Литературное приложение «МФ» №04, май 2011 - Журнал «Мир Фантастики» Страница 12

А мы смеялись…

***

После путешествия по чужим сновидениям я больше не испытывал комфорта в своей оболочке. Зуд становился невыносимым. Мне всё время казалось, что я хочу заплакать. Я сидел у стены, сматывал воспоминания в клубок и размышлял о вечности. Мимо меня проходили незнакомые люди, проплывали облака, проносились автомобили и случались невероятные события. Чужие сны, найдя со мной связь, пытались выйти на контакт, но я не обращал на них внимания. Я хотел сказать, чтобы они пошли к чёрту, но не мог.

А потом снова появился человек в очках.

Как-то он был небрежно нарисован.

— Мы успели отфильтровать несколько сновидений, — радостно сообщил он. — Сейчас идёт дешифровка. Ты молодец, Виталий! Если будешь продолжать в том же духе, мы постараемся сделать твоё пребывание здесь, эээ, более комфортным.

Я не отозвался. Максим произнёс ещё несколько слов и исчез. А я сидел целую вечность, потом вновь побрёл по чужим снам.

***

Не знаю, сколько прошло времени.

Максим появлялся несколько раз. Сначала он просто разговаривал, потом очень ловко попытался направить меня в нужное русло и дать несколько ценных указаний. Я сразу сообразил, что его цель — найти сновидения определённого человека. К тому времени зуд разрывал меня на части, и было всё равно, что делать, лишь бы не сидеть на месте. Я отправился на поиски нужного человека, перепрыгивая через сновидения, проходя сквозь людей и предметы. На время мне было наплевать, и, в конце концов, я нашёл то, что искал.

Я застыл невидимой тенью в углу комнаты, наблюдая за обнажёнными телами, которые совокуплялись на огромной кровати под сладкую французскую мелодию. Мне казалось, что воздух вязок от удушливого аромата духов и пота. Но я стоял безучастно и вертел в руках клубок воспоминаний. Нить белого почерка дрожала, будто живая, а апатия медленно, но верно подтачивала мою неуютную оболочку.

За спиной шумно сопел невидимый Максим. Там, в мире живых, какие-то приборы фиксировали сновидения, дешифровали, вносили ясность, проникали сквозь мой разум в разум другого человека, выдирали куски из Глобальной Информации и сохраняли их на жёстких дисках, на флеш-картах, на иных носителях. А неизвестные учёные строчили диссертации, защищали работы, ставили галочки в рабочих журналах, бросали заметки в блокнотах, готовились к лекциям, продвигались по карьерной лестнице вверх… И это всё изза моих наблюдений за фантазиями старых любовников, что раскинулись передо мной в тошнотворной красоте сновидения.

Потом я вернулся к стене и стёр оболочку, не оставив от неё даже воспоминаний.

Освободившийся я испытал неловкость и дискомфорт, будто очутился голышом на мостовой. Но зуд потихоньку исчезал. Тогда я размотал клубок воспоминаний и сотворил из него белый непрозрачный кокон, куда и забрался. Кокон вращался сам собой, наматывая воспоминания дальше, делаясь плотнее. А невидимая рука бога продолжала писать и писать.

Когда я покончил с работой, нарисовался Максим — грубые росчерки дрожащего карандаша.

— Я поражён! — сказал он и растворился.

***

На стене написано: «Двенадцатое июля две тысячи шестого». Мы с Настей отправились на велосипедах через весь город, прихватили с собой фотоаппарат, плед и термос с чаем. По дороге нас застал дождь, но мы не прекратили путешествия — заезжали, куда приглянется, и фотографировались.

Потом пили чай и подставляли тёплым каплям дождя счастливые лица.

Вот так я стал работать на Максима.

Время для меня растянулось на вечность. Будущее осталось в прошлом. Максим приносил заказы, я отправлялся в путешествие по чужим снам, проникал в Глобальную Информацию и добывал всё, что было необходимо. Иногда меня это забавляло, иногда — нет. Я читал надписи на стене, а кокон становился всё плотнее. Я любил забираться в него и тихо дремать, не различая разницы между бодрствованием и сном.

Пустота вокруг наслаивалась на тишину. Кажется, я стал забывать, что такое физическое тело. Я всегда был разумом — ещё одним сновидением в океане информации.

***

А потом надписи на стене закончились. Или невидимая рука бога занялась другими делами, или мои воспоминания подошли к концу. Я смотрел на стену и бессильно размышлял ни о чём. Последние белые строки соскользнули с кирпичной поверхности и вплелись в мой кокон. Стена осталась девственно чистой.

Я не мог поверить в то, что вижу. Я пронёсся по пустоте, огибая стену, взмыл вверх, но не увидел ни единой надписи вне своего кокона. Где-то в уголке сознания снова зародился зуд. Я запаниковал. Я кинулся бежать и угодил в чей-то сон, полный фруктовых деревьев и весёлого детского смеха. Я побежал дальше, в потные сны подростка, и ещё дальше — в узкие коридоры заброшенного университета, где пожилой профессор когда-то давно преподавал физику. Я мчался по снам, я вспарывал Глобальную Информацию своим разумом, я мелькал чёрной тенью в сознании других людей, которые крепко спали или сладко дремали, а, быть может, пребывали в иных состояниях. Я бежал и бежал, не зная усталости, не чувствуя времени, не ощущая пространства. Только чудовищный зуд терзал разум, рвал на части внутреннюю вселенную.

Внезапно я остановился, увидев вокруг себя знакомую обстановку.

В небольшой комнатке было темновато. Свет лился от настольной лампы на тумбочке. А на кровати, поджав ноги, сидела… Настя. Она распустила волосы и… постарела. На её коленях лежал лист бумаги, на котором Настя размашистыми линиями рисовала чей-то портрет… Я осторожно подошёл ближе. Я отчаянно хотел стать видимым. Но Настя продолжала рисовать.

Это был её сон, и она не могла увидеть в нём меня. Но почему?

Я отвернулся и обнаружил гладкую кирпичную стену без единого слова. Около стены возник Максим. Он тоже постарел.

Морщинки бегали по его лицу, в волосах белели пятнышки седины.

Я написал на стене: «Моя жена не умерла?» Максим ответил:

— Она лежала в коме почти четыре года. Потом выкарабкалась. К сожалению, у неё частичная амнезия. Врачи полагают, что ей никогда не удастся вспомнить большую часть своей жизни.

Я написал: «А она помнит меня?»

— Очень смутно, — ответил Максим. — Только неясные образы и ничего больше. Прошло почти тридцать лет с момента аварии.

Я написал: «Но почему вы мне сразу не сказали?»

— Странный ты, — ответил Максим.