Михаил Талалай - Русский Афон. Путеводитель в исторических очерках Страница 16

Кремль Востока», Андреевский скит, как и полагается доброму кремлю, стоит на высоком холме. Карея расстилается под ним, как типичный посад, с присущими ему мастерскими и лавками. По противоположную сторону от Кареи, под скитом, разверстывается огромный овраг, почти ущелье, называемый Капсалой. В нем обитают пустынники – келлиоты и каливиты.

Иногда и андреевцы, не выдерживавшие почти военных правил общежительного устава, уходили вниз, в Капсалу, – кто по благословению настоятеля, а кто без оного. Там удобно: и скит рядом, и одиночество в полной мере. Порою анахореты, почуяв приближение вечности, возвращались в родные стены и отходили в мир иной в скиту – со всеми привилегиями скитников: постриг в схиму на смертном одре, торжественные похороны всем братством, поминание за каждой литургией в течение трех лет, по окончании коих – законное место черепу на полке в братской усыпальнице.

Воистину, ущелье Капсала – одно из самых живописных мест на Афоне. Расположенное поблизости от столицы, оно тем не менее мало известно. Во-первых, капсальские келлии и каливы с афонских трактов не видны: ущелье их как бы поглотило. А во-вторых, по установленным правилам, паломники могут беспрепятственно посещать (и рассчитывать там на гостеприимство) двадцать «господствующих» монастырей. Что же касается великого множества остальных обителей, которые вне Афона считались бы монастырями, а здесь имеют названия скитов, келлий и калив, то в них попасть сложнее. Обычно идут по рекомендации, с поклоном от имярек, или с каким-то знатоком местности.

Рекомендацией к отшельнику Алипию было письмо из Петербурга от одной благочестивой женщины, переписывающейся с ним по-русски и пославшей ему, что меня сразу заинтересовало, медальоны с изображением благоверного князя Александра Невского. «Отец Алипий, – пояснила она, – ваятель, делает рельефные образки святых и очень любит русских угодников». Первый поход к монаху-ваятелю оказался безрезультатным: телефона у него нет (это не всегда так, у некоторых анахоретов есть телефоны и даже мобильники), и договориться о встрече было невозможно.

У порога его келлии какой-то другой неудачливый посетитель оставил пакет с запиской, но я не решился так поступить – не из-за боязни воров, а из желания повторить попытку знакомства.

Отец Алипий у келлии Св. Николая Чудотворца. 1997

Келлия Св. Николая Чудотворца. 1997

И оно состоялось. Во второй поход на мой традиционный призыв «евлогите» (т. е. «благословите» – так на Святой Горе приветствуют монахов) я услышал ответное «О Кириос», т. е. «Господь благословит». Дверь распахнулась, и на порог вышел патер Алипос, улыбчивый и с сияющими, как у большинства афонцев, глазами. По-русски он понимал, но говорить не мог. Впрочем, его словарного запаса, употребляемого в виде имен существительных без глаголов («церковь», «хлеб», «паломник»), для нашего общения, пусть и неглубокого, хватало.

Отец Алипий действительно оказался схимником-ваятелем, живущим на выручку от своих изделий. Вся келлия была увешана результатами его трудов – рельефными образками всевозможных размеров, форм и сюжетов. Из дерева первоначально вырезается форма – я и застиг его за этим занятием, – которая заливается потом массой сложного состава, им самим изобретенного. Среди образов действительно встречалось много русских угодников – в первую очередь святые Серафим Саровский и Ксения Петербургская.

Даже в иконостасе его домовой церкви, посвященной св. Николаю Чудотворцу, стояли рельефные иконы, что меня, привыкшего к полному отсутствию трехмерных образов, изумило.

Замечу, что в Греции отсутствуют многие наши обычаи, возведенные чуть ли не в ранг догмата, – например, платочки на головах женщин, обязательное стояние во время всей службы, установка свечей исключительно правой рукой и прочее.

Скит Старый Руссик. 1999

Выяснилась и другая деталь, меня поразившая. Одним из предшественников о. Алипия по его келлии был Никодим Святогорец, великий духоносный отец, писания которого на рубеже XVIII–XIX веков вдохнули новые силы в православное монашество. Так, значит, именно здесь, в этих стенах, собиралось по крупицам Добротолюбие, ставшее затем, благодаря другому многолетнему насельнику Афона, старцу Паисию, столь любимо в России.

