Гигиена убийцы - Нотомб Амели Страница 7

– Не потрафляет публике!

– Как умеет выбить почву из-под ног!

– Да уж, силен. Чего не скажешь о нашем друге. Это надо уметь попасться во все расставленные ловушки!

– Об отсутствующих плохо не говорят, но насчет еды – это его занесло. Понятное дело, старый жирдяй не пошел у него на поводу. Уж если выпал шанс побеседовать с гением, так не о жратве же!

В глубине души каждый журналист радовался, что ему не выпало идти ни первым, ни вторым. Положа руку на сердце, все должны были признать, что, окажись они на месте двух опозорившихся бедолаг, задавали бы те же самые вопросы, глупые, конечно, но неизбежные. Отрадно было думать, что грязная работа уже сделана, а им выпала более приглядная роль, в которой они не преминут блеснуть, – что не мешало пока повеселиться на счет тех, кто дал им этот шанс.

Вот так в тот страшный день, когда мир содрогнулся в ожидании неотвратимой войны, заплывший жиром, парализованный и беспомощный старик ухитрился отвлечь от Персидского залива внимание определенной части служителей культа СМИ. Более того, один из них в эту ночь, когда многие не сомкнули глаз, лег натощак и уснул тяжелым, нездоровым сном, ни на миг не вспомнив о тех, кому грозила гибель.

Претекстат Тах использовал на сто процентов малоизученные возможности рвотного рефлекса. Жир был его напалмом, «Александр» – химическим оружием. В этот вечер он потирал руки, как удачливый стратег.

*

– Ну что, война началась?

– Нет еще.

– А скоро она начнется?

– Вы так говорите, будто надеетесь на это.

– Терпеть не могу, когда не держат обещаний. Эти шуты гороховые посулили нам войну пятнадцатого в полночь. Уже шестнадцатое – и ничего. Над кем они издеваются? Над миллиардами затаивших дыхание телезрителей?

– Вы за эту войну, господин Тах?

– Приветствовать войну? Ну вы даете! Как можно приветствовать войну? Что за глупый и праздный вопрос! Много вы знаете людей, которые радовались бы войне? Спросите еще, не ем ли я на завтрак напалм, если на то пошло!

– Вопрос о вашем питании уже достаточно осветили без меня.

– Вот как? Вы вдобавок шпионите друг за другом? Грязную работу пусть кто-то сделает за вас, а вы снимете сливки, да? Очень мило. И, верно, считаете себя куда умнее, задавая блестящие вопросы: «Вы за войну?» Стоит ли быть гениальным писателем, читаемым и почитаемым во всем мире, и получить Нобелевскую премию, чтобы какой-то сопляк донимал меня тавтологическими, я бы сказал, вопросами, на которые последний дурак сказал бы слово в слово то же, что и я!

– Ладно. Значит, вы не приветствуете войну, но хотите, чтобы она началась?

– При нынешнем положении вещей она необходима. Солдатики-то возбуждены, аж штаны лопаются. Надо дать им кончить, иначе у них вскочат прыщи и им ничего не останется, как вернуться, горько плача, к мамочке. Обманывать надежды молодежи нехорошо.

– Вы любите молодежь, господин Тах?

– Нет, у вас просто талант задавать блестящие вопросы, и главное – оригинальные! Да, представьте себе, я просто обожаю молодежь.

– Для меня это неожиданность. Зная вас, я бы скорее предположил, что вы ее на дух не переносите.

– «Зная вас»! Да что вы себе позволяете?

– Ну, то есть зная вашу репутацию…

– И какова же моя репутация?

– В общем… трудно сказать.

– Ясно. Пожалею вас и не буду настаивать.

– Значит, вы любите молодежь? А почему?

– Я люблю молодежь, потому что у нее есть все, чего нет у меня. За это она заслуживает любви и восхищения.

– Какой волнительный ответ, господин Тах.

– Дать вам носовой платок?

– Почему вам непременно нужно высмеивать благородные порывы вашей души?

– Благородные порывы моей души? Как вам, черт возьми, в голову пришла такая дичь?

– Извините, господин Тах, вы сами навели меня на такую мысль: ваши слова о молодежи были поистине трогательны.

– Копните поглубже, увидите, много ли в них трогательного.

