Ночная тревога - Андрей Алексеевич Молчанов Страница 12

Кругом вес лечатся. От всего. А я что — хуже?

— Хатха-йога — самое модное лечение, — посоветовал сведущий приятель. — Потом — древняя медицина, приобщение к культуре Востока… Спеши, пока жив!

Приятель дал телефон крупного специалиста.

Знаток индийской гимнастики протянул руку с татуировкой «Петя» и улыбнулся загадочной восточной улыбкой.

— Обучался в Индии, — произнес безо всякой позы. — Несколько сеансов, и я гарантирую вам излечение от всех болезней. Кстати, беру я немного… — Он затянулся сигаретой «Мальборо» и стряхнул пепел в мою любимую хрустальную вазу. — Двадцать рублей за один раз.

Мы решили начать тотчас же.

Он поставил меня на голову, придерживая мои ноги, чтобы я не упал, и командовал, как при флюорографии:

— Дышите! Не дышите!

При последнем вздохе ноги перевесили, я судорожно взбрыкнул ими, лягнув учителя в глаз, и сверзился на пол.

Учитель энергично выразился и попросил сделать ему компресс.

Через полчаса упражнение повторилось. Я снова упал, но пострадал лишь сервант. Я выбил оба стекла.

Убрав осколки, приступили к дыхательным упражнениям. Я сделал вдох и две минуты сидел, выпучив глаза. Опытная рука тренера зажала нос и рот. Затем мне было любезно предоставлено право на очередной вдох, после которого вновь последовало двухминутное удушье. Я ощущал глазами прохладные стекла очков и жалел, что человек не умеет дышать через уши.

При третьем упражнении мне открылось неведомое: я увидел свою спину. Это увлекательное зрелище было сопряжено с некоторыми болезненными ощущениями в области шеи. Мне показалось, что на первый раз достаточно.

— Потерпите! Еще одно упражненьице, и вы почувствуете всю прелесть древней мудрости, — сказал тренер.

Моя нога каким-то образом очутилась за головой. Я хотел закричать, но совет учителя о глубоком дыхании через нос помог мне пересилить минутную слабость. Наступило какое-то странное оцепенение… Возможно, это была нирвана.

Тренер стоял надо мной и задумчиво жевал сигарету. Постепенно я начал приходить в чувство и издал стон.

— Терпение, мой друг, терпение! — наставил учитель и вышел в коридор, посоветовав мне дышать еще глубже.

Но нога придавила лицо к полу. Нос вжался в ковер, который я давно не пылесосил. Из коридора доносился пустяковый разговор моего мучителя с какой-то киской. Разговор длился довольно долго, но вот раздался звук поцелуя в трубку, и перед моими глазами появились замшевые ботинки.

— Как вы себя чувствуете? — галантно осведомился тренер.

Я с трудом икнул в ответ.

— Согласен, — отозвался он неуверенно. — Это упражнение доставляет массу удовольствия.

— На помощь! — промычал я и закрыл глаза.

Он сноровисто перевернул меня на спину. Теперь я смог кричать. Тренер тянул ногу вверх с такой силой, что мне казалось, будто он хочет оторвать ее себе на память. Для удобства, видимо, он уперся мне башмаком в лоб. От его подметки как-то странно пахло… Я на секунду затих, принюхиваясь. Так и есть! Ко мне он шел через садик, где обычно выгуливали собак жильцы дома! Я усилил крики.

Но нога словно приросла к шее. и все попытки были безрезультатны.

Собрался консилиум соседей. Каждый давал свой совет. Подвыпивший дядя Ваня авторитетно заявил, что в таких случаях ноги отпиливают. Это заявление чудовищным образом подействовало на мою психику!

Ногу вернули на место в больнице.

Учителя я встретил на улице через месяц.

— Здрасьте! — опасливо бросил он мне и чихнул в мохеровый шарф. — Выздоровели?

— Как будто, — с вызовом ответил я. — А вы, вижу, хвораете?

— Простуда, — скорбно ответил знаток индийской гимнастики. — Еще радикулит проклятый разыгрался… Сейчас лечусь у одного потрясающего специалиста. Травками. Крапивка в сыром виде, лопухи… Самое модное лечение! Кстати… — Он посмотрел по сторонам и, взяв меня за пуговицу, конспиративно добавил — Могу дать телефон…

ПУГОВИЦЫ ДЕ ФАГОТА

Сема Квазин слыл в нашем отделе человеком начитанным, знающим всю мировую литературу вдоль и поперек и потому вызывающим к своей особе чувство благоговения и почтения. Сема пользовался успехом у женщин, директор его безгранично уважал, а мы, как я уже сказал, просто перед ним благоговели.

Вообще-то, если по правде, был Сема всего лишь экономистом, причем экономистом заурядным; прогулов и ляпсусов, допущенных им, не смогла бы счесть и институтская электронно-вычислительная машина, перегоревшая, кстати, по его вине, но чего не простишь образованному, интеллигентному человеку? Бывает… Зато как приятно находиться в одной комнате с такой личностью, слушать ее. Вот Сема входит в дверь.

— Дом мой — работа, радость моя — труд, смысл мой — деятельность! — заявляет он с порога и добавляет: — Слова лирического героя последней поэмы Эвелин Кобо. Потрясающая вещь! Прочел единым духом за вчерашний день и сегодняшнюю ночь! Какая экспрессия, эмоциональность, публицистичность, наконец, черт ее дери!

Конечно, о том, что Сема опоздал на два часа, все забывают и слушают его, раскрыв рты. А Сема во весь голос повествует о Кобо и о накале страстей, пронизавших поэму.

Об опоздании, вероятно, хочет высказаться начальник, но, едва он пытается произнести первое слово, Сема повелительно обрывает его:

— Евлампий Фомич! Нет, нет, подождите, не надо слов! Не надо слов, они лишь отраженье суеты, как говорила мисс Бодли в романе Пьера Суинтона. Дайте сказать мне! Какие у вас пуговицы?

— Какие-какие… — бормочег Евлампий Фомич. — Круглые, разумеется…

— Я понимаю, что не квадратные, — заявляет Сема с нехорошим смешком.

Евлампий Фомич внимательно осматривает свои пуговицы. Затем Евлампий Фомич машинально берет штангенциркуль и измеряет их диаметр.

— 12 миллиметров, — говорит он с запинкой.

— 12 миллиметров! — снисходительно отзывается Сема. — При чем здесь миллиметры, когда у вас пуговицы… черные!

— Ну, — говорит Евлампий Фомич. — Черные. Черный пиджак, черные пуговицы…

— А вы читали Огюстена де Фагота? — прищуривается Сема. — Нет?! Товарищи, — оборачивается он во все стороны со смехом, — он не читал Огюстена де Фагота! Ха! Ха! Ха!

Все тоже начинают подхихикивать, хотя Огюстена де Фагота, могу поклясться, не читал никто.

— Так вот, — мрачнея, произносит Сема. — Пора знать, что современная проза в лице Фагота осуждает дурной вкус века минувшего. Черные пуговицы с черным пиджаком — это минувший век, товарищи, серость, нивелировка, боязнь контрастов, примирение противоположных начал. Контраст в характере и контраст в одежде — как бы символические средства, используемые романистом для выделения основной идеи: нет — однотонности! Это, конечно, трактовка литературных критиков группы Франсиско Виолончелли. Но я такого же