Антуан Лорен - Французская рапсодия Страница 7

ЖБМ прошел на кухню и налил себе бокал шабли.

Бланш

«Линкольн» с шофером – это, бесспорно, единственная роскошь, которую позволяет себе ЖБМ. У него есть в Париже квартира в сто восемьдесят квадратных метров, но он никогда в ней не жил и предпочитает ее сдавать. Кроме этой квартиры, трех пресс-папье и старых телефонных справочников, все его имущество уместится в одном чемодане. Платить 75 тысяч евро за бизнес-джет, чтобы слетать в Нью-Йорк и обратно, он считает глупостью и расточительством. Он пользуется обычными рейсовыми самолетами. «Ты настоящий аскет, – часто говорю я ему. – Как пришел сюда с одним чемоданом и книгами, так больше ничего и не приобрел, и это за двадцать восемь лет. Правда, сменил модель «линкольна» и нанял другого шофера, потому что прежний достиг пенсионного возраста. Ах да, ты купил себе часы…» Действительно, за все эти годы это была его единственная покупка. Часы марки «Бреге» – из тех, какими пользуются всю жизнь. Иначе говоря, других он себе больше никогда не купит. На самом деле я никогда по-настоящему не понимала этого человека. Он создан для одинокой жизни – в компании с компьютером, бутылкой воды и шофером. Он может существовать в подобном режиме месяцами и не испытает ни малейшего неудобства. Он избегает общества богатых людей, ни от кого не принимает подарков, отказывается от приглашений. Люди чувствуют в нем эту сдержанность, даже те, кто с ним незнаком. Они считают его загадочным человеком, но никакой загадки в нем нет. Мой муж – единственный во Франции крупный бизнесмен, который способен пойти обедать в ближайшее бистро и съесть у стойки яйцо под майонезом, запив его бутылкой «Перье». Кстати, он довольно часто так делает. Он никогда не носит с собой деньги; если у него в кошельке обнаружится двести евро, это будет конец света. Мне кажется, он просто не любит деньги. Когда мы с ним познакомились, он жил в отеле, в так называемом номере повышенной комфортности; разумеется, это не была гнусная дыра, но и роскошным палаццо с круглосуточным обслуживанием это заведение никто не назвал бы. Я была очарована этим сверходаренным человеком, не имевшим ничего – ни квартиры, ни дома, ни картин. Ничего, кроме американской машины с нанятым шофером, чтобы передвигаться по Франции и остальной Европе. У него в спальне на табурете всегда стоял чемодан, который он даже не убирал в шкаф, как будто собирался уезжать – то ли к вечеру, то ли через час. «И давно ты здесь живешь?» – спросила я его. Он чуть помолчал и ответил: «Года три, что ли. Или четыре? Не помню». – «Но почему именно здесь?» – не отставала я. «Я здесь как-то обедал», – объяснил он таким тоном, словно это подразумевалось само собой: достаточно пообедать в ресторане при отеле, чтобы поселиться в нем на четыре года. В номере 418. Возвращаясь домой, я не могла отделаться от ощущения, что меня окружают люди, преисполненные спеси и ни на чем не основанных амбиций. И я уже не могла думать ни о чем другом, кроме него и его номера 418. Потом он купил квартиру, но жить в ней не смог – она казалась ему слишком большой, и он решил, что будет ее сдавать, а сам вернется в гостиничный номер. Вот тут все и закрутилось. В течение одного года, с промежутком в пять месяцев, я потеряла и мать, и отца. Мало кто способен представить себе, каково это – делить свою скорбь с прессой. Газеты выходили с однообразными заголовками: «Бланш де Катенак – наследница». На обложках журналов красовались мои фотографии в неизменных солнцезащитных очках. Я не виновата – у меня заболевание роговицы глаза, и я не переношу яркого света. Но по мнению журналистов, этот атрибут кинозвезды добавлял мне загадочности, и они использовали его на всю катушку. Они слагали обо мне целые саги в стиле американских телесериалов 1980-х наподобие «Далласа» или «Династии», наворачивая на меня соответствующие выдумки – так в вестернах проштрафившегося героя вываливают в дегте и перьях. Газетчики выволокли на свет все достояние холдинга «Катенак»: дворцы, казино, рестораны. Хорошо еще, что это была только верхушка айсберга – они понятия не имели о наших зарубежных приобретениях: гостиничных сетях, салонах спа и бизнес-центрах, которыми мы владели по всему миру. ЖБМ в те дни был со мной рядом. Одно его присутствие снижало мою нервозность; ни один журналист об этом не писал, но ЖБМ обладает потрясающей способностью: его спокойствие и кошачья улыбка действуют эффективнее, чем самые лучшие антидепрессанты. Когда он с тобой, тебе не страшно – потому, что не страшно ему; он вообще ничего не боится. Не могу сказать, что он помог мне взять в свои руки контроль над холдингом; отец давно научил меня, что надо делать, кроме того, два его советника, проработавшие с ним бок о бок четверть века, меня не бросили. Особняк с парком в центре Парижа перешел в мою собственность. «Забудь про свой отель, переезжай ко мне, – сказала я. – Переезжай к нам». Я очень хорошо помню, что сказала именно так: «Переезжай к нам». Мы поженились. У нас родились дети. И ЖБМ наконец-то убрал свой чемодан в шкаф. Однажды, когда он был в отъезде, я попросила горничную достать его из шкафа и отнести на помойку. Я сделала это, чтобы навсегда лишить его возможности подхватить этот чемодан и уйти от меня. Чуть позже он вдруг сказал: «Слушай, странно, куда подевался мой чемодан? Я уверен, что убирал его в этот шкаф». Я пожала плечами и пробормотала, что не знаю. Мне кажется, я полюбила ЖБМ потому, что его любили мои родители, особенно отец; он мало что смыслил в бизнесе, которым занимался ЖБМ, и еще меньше во всех этих сетях, способных перевернуть будущее мира, но не мог не впечатлиться его успехами. Не каждый день встречаешь парня, который в двадцать шесть лет с нуля заработал два миллиона франков. Мы скрывали от моей матери, что он вложил средства в систему «Минитель». Мать предпочла бы, чтобы моим избранником стал наследник бизнес-империи, подобной нашей. ЖБМ происходил из зажиточной семьи, его отец был адвокатом, мать – дизайнером, но, разумеется, масштаб не шел ни в какое сравнение с финансовой мощью холдинга «Катенак». Меня, свою единственную дочь, родители засыпали нарядами и драгоценностями и следили, чтобы я общалась исключительно со сливками общества; я даже принимала участие в идиотской затее под названием «бал дебютанток». Когда случилось пришествие интернета, воспринятое ЖБМ как сбывшееся пророчество, принадлежащая ему фирма «Аркадия» заняла лидирующие позиции в области новейших технологий и получила заказ на оцифровывание холдинга «Катенак». Именно тогда я впервые услышала это слово: «оцифровывание». Услышала от ЖБМ – кроме него, его еще никто не произносил. Он вместе со мной явился на заседание совета директоров и зачитал программу из десяти пунктов, озаглавленную «Второй мир». Он говорил о том, что существует реальный мир, знакомый нам со времен основания холдинга, и еще один, подступающий, – «зеркальный» мир, состоящий из виртуальных сделок, но реальных клиентов. Члены совета слушали его как завороженные, и на их лицах читалось изумление. Он говорил о том, что бронирование номеров в отелях будет производиться не через агентства, а напрямую клиентами, сидящими перед компьютером на другом конце земли; что возникнут «платформы» (слова «сайт» еще никто не знал), на которых люди смогут играть в казино не выходя из дома, через специальные сети, а расплачиваться банковскими картами. Он говорил, что мы должны первыми запрыгнуть в этот поезд, потому что другой возможности уже не будет. Я прекрасно помню, как он ненадолго прервался, чтобы обвести взглядом присутствующих.