– Что ж, давайте копнем.

– Я люблю молодежь, потому что молодые люди красивы, проворны, глупы и злы.

– …?

– Не правда ли? Волнительный ответ, как сказали бы вы.

– Я полагаю, вы шутите?

– Я похож на шутника? И потом, где вы видите шутку? Хоть одно из этих определений, по-вашему, не соответствует действительности?

– Даже если допустить, что все определения верны, себя вы в самом деле считаете полной противоположностью?

– Что? Вы хотите сказать, что я красив, проворен, глуп и зол?

– Не красивы, не проворны, не глупы…

– Ну, спасибо.

– Но вы злы!

– Зол? Я?

– Еще как.

– Я зол? Вы с ума сошли. За восемьдесят три года своей жизни я не встречал другого такого неимоверно доброго человека, как я. Я просто чудовищно добр, добр до того, что встреть я сам себя, меня бы стошнило.

– Вы говорите не всерьез.

– Ну знаете! Назовите мне хоть одного человека не добрее (это невозможно по определению), но хотя бы такого же доброго, как я.

– Ну… да кто угодно.

– Кто угодно? То есть вы тоже, если я правильно понял? С вами не соскучишься.

– Я или кто угодно.

– Оставьте в покое кого угодно, вы его не знаете. Говорите за себя. На каком основании вы смеете утверждать, что так же добры, как я?

– На основании того, что это совершенно очевидно.

– Ясно. Я так и думал, никаких доводов у вас нет.

– В конце концов, господин Тах, может, хватит зарываться? Я слушал ваши беседы с двумя предыдущими журналистами. Даже не знай я о вас ничего, только из этих интервью мог бы сделать однозначные выводы. Вы будете отрицать, что измывались над беднягами?

– Наглая ложь! Это они надо мной измывались!

– Может быть, вам неизвестно, что оба тяжко хворают, после того как поимели дело с вами?

– Post hoc ergo propter hoc,[3] вы хотите сказать? Нельзя так произвольно устанавливать причинно-следственные связи, юноша! Один захворал, перебрав «порто-флипа». Вы, надеюсь, не будете утверждать, что это я его споил? Другой пристал как банный лист, чтобы я – против своего желания, заметьте, – отчитался о своем питании. Если он оказался слаб и не выдержал подробностей, разве это моя вина? Могу добавить, что эти двое вели себя со мной непозволительно дерзко. О, я-то сносил все с кротостью агнца на жертвенном алтаре. А вот им пришлось пострадать. Видите, все написано в Евангелии: Христос сказал, что люди злые и мстительные вредят в первую голову себе. Вот отчего мучаются ваши коллеги.

– Господин Тах, положа руку на сердце: вы держите меня за дурака?

– Естественно.

– Спасибо за откровенность.

– Не за что, я вообще не умею лгать. Кстати, не понимаю, зачем вы задали мне вопрос, заранее зная ответ: вы молоды, а я не стал от вас скрывать, что думаю о молодежи.

– Раз уж мы к этому вернулись, вам не кажется, что вы судите о молодежи несколько огульно? Нельзя всех валить в одну кучу.

– Согласен. Иные молодые люди не красивы и не проворны. Вот вы, например, – не знаю, насколько вы проворны, но не красивы точно.

– Спасибо. А глупость и злоба, значит, свойственны всем молодым людям до единого?

– Я знал только одно исключение – себя.

– Каким вы были в двадцать лет?

– Таким же. Только мог ходить. В остальном я практически не изменился. Уже тогда я был безволосым, жирным, непостижимым, гениальным, чрезмерно добрым, безобразным, исключительно умным, одиноким, уже тогда любил поесть и курил.

– Иными словами, вы никогда не были молоды.

– Одно удовольствие слушать вас, просто энциклопедия общих мест. Я готов ответить: «Да, я никогда не был молод», при одном непременном условии: оговорите, когда будете кропать статью, что это ваше выражение. Иначе читатели подумают, будто Претекстат Тах докатился до терминологии бульварного чтива.

– Обязательно уточню. А теперь, если не возражаете, объясните мне, пожалуйста, почему вы считаете себя добрым, – с конкретными примерами, если можно.

– До чего мне нравится ваше «если можно»! Вы-то ведь не верите в мою доброту, а?