера, прибывшего из Парижа, удостоверившись в ее подлинности.

– Какова же цена этого средоточия чудес, позвольте вас спросить? – поинтересовался отец.

Услышав цифру, он сделался бледным как полотно, но я был уже окончательно ослеплен. Приказчик, видимо, приняв нас за ученых-физиков, стал нести какую-то ахинею о сплавах драгоценных металлов, ориентальных эмалях и революционной теории поршней и сообщающихся сосудов – познаниях, которые сумел соединить сумрачный тевтонский гений, дабы придать безупречное скольжение основному орудию графических технологий. К его чести должен сказать, что, хотя мы скорее всего с виду были голью перекатной, продавец позволил нам подержать ручку в руках и даже наполнил ее чернилами и протянул мне пергамент, чтобы я написал свое имя, приняв таким образом эстафету от Виктора Гюго. Затем он протер ручку тряпочкой, восстанавливая первоначальный блеск, и водрузил на прежнее место.