Мир приключений, 1926 № 09 - Журнал «Мир приключений» Страница 22

было; оставалось предполагать, что все живое, если таковое и находилось на болиде, погибло от страшного жара, развившегося во время прохождения аэролита через земную атмосферу. Таким образом, единственным звеном между живой жизнью и болидом оставались Невидимки, которые попрежнему жили в своих хрустальных ящиках под наблюдением профессоров Московского Рабфака. Но теперь, после подробного исследования болида, загадка их появления на Земле стала еще более неразрешимой.

Болид ли был их родиной? С ним ли вместе низверглись они из мирового пространства на Землю или явились к нам каким-нибудь другим путем, совершенно независимо от падения аэролита?

На эти вопросы ученые не находили ответа и в скором времени им суждено было окончательно лишиться всякой возможности получить его.

Однажды, когда дежурный член «Комиссии по питанию Невидимок», по обыкновению, впустил в их ящик определенное число капель питательного вещества, он с удивлением заметил, что вся масса Невидимок не поспешила, как раньше, к источнику своего питания. Это его обеспокоило и он вызвал всю комиссию. Произведенное тщательное исследование констатировало печальный факт: оба летучих корабля недвижно лежали на дне ящичков, дно же было усеяно мертвыми телами Невидимок.

Что явилось причиной их смерти — ученым определить не удалось. Из многих, высказанных по этому поводу догадок, наиболее близким к истине казалось предположение, что Невидимки отравились теми безопасными (с точки зрения земной физиологии) веществами, которые прибавлялись к пище Невидимок для вкуса. Единственный случай, представившийся людям для ознакомления с жителями других планет, был потерян!

И прав был 84-летний профессор Козяволотский, старейший член комиссии, отпраздновавший все свои ученые юбилеи, когда он всплеснул руками и с неподдельной горестью воскликнул:

— Теперь жди такого случая!

МЕСТЬ

Рассказ В. СОЛОВЬЕВА.[9]

Иллюстрации И. А. ВЛАДИМИРОВА.

Солнце жгло немилосердно. На небе, точно обрывки белого шелка или хлопья ваты, неподвижно стояли пушистые облака и понемногу таяли и исчезали.

Голодная Степь как будто заснула тяжелым, бредовым сном. Из накаленной дали плыли какие-то сонные шорохи И мягко умирали — таяли в синем, эмалевом небе.

Глаза нестерпимо слепило от ярких, золотисто-желтых отблесков выжженной солнцем почвы, из которой там и здесь уныло выглядывали серые кустики полыни и чахлые стебельки жесткой, никому ненужной травы-горчака.

Колючие, прижатые к земле, плети диких капорцев[10], цепляясь за ноги, рвали обувь и подчас открывали притаившихся в тени сонных змей и ящериц.

Ничто не манило в этой голой пустынной степи к привалу и отдыху. Чутко насторожившееся воображение рисовало под каждой глыбой отвратительных, покрытых бурыми волосами, пауков, сольпуг, каракуртов и ядовитых скорпионов.

Зловещее молчание Голодной Степи[11] невольно говорило подавленному сознанию о смерти, и только одни стрекотавшие кузнечики показывали путнику, что степь не умерла, а тяжело спит.

Вьюжный шел, обливаясь потом и ругая самыми страшными словами и солнце, и жару, и себя, и свою несчастную судьбу, бросившую его из прохладной городской комнаты в эту накаленную, выжженную, полумертвую степь. Он, Вьюжный, определенно родился под плохой звездой, и над ним с самого детства тяготеет рок. Для этого налицо все доказательства. Почему, например, когда Вьюжный в детстве, вместе с другими мальчишками, прыгал с заборов, никто не сломал себе руки, кроме него? Почему в драках камнями у всех, кроме Вьюжного, остались целыми зубы? А у него нет четырех передних. Так всю жизнь! И вот, наконец, этот последний случай, как неоспоримое доказательство того, что Вьюжный гоним судьбой…

Чорт велел не прийти в этот вечер Димитрию, и Вьюжный от скуки отправился в чайхану[12] к Берды сыграть в «двадцать одно». Когда Вьюжный ударил «ва-банк» (в банке было 15 червонцев) и показал банкомету «очко», повернувшийся Абдуразак Назарбеков, плюгавый киргиз, вдруг закричал:

— Она карту прятал! Вот карта! Я карман его вынимал. Она — джюлик…

И ведь как заметил, юркий дьявол!.. Поднялся шум, крик! Кто-то ударил Вьюжного по лицу. Вьюжный знал, что с игроками шутки плохи и бросился к двери, но Абдуразак с ножом загородил ему дорогу. Тогда Вьюжный, не помня себя, выхватил свой «смит» и в упор два раза выстрелил в Абдуразака. Абдуразак упал, нелепо хватая руками воздух. Толпа отхлынула, потом бросилась на Вьюжного, но он, выстрелив еще раз вверх, ударил рукояткой «смита» в висок схватившего его здоровенного афганца, пнул кого-то в живот, выпрыгнул в окно и был таков.

Вьюжный выхватил свой «смит» и в упор выстрелил в Абдуразака…

В ту же ночь Вьюжный, забрав ружье, патронташ, деньги, табак и все припасы, ушел из города, распростившись навеки с дорогими его сердцу кокандскими курильнями и игорными притонами…

Обуреваемый такими горькими мыслями, он вздохнул. Э-э-эх! Посидеть бы сейчас в чайхане, в холодке, выкурить чилим[13] анаши[14], а потом, вечерком, в «очко»…

Он даже облизнулся, но чуть не вскрикнул от жгучей боли в губе.

— Фу ты, чорт! Опять губа от жары лопнула. Э-э-эх! Пить-то хочется. А до Дарьи[15] еще версты три…

Вьюжный прищурился и посмотрел на далекую стальную широкую полосу. Было видно, как над Дарьей зной восходит кверху муаровыми струйками и прибрежные скалы кажутся пляшущими в жарком солнечном мареве.

Над рекой встал сплошной зеленой стеной тугай[16], маня в ласковую, прохладную тень.

Вьюжный прибавил шагу, сдвинул на затылок соломенную широкополую шляпу, перевесил на другое плечо двустволку и опять зашагал по направлению к Дарье.

Подойдя к реке, он сбросил с плеч сумки и мешки, бережно положил двустволку, чтоб не засорить песком, спустился к самой воде, лег на живот и стал жадно глотать желтую, хрустящую на зубах, густую от глины, как масло, воду. Когда он почувствовал, что полон водою до самого горла, встал, и уши его вдруг явственно уловили несущийся из тугая крик.

— Вайдо-о-от![17]

Вьюжный насторожился.

— Вайдо-о-от! — еще раз услышал он.

Лихорадочно быстро схватив ружье, он перезарядил его пулями и понесся в тугай, ломая ветки, не обращая внимания, что джида[18] вдребезги разорвала его рубаху и исцарапала все лицо.

Бежать ему пришлось недолго. Скоро он увидел полянку, на которой около чахленького деревца бесился громадный кабан-секач, стараясь клыками подрыть корни дерева. Дерево уже наклонилось на один бок. Наверху, уцепившись за тоненькие веточки, сидел киргиз в рваном халате и спокойно, даже как будто с некоторым интересом, наблюдал за работой кабана и время от времени кричал:

— Вайд-о-от!

Он был