Лоран Дойч - Метроном. История Франции под стук колес парижского метро Страница 10

— Успокойтесь, я не выронил щита!

Эта фраза усмиряет все страхи и сомнения. Юлиан-воин умеет обращаться с солдатами, а Юлиан-философ начинает ценить власть. Но больше всего он любит гулять по этому городу, который упорно именует Лютецией, хотя сами жители называют его уже городом паризиев или просто Парижем…

С КАКИХ ПОР ПАРИЖ СТАЛ ПАРИЖЕМ?

Париж всегда будет Парижем, в этом нет сомнения. Но с какого времени Париж стал Парижем? С конца III века город почти лишается своего римского населения и становится исключительно галльским. С этого момента, очевидно, название Лютеция постепенно уходит в прошлое. Первое имеющееся у нас свидетельство материализовалось в межевом римском столбике 307 года, найденном в 1877 году. На нем указана не Лютеция, a Civitas Parisiorum, Город паризиев… С этого времени из Лютеции возникает Париж. Сам межевой столбик, использованный еще раз для саркофага меровингской эпохи, выставлен в музее Карнавале.

Этот город паризиев, сконцентрированный с конца III века на острове Сите, окружен укреплениями. В археологической крипте под порталом Нотр-Дам мы можем видеть фрагмент этого укрепления, сохранившийся чудесным образом. С другой стороны, глубину его нам показывает один набросок в доме № 6 на улице де ла Коломб. В крипте представлены также остатки римских домов и еще плиты, которыми мостили улицы в IV веке.

Итак, Юлиан — любующийся Парижем горожанин, первый из императоров, кто любит город независимо от требований военной тактики или демонстрации императорской власти. Он любит Париж как остров, близкий и далекий одновременно, доступный и уединенный. Он любит Париж, когда река течет спокойно, он любит Париж, когда воды ее внезапно становятся бурными, надуваются и подходят лизать фасады домов, выстроившихся на берегу. Он любит Париж, когда бродит, как простой легионер, по грязным переулкам, когда в витринах открытых лавок выставляются гроздья окороков, связки кровяной колбасы, свиные головы, когда на лотках появляется свежевыловленная рыба и круги сыра, когда чудесные запахи забродившего ячменя и мяты вырываются из мастерской, где готовят цервезию, кельтское пиво, страстно любимое паризиями. Он любит Париж, когда весело окликает торговца:

— Патрон, у тебя есть вино с перцем?

— Есть.

— Тогда наливай мне флягу!

Кроме того, солдат, каким стал Юлиан, не может остаться равнодушным к военной флотилии, которая крейсирует перед островом Сите, и войсками, расквартированными на правом берегу Сены. Эта постоянно видимая военная сила успокаивает его: он чувствует себя защищенным, далеким от треволнений мира, чудесным образом укрытым на этой маленькой родине, которую сам себе создал. Маленькая родина, стоящая в центре дорог империи, на земном и речном перекрестке, в мистической нервной точке.

Юлиан не только первый влюбленный в Париж, он также первый его певец. Ночи он проводит за писанием, и слова его вибрируют страстью к Лютеции: «Это остров малой протяженности посреди реки, и окружения расположены кругом; с каждой стороны деревянные мосты дают доступ к нему». Что до Сены, он видит в ней источник жизни и чистоты: «Река дает воду очень приятную и очень чистую. Ею можно любоваться, ее можно пить.

Ведь если живешь на острове, то именно из реки приходится брать воду».

Юлиану нравится в Лютеции все, кроме «грубости галлов и зимнего холода». Верно, у галлов нет утонченной культуры этого молодого человека, а главное, они говорят на языке, соблюдают обычаи и поклоняются богам, которые благородным римлянам неизвестны… В них есть что-то варварское, что может быть искоренено только под воздействием великой латинской цивилизации.

Юлиан вполне обоснованно опасается холодного сезона. Вторая зима, проведенная им в Лютеции, отличается исключительной суровостью, и он рисует апокалипсическую картину: «Река катит словно мраморные плиты… замерзшие блоки белой массы, огромные блоки, которые наваливаются друг на друга и создают твердую дорогу, зимний путь над течением».

