Анатолий Шиманский - Америка глазами русского ковбоя

Анатолий Шиманский

Америка глазами русского ковбоя

Предпослесловие друга

Америка глазами медленными

Читая Шиманского, вспоминаю: Арсеньев, Пришвин, Бианки; уходя дальше в детство: Миклухо-Маклай, Ливингстон, потом – Крашенинников, адмирал Невельской; детское чтение: «Враг под микроскопом» (про Пастера), «Верные друзья» Нины Раковской, Мичурин…

В детстве же – Майн Рид, «Морской волчонок» и «Всадник без головы», Фенимор Купер, Кэрвуд, Чарльз Робертс, Сетон-Томпсон – «Маленькие дикари», «Животные – герои», «Рольф в лесах»…

Затем взрослое путешествие по Америке – с Керуаком и Набоковым, его «Лолитой». Кроме того, читал суровые «Гроздья гнева» Стейнбека…

А у кого-то в памяти возникает «Одноэтажная Америка» Ильфа и Петрова.

…Кто не знает этих книг!

В «дневниках» не может быть все интересно, как не интересна вся жизнь, интересно лишь ее преломление в глазах очевидца или рассказчика.

Дневник как жанр подразумевает не занимательность, а наблюдательность.

Шиманский увидел многое. Многое из того, чего я не узнал за двадцать лет жизни в Америке – за неинтересностью ли материала, за чужеродностью (чужеземностью) его, за неохотой вглядываться в чужую жизнь…

Америка Хемингуэя, Фолкнера, Драйзера и Джека Лондона, Сэлинджера и Апдайка оставалась «книжной» страной, без соответствий с реальностью, за пять лет в Техасе и пятнадцать в Нью-Йорке наблюдаемой, в основном по телевизору, и не вызывающей ни малейшего интереса, существующей параллельно, вовне.

Она также не совпадала с вычитанным, как, допустим, Франция «Трех мушкетеров» Дюма не совпадает с Францией реальной, Францией ксенофобов и лавочников Мэгре-Сименона (столь похожей скучностью на реальную Россию 50—60-х годов).

…Америка рекламных щитов и однотипных мотелей, штампованных домов и одинаковых в своем разнообразии машин, Америка, которую я проехал вдоль и поперек, как-то не отложилась в моем сознании: Даллас похож на Хьюстон, и оба – на Нью-Йорк, в промежутках же – какие-то многомиллионные типовые коттеджи, похожие как две капли воды. Разнообразие на уровне убогой фантазии миддл-класса – подтверждением может служить серия отснятых Шиманским почтовых ящиков: в форме сапожного молотка или шприца (ветеринар, значит), ракеты или чего-то еще столь же заурядного.

Лошади живой в Техасе за пять лет не видел! Один раз отснялся с осликом, да однажды тащил из грязи корову – вот и скотоводческий штат ковбоев…

Но, возможно, я не смотрел. Не интересовался.

…Видел и амишей (анабаптистов), и менонитов, превращенных в туристский аттракцион, бывал на скучнейших ярмарках (детская ярмарка в Ленинграде, с барахолкой, приблизительно в 1950 году, запомнилась куда как круче!), случалось, шел пешком по шоссе и видел словно бы фанерные фасады магазинов инвентаря и похоронных бюро, а за ними, казалось, домов и нет – пустые поля, ни души, как в каком-то фильме ужасов…

Словом, виденную уже и не увиденную Америку я увидел глазами Шиманского. И его лошади, мерина Вани…

Упоминавшимся Ильфу и Петрову приходилось соблюдать «политическую линию», везли их по Америке ныне лишь обозначившиеся супруги-коммунисты. Немало статей, интервью-воспоминаний, в которых эти супруги оправдываются в чем-то, а в чем – я так и не понял: то ли они не показывали чего-то Ильфам по приказу ЦРУ-ФБР, то ли, наоборот показывали не то.

Шиманский сам смотрел, что хотел. Как Миклухо-Маклай.

… Самое удивительное, что совершил он это путешествие, практически не имея денег. Но американцы гостеприимны. Помнится, сразу по приезде, после заметки обо мне (точнее, о моей собачке, которую я вывез под видом пуделя) в New York Times, меня отловила по дороге американка, подвезла нас на Толстовскую ферму, где мы обитали, и, увидев отсутствие посуды и прочего, вернулась, привезя свой свадебный сервиз и прочую кухонную утварь: «Но вам же надо как-то начинать!»

Имя ее забыл, поскольку больше не виделись, но доброту ее – помню.

Эту-то доброту почти всех встреченных и описывает наш лошадиный путешественник.