«Никакого второго шанса не будет, – сказал он, – даже не думайте об этом. Речь идет не об изменении логистики, речь идет о полной смене парадигмы. Те, кто не сядет в поезд, останутся в старом мире. Они погибнут, и это не будет тихое угасание. Их кончина будет быстротечной».

Я его поддержала. Совет директоров с минимальным перевесом проголосовал за принятие его плана, рассчитанного на три года. Будущее доказало его правоту по всем десяти пунктам. Когда наши конкуренты только начали дергаться, видя распространение интернета, мы уже больше двух лет работали на рынке. Там, где остальным требовалось строить с нуля, нам нужно было лишь улучшать уже построенное. Много лет спустя ЖБМ связался с фирмой «Кодак» и предложил им долевое участие в капитале с целью срочного перехода на цифровые технологии. Он хотел, чтобы «Кодак» вложил двести миллионов долларов собственных средств и скупил все патенты на изобретения, связанные с замораживанием изображения; по его мнению, от этого зависело будущее фотографии. «Кодак» отверг его предложение, заподозрив в нем попытку подчинить себе фирму путем слияния. «Они не понимают, что я хотел их спасти», – часто повторял он в те месяцы. Меньше чем через год империя «Кодак», на протяжении почти ста лет доминировавшая в области производства фото- и кинопленки, объявила о банкротстве и прекратила свое существование.