Пахомий зилот. Скит Старый Руссик. 1999

Отец Алипий, показывая келлию, подвел меня к углу, где на столике находился череп. «Мой старец», – по-русски сказал он, с любовью глядя на главу. Мы помолчали…

На том же столике стоял большой овальный рельеф со сложным сюжетом. Схимник дал пояснения, и пришлось удивляться еще раз. Рядом с черепом старца-наставника, оказывается, располагался сюжет «Смерть Архимеда», со всеми известными подробностями: римский воин с поднятым мечом; ученый, заслоняющий начерченные на песке чертежи. Однако чему поражаться: ведь мы – в Элладе, а схимник-ваятель – грек, впитавший с молоком матери свой эллинизм!

Архимед в Алипиевой келлии, в общем-то, был мне понятен, хотя трудно представить себе портрет, скажем, Ломоносова в келье нашего инока-соотечественника. Но национальной гордыни, которая иногда встречается у греков, и даже у монашествующих, у о. Алипия нет. А кроме того, он искренне любит русских. И язык наш учил у русских афонцев бескорыстно, без каких-либо практических целей. Теперь он часто читает русскую духовную литературу, отчего в его словарь проникло немало архаизмов. Выйдя из келлии на тропинку, он вдруг сказал: «Стезя».

Стезя привела нас к скромному саду-огороду о. Алипия. Одно-единственное дерево, слива, было покрыто сетью. «Дрозды, воробьи, голуби», – пояснил схимник. Показав рукой на зачахший куст, сказал: «Помидор умер». И, довольный тем, что удалось образовать целое предложение со сказуемым, рассмеялся.

Отец Пахомий, выходец из СССР и давний афонец, не приписан ни к одному из двадцати «господствующих» монастырей, к которым принадлежат все жители Святой Горы, даже отшельники. Впрочем, афонскому государству присущи широкий плюрализм и разнообразие ситуаций. «Диссидентствует» не только о. Пахомий, но и многие другие, живущие поодиночке или небольшими группами, диссидентствует целый монастырь – Эсфигмен, – отколовшийся от братства агиоритов и живущий сам по себе, без правительственных дотаций, электричества, под тревожным транспарантом, вывешенным на стене обители, «Православие или смерть». Поплатились за «диссидентство», впрочем, русские монахи-ильинцы…

Отец Пахомий появился на Афоне в 1970-х годах. Как человек горячий (мне кажется, во время Никоновых реформ в России он стал бы одним из старообрядческих вождей), новый агиорит глубоко и болезненно пережил греческий календарный раскол, приняв в итоге сторону зилотов. Покинув Пантелеимонов монастырь, куда был направлен Московской Патриархией, он ушел в зилотствующий Ильинский скит.

Я познакомился с ним впервые в 1992 году, сразу после изгнания скитников-ревнителей. Монах был задумчив и подавлен. Отлучившись по делам из обители, он обнаружил по возвращении свой дом опечатанным, лишившись, таким образом, не только всех вещей, без которых инок, в общем-то, может обойтись, но и паспорта, нужного, как выяснилось, и монаху, ибо без такового полиция с Афона выселяет. «Но меня с Афона выселят только мертвым», – заявил мне тогда о. Пахомий.

Встретил я его в Нагорном Руссике, русской обители, заселенной нашими монахами после Ксилургу до их спуска вниз, к морю, к великому в будущем Пантелеимоновскому монастырю. Грустное зрелище представляет сейчас этот скит: его жизнь и здания как будто бы обрублены. Подобно другим русским обителям, он с годами набирал силу, нынче всю поиссякшую. В начале XX столетия здесь началась постройка огромного собора. В России шла революция, гражданская война, а на Афоне потихоньку достраивали собор, и, когда его закончили в 1925 году, оказался он никому не нужным. И служат в нем теперь раз в год, на престольный праздник, в день св. Пантелеимона. В скитских же корпусах, по разным их углам, живут два пожилых русских монаха, принадлежащие разным юрисдикциям. Отец Иона, живущий в восточном крыле, ходит причащаться в свой Пантелеимоновский монастырь, а о. Пахомий, живущий в крыле западном, – в Эсфигмен, к братьям-зилотам.

В следующий раз, спустя пять лет, о. Пахомий выглядел более спокойным. Паспорт ему вернули. К странному положению зилота, живущего в незилотской обители, на Афоне привыкли.

Беседа наша, как и с большинством ревнителей, была тревожна, ибо по своему миросозерцанию они – апокалиптики, истово готовящиеся ко Второму пришествию Христову и усматривающие в хаосе нашей жизни знаки последних времен. Зилотов не занимают разговоры о делах, работе, профессиях их собеседников – «спасаться надо». И это очень правильно, как же не желать спасения души? И может, действительно прав о. Пахомий, и следует бросить все: переводы, писание книг, включая и эту, – и посвятить остаток жизни подготовке к жизни вечной?