Наше прошлое – биофак ЛГУ, 1957 – 1960-е, я – несостоявшийся герпетолог (ушел болтаться по геологическим экспедициям), а вообще-то специалист по змеям и крокодилам. Толик же занимался партеногенетическими ящерицами Кавказа, живущими и размножающимися без присутствия мужеского пола. И я хотел туда же, в пампасы, но убедившись, что ни Южная Америка, ни Африка мне не светят, двинулся по Сибирям, геологом, геофизиком, как все поэты, от Горбовского до Бродского…

И все друзья, поголовно, общие: зоофотограф Саша Коган, сделавший за бесплатно сотни фотографий для моей антологии «У Голубой лагуны»; Ростик Данов, покойный зоохудожник, и Боб Шепилов, художник-сюрреалист, утонувший в Кристательке; и детская любовь моя с Дворца пионеров еще, зеленоглазая биологиня Наташа Князева; и семейство Мальчевских (моих ближайших родственников по четвертой жене, из семейства Голубевых-Мейерхольдов-Пуниных); и еще художники Адольф Озол и Марик Штейнберг, выставлявшиеся на биофаке в 1960-м, вместе с лауреатом премии комсомола Славой Кушевым, потом работавшим лодочным сторожем с поэтом Владимиром Ибрагимовичем Эрлемом со товарищи; искусствовед Слава Затеплинский, с тремя дипломами, по прозвищу Лихо Одноглазое, человек с внешностью и замашками Бурлюка, разгромивший в 1959-м стихами Сэнди Конрада (Сашу Кондратова из Лесгафта); поэт Яков Гордин и защищавший его юный Иосиф Бродский.

Мир тесен до безобразия, куда ни плюнь – в знакомого попадешь, и неизбежно нам было встретиться в Хьюстоне, в доме художника и философа Яши Виньковецкого, друга Бродского (и Волконского, и Хвоста, и Бобышева.

А потом – совместное житье-бытье в «Некрасовке», у Вильямсбургского моста, где я держал нечто вроде галереи, выставив около сотни русских нью-йоркских художников во второй половине восьмидесятых годов. «Некрасовкой» назывался дом Володи Некрасова, под завязку набитый нетрудовым и неденежным элементом: скульптором Олегом Соханевичем, переплывшим Черное море, вятским иконописцем Витьком Володиным, биологом и таксером Шиманским, актером нью-йоркской богемы Сайзом (он же Саша Ямпольский), натурфилософом и беглым штурманом Володей Пархоменко, поэтом и изготовителем артефактов Генрихом Худяковым, легендарным и бессмертным художником Василь Яковлевичем Ситниковым….

Многое нас связывает с «порутчиком Антиноем Шиманьским» – как я обозначил его в антологии, приведя единственное восьмистишье его юности в томе 4Б моей Антологии поэзии (см. также в тексте дневников) – современное гусарство, фантастические ночные эскапады по веселым и очень черным девушкам Манхэттена. Незабываемые кадры: рассвет, Шимань драйвит, красотки лезут к нам в открытые окна, машина идет сикось-накось, фе и машут в воздухе длинными ногами, спохватываемся – бумажник у лобового стекла на месте, но денег в нем нет… съездили еще за деньгами и пошли по второму кругу, воплощая мечту и думы Миклухо-Маклая о любви с белозубыми и иссиня-черными папуасками.

Сколько было выпито, сколько говорено ночами напролет, и вот – явление Шиманя с «бортовым журналом» путешествия, набор дневников на моей программе МЛС.

Вот он, труд путешественника, братка – а я, объездивший на машинах пол-Америки, и сотой доли виденного не усмотрел: скорость, мелькают за окнами какие-то дома, дороги и поселки – нет, чтоб, как Толик, неспешно, вдумчиво, медитативно, на лошадке – мечта!..

Скорость, поспешательство губят нас, превращают в туристов по маршруту: «поглядите налево! направо!» – ан и уж, промелькнуло, и нет.

А нет чтоб по обочинке, на лошадке. Я вот все мечтаю ослика звести, чтоб за восемь миль в Хэнкок за продуктами ездить, или верблюда-бактриана, двугорбого – а Толик уже собирается на верблюдах вокруг Австралии…

Когда-то в университете мы мечтали о путешествиях, о Южной Америке, Африке – начитавшись и насмотревшись Ганзелки и Зигмунта, Тура Хейердала и Аркадия Фидлера…

Толик осуществил мечту, хотя бы по Северной…

А я уж – вряд ли…

Поэтому мне (не знаю, как вам) так интересно читать его дневники-зарисовки – глазами как бы даже и своими, хотя они и его…

Введение

Только обыватели, сидя в полумраке своего жилища, любят думать, что путешествия уже не раскрывают никаких тайн; на самом деле горный ветер так же будоражит кровь, как и всегда, и умереть, пускаясь в достойную авантюру, всегда было законом человеческой чести.

Родился я во время войны и в детстве не помню ни одного дня, когда был сыт. Мама одна тянула нас с братом и бралась за любую работу, чтобы хоть как-то нас прокормить. В четыре года я научился у старшего брата читать, и с тех пор книги заменяли мне пищу и позволяли путешествовать по миру вместе с их героями. С «Детьми капитана Гранта» я путешествовал в Патагонию, а с Томом Сойером и Геком Финном плавал по многоводной Миссисипи.