Черно-белая весна - Дмитрий Иванович Филимонов Страница 7

для электронного народа

пустила новый силуэт.

А знаменитый архитектор,

изобразив державный дух,

на двухкилометровый вектор

надел гектаровый лопух.

Но с океана Нефте-Газа

явилась осень. И лопух

увял. И пылью стал. И сразу

беспрецедентный бум потух.

Брусок латунными листами

кормил бензиновый фонтан.

И мельхиоровые стаи

летели за меридиан.

Богиня

В первый раз одноклассник пятнадцати лет,

отутюжив коленями школьный паркет

и смутив архичопорный актовый зал,

принародно девчонку богиней назвал.

А потом в институте студент и доцент,

и заезжий, красивый, как бог, референт

академии точных и прочих наук

вслед шептали, вздыхая: «Богиня…»

И вдруг…

Это после того, как полвека почти

каждый встречный мужик, каждый столб на пути,

каждый ветер залетный и малый сквозняк

выдыхали: «Богиня…»

И вдруг… Как же так?

Как же так?.. Не осмыслить… и сумки в руках…

переполнен вагон… и усталость в ногах…

Он сидел… не уступит… здоровый, как слон,

он сидел… не уступит… качнуло вагон,

наступила случайно ему на башмак…

разорался… да черт с ним, он — быдло… но как?..

Как же мог он? Как вырвалось?.. Не осознать.

Это надо же — падлой богиню назвать.

* * *

Я давно к невезенью привык.

Привыкают и к бóльшему злу.

Я навеки к терпенью приник,

словно в дождь головою к стеклу.

Я живу от весны до весны

точно так же, как всякий другой

там, где в доме четыре стены

и звезды не коснуться рукой.

* * *

Породистая маленькая хрюша

была интеллигентна и свежа.

И ласковое море, то есть лужа,

сияло, словно хрюшина душа.

И длинные ресницы над очами

застенчиво пленяли кабанов,

коптящих соловьиными ночами

беконы целомудренных стихов.

А хрюша на совхозном семинаре

расхрюкивалась вежливо, на «вы»,

и если бы играла на гитаре,

то пела бы романсы, но, увы,

ни внешностью, ни образностью слова

не скроешь категорию и суть.

Природа беспристрастна и сурова,

и мясокомбинат не обмануть.

Сон студентки

педагогического института

Мне снился дуб. Могучий, пышный,

великолепный статный дуб.

А рядом я — ожившей вишней —

из клипсов, ноготков и губ.

И вдруг, о чудо! Гром за тучей,

сверкает молния огнем,

и лейтенант, как дуб могучий,

стоит, и все прекрасно в нем:

усы, кокарда, портупея,

зеленой формы торжество.

И я, в предчувствии немея,

гляжу с восторгом на него.

А он идет ко мне, корректно

со мной знакомится, и вот

уже по Невскому проспекту

он сквозь толпу меня ведет.

О, как он твердо ставит ногу,

уверенно чеканя шаг!

И уступают нам дорогу

идти не смеющие так—

и однокурсник мой, очкарик,

потенциальный медалист,

и нашей кафедры начальник—

декан, и главный методист.

Они толпятся в ряд у стенки

и восхищенно шепчут вслед:

«Везет же дурам! Но коленки…

таких коленок в мире нет…»

Подруги пялятся, как совы,

но, говоря друг дружке: «Фу…»,

из тряпок фирменных готовы

скакнуть от зависти в Неву.

А мы идем, и в свете алом

летящих праздничных знамен

мы козыряем генералам:

я — взглядом, и по форме — он.

А солнце прыгает, как мячик.

И мы приветствуем парней,

по набережной проходящих

с дубовым скрипом портупей.

* * *

Я уют себе создал.

Перечислю: общий зал,

спальня, ванна, туалет

мой рабочий кабинет.

Кабинет важней всего,

потому начну с него.

Обстановка — высший класс:

холодильник, мойка, газ,

кофе, курица, арбуз,

сын, жена, одна из муз.

Вот рабочий кабинет.

Переходим в туалет.

Обстановка — высший класс:

мой любимый унитаз.

Я сюда мечтой влеком.

Дальше мы пойдем бегом.

Вот обитель чистых нег —

ванна белая, как снег.

Мимо спальни, где кровать,

на которой можно спать,

пробегая, попадем

в общий зал и там найдем

обстановку — высший класс:

холодильник, унитаз…

О, пардон, эскьюз ми, сэр!

Мисс, вилкам в СССР!

Самара

Домов одноэтажных тишина.

В дыру забора лезет стебель мака.

В помойке, деловита и грустна,

копается бездомная собака.

Лохматый парень чинит грузовик.

По лбу, смывая пот, бежит солярка.

Жара зашла в полуденный тупик.

С ума сойдешь — так муторно и жарко.

Проходит легковой автомобиль

с раздетой до купальника девицей.

И долго в переулке вьется пыль,

и парень раздраженно матерится.

* * *

Ясень спилили электропилой,

досок нарезали, отшлифовали,

и, полированный, с тонкой резьбой,

ясень роялем устроился в зале.

Тысячи песен, концертов, сонат

сыграно было, известных и редких…

Ясеню снился октябрь, листопад,

морось, последние листья на четках…

А музыканты терзали до слез

грешников, жаждущих страсти, как света…

Ясеню слышалась музыка звезд,

музыка ветра и музыка лета…