Разумеется, резиденцию на острове необходимо отапливать. Зажигают жаровни, Юлиан просит их больше, потому что он дрожит мелкой дрожью в этом отвратительном климате. Наконец он засыпает… Но внезапно просыпается от приступа кашля, задыхается, спальня полна дыма, у него щиплет в глазах и в горле, дыхание прерывается, вдыхаемый воздух раздирает ему внутренности. Он кричит, вопит, потом глаза застилает туманом, и он погружается в слишком тяжелый сон… Но крики его услышаны. Рабы устремляются в спальню и выносят угоревшего во двор. Свежий воздух спасает Юлиана. Дымные жаровни едва не совершили непоправимое. Если бы вице-император задохнулся в эту ночь, кто знает, что сталось бы с Парижем? Он превратился бы в городок, внушающий ужас суеверным римлянам, в скромное галльское поселение с отвратительной репутацией…

Но нет, Юлиан пережил это злополучное происшествие. Когда принц видит, наконец, тающие льды, он вновь отправляется на Рейн, восстанавливает крепости, ведет переговоры с мелкими варварскими царьками, устанавливает границу между алеманнами и бургундами, в Лютецию же возвращается в конце осени. Похоже, что на этот раз непоседливый генерал не хочет покидать свою резиденцию. К нему приезжает жена Елена. Наверное, он удовлетворился бы безмятежной жизнью на берегах Сены, но в дело вмешивается политика…

Ибо Юлиан так хорошо утвердил стабильность в Галлии, что его солдатам вскоре предстоит отправиться на Восток, чтобы вести войну с персами. Покинуть мирную Лютецию? Воевать в пустынях Месопотамии? Никогда! С февраля 360 года легионеры начинают бунтовать. Они проходят через весь город с криками и клятвами никогда не расставаться с Юлианом. Манифестации на парижских улицах… такого еще никогда не видывали!

Тут вице-император показывает свою власть. Он обращается к своим галльским воинам: он понял их и будет действовать так, чтобы они не поехали на Восток.

— Пусть ваш гнев утихнет, и вам будет легко, без мятежа и революционных происков, добиться того, что вы желаете. Раз вам так дорога родная земля, и вы боитесь чужих стран, к которым вы не привыкли, возвращайтесь к себе. Вы не ступите за пределы Альп, коль скоро того не желаете! Я лично поручусь за вас императору Констанцию, это мудрый правитель, который поймет вашу правоту.

Эти добрые, преисполненные сочувствия слова немного успокоили солдат, но весной напряжение вновь нарастает, и легионеры, римские и галльские одновременно, полны решимости повернуть судьбу.

— Юлиан Август!

Этим единодушным криком они провозглашают Юлиана императором. Им тогда нечего бояться интриг, затеваемых где-то императором, которого никто не видит, но который всем угрожает.

Солдаты заполняют резиденцию и требуют, чтобы их генерал надел диадему. Диадему? Какую? Любая сгодится, лишь бы на голову молодого человека надели что-то, похожее на корону — тогда он станет императором вместо другого императора. Ему предлагают колье жены, Елены. Юлиан отказывается. Нельзя трогать драгоценности мадам. А если взять круглую золоченую бляшку с лошадиной упряжи? Юлиан хмурится: конское украшение, даже из золота, кажется ему недостойным императорского величия. Ситуация кажется неразрешимой…

И вот один из центурионов, по имени Мавр, сняв с шеи витой шнурок, силой надевает его на голову Юлиана. Дело сделано. Благодаря этому простому жесту, поддержанному всей армией, Юлиан становится императором.

— Обещаю всем пять золотых монет и брусок серебра! — кричит новый суверен.

Тут же крепкие руки подхватывают его и поднимают на большой щит, который несут четыре человека. Таким Юлиан предстает перед толпой парижан, которые на всякий случай приветствуют его радостными кликами.

А как же император Констанций? Он попросту свергнут.

Сделает ли Юлиан Лютецию столицей своей империи? У него есть более важное, не терпящее отлагательств дело: ему надо отпустить бороду, необходимый атрибут высокого положения!

Осуществив задуманное, он покидает Лютецию в начале лета, чтобы вести очередную — пятую по счету — кампанию за Рейном. Он не знает, но никогда больше ему не удастся увидеть берега Сены…

ЧТО ОСТАЛОСЬ ОТ ИМПЕРАТОРСКОЙ РЕЗИДЕНЦИИ ЮЛИАНА?

От резиденции Юлиана нынче не осталось и следа, но место считается дворцовым. Сегодня здесь парижский Дворец правосудия. Как большая часть острова, здание в основном относится к реконструкции барона Османа во второй половине XIX века. Южный, неоготический фасад датируется лишь началом следующего столетия, и, однако, он отмечен Историей, ибо хранит многочисленные следы пуль от выстрелов, сделанных во время Освобождения в августе 1944 года.

До этого, в эпоху франков, дворец стал королевской резиденцией, где, согласно средневековой традиции, король вершил свой суд… Трон появился здесь во времена Людовика Святого, который приказал возвести Сент-Шапель[14], самое древнее строение в этом месте.