Литературное приложение «МФ» №08, сентябрь 2011 - Журнал «Мир Фантастики» Страница 3

Тот покивал, и вдруг сказал:

— Улов, может, и хорош, а место нехорошее. Там никто из местных не то что рыбу ловить — просто мимо ходить не хочет. Боятся! И вам, молодой человек, не советую. А вы-то небось и не знаете, отчего озеро-то Горелым зовут? А?

Стас пожал плечами.

— А место-то плохое, да… Тут колдуньи жили, ворожеи. Много честного народу сгубили, да-а. Но слава богу, нашлись праведники…

Старик попытался размашисто перекреститься, но рука его, поднесённая ко лбу, вдруг остановилась.

За спиной Стаса один за другим сухо щёлкнули взводимые курки.

Потом из-за его правого плеча показались спаренные воронёные стволы, и женская рука с тонкими длинными пальцами, на одном из которых в солнечном луче блеснуло серебряное колечко, с неожиданной силой отодвинула Стаса с тропинки в сторону.

— Ты грехи-то все замолил, Серёженька? Двустволка в руках Татьяны Тимофеевны была направлена в живот старика. Всё тем же ровным голосом она спросила:

— Что замолк, божий человек?

Её голос изменился. Стасу слышался в нём стылый ледяной хруст и злое потрескивание, с какими по весне бегут зигзаги разломов по мутному подтаявшему льду, предвещая скорый скрежет льдин в бурлящей воде.

— Язык проглотил? Говорю, грехи все замолил, Сергунчик?

Старик, наконец, опустил руку и сделал шаг назад.

— Да ты чего, Тимофеевна?! Побойся бо…

— Нет, Серёженька, хорошо бы ты для начала сам своего бога побаивался. Какая вера в тебе, а? Комсомольцем ты у нас был. Полицаем был. Теперь вот рясу напялил на старости лет. Грехи замаливаешь? Вот я и интересуюсь — всё замолил? Молчишь? Ну, так я тебе скажу: ежели не всё, то топай отсюда. Не нравится тебе Горелое — так и не шляйся здесь. А то неровен час, нарвёшься — тут тебя, праведника нашего, и прикопают. Тайга большая, никто не сыщет. Зато всей округе радость будет.

Старик открывал и закрывал рот, чуть слышно шлёпая губами. А потом скрипуче сказал:

— Зря ты так, Тимофеевна…

— Беги отсюда, говорю. Не искушай меня, старая я стала и никого не боюсь. Да и то, вон у меня свидетель какой — человек неместный, образованный.

Она не сводя глаз со священника, качнула головой в сторону Стаса.

— Скажет что ты, шизофреник, на нас изза ёлки с ножиком кинулся — и меня любой суд оправдает. Так что беги в город и сюда не возвращайся. Ну! Мотай, праведник!

Татьяна Тимофеевна приподняла двустволку так, что дула уставились прямо в побелевшее лицо старика. Тот по-бабьи всплеснул руками, и, грозя почему-то Стасу пальцем и пятясь, стал отступать по тропинке, пока не скрылся за деревьями. Потом они услышали поспешное шарканье ног.

— Аника-воин… — невесело сказала баба Таня и аккуратно опустила курки в безопасное положение.

5

Стас вертел в руке чашку с компотом и не знал, как начать разговор.

— Я думал, это озеро так зовут из-за цвета воды… вода здесь тёмная… как горелая, ну и…

Баба Таня стояла к нему спиной и крошила ножом петрушку. Маняще пахло ухой. Двустволка была прислонена к стене летней кухни.

— Старая история, — сказала Татьяна Тимофеевна и села напротив него.

Она молчала так долго, что Стас уже подумал, что на этом разговор и кончится. Помолчав с минуту, она вдруг спросила:

— Видел чего, рыбак?

Стас кивнул и, опустив взгляд с неизменно спокойного лица бабы Тани на клеёнку, вдруг увидел, что руки её еле заметно подрагивают.

— Девушку видел на камне… Пела она.

— А-а… — протяжно сказала Татьяна Тимофеевна и повторила: — Старая история…

Она покосилась на двустволку у стены и начала рассказывать.

— Серёжку здесь не любят. Его отец ещё в коллективизацию искал тут, кого бы раскулачить, пока не утонул. И сын его в ту же подлую породу пошёл. Лупили его, мелкую сволочь, да, видно, мало. А на том берегу Горелого озера действительно стоял дом с хозяйством, и жили там знахарки… три сестры их было… как в той пьесе… Вот… Отец их помер в начале тридцатых, а мать и его раньше. Сперва к матери, а там и к дочкам вся округа со своими хворобами ходила.

Татьяна Тимофеевна встала с табурета и нож снова застучал по доске. «Как сказку рассказывает…», — подумал Стас.

— Перед войной к средней этот Серёжка и посватался. От ворот поворот получил и зло затаил…доносы на них, говорят, писал, да без толку. Этой средней, можно сказать, повезло — она в Питер подалась, на врача учиться, потому в живых и осталась… она в Питере в блокаде и застряла, а тем временем сюда финны пришли. Серёжка из комсомольцев в полицаи подался. Финны тогда «ненациональное» население, ну, русских в первую очередь, в лагеря сгоняли… Но сёстры, кажется, из вепсов были… чудь… про таких здесь говорят «странные люди», «не наши»… Финны их до поры не трогали. Серёжка то ли сказал финнам, что они русские, то ли донёс, что сёстры партизан раненых выхаживают… словом, он полицаев да финнов к ним привёл. А на мызе у них действительно лазарет был… бойцы вместе с сёстрами и отстреливались, пока избу гранатами не закидали… младшей тринадцать лет было… а старшей двадцать два. Одна плешь от пожарища на том берегу осталась. Её тоже Горелой зовут. Вот и весь сказ…

— А этот… Серёжка?..

— Умом тронулся. Сёстры-то знали, видать, кто их предал, ну и… пожелали ему перед смертью… а предсмертные проклятия самые страшные. Вы, молодые, небось, во всё это не верите, а?.. Так он по психушкам после войны лежал, за дружбу с финнами пытались Серёжку к суду привлечь, да свидетелей не осталось. Потом ему голову починили, не совсем, конечно, потом он даже в партию вступил, в профсоюзах баклуши бил. Году в восьмидесятом то ли своровал чего, то ли его прошлое снова всплыло — повыгоняли его отовсюду. С тех пор к богу и потянулся…

— Так он что, вправду священник? Баба Таня искренне и зло расхохоталась, демонстрируя мелкие острые зубы.

— Скажешь тоже, — вымолвила она, отсмеявшись. — Таких, как Серёжка, здесь никто не жалует. Сейчас всяких сект да самозваных церквей повылазило — так он уж год как где-то рясой обзавёлся, и болтать стал, что, дескать, в какой-то церкви его в сан посвятили. Прихожане разок, как он в местную церковь зашёл, вежливо его выпроводили. Отец Никифор-то, местный батюшка,