Путешествие на «Париже» - Гинтер Дана Страница 17

День второй

Раннее утро выдалось холодным, и тем не менее Вера рада была посидеть на солнце. Обернувшись красным пледом, она уютно устроилась в шезлонге, а в ногах у нее примостилась Биби. Большинству пассажиров первого класса в морских плаваниях куда более по душе было вечернее и ночное время: они играли в безик и юкер, развалившись в креслах, делились с незнакомцами сокровенными тайнами или, танцуя танго с одним партнером, обменивались многозначительными взглядами с другим… Но Вере было не до подобных развлечений, и ночным удовольствиям она теперь предпочитала утренние.

Даже в том, чтобы разодеться к ужину и сесть за стол с пятью-шестью незнакомыми компаньонами, она не находила сейчас ничего заманчивого. Прежде Вера обожала тонкие французские вина и изысканную французскую еду, но теперь она потеряла всякий аппетит и к деликатесам, которые без конца подавали в первом классе. Бархатистый суп из лобстера с каплей-другой коньяка, первоклассный бифштекс с кровью, сливочное мороженое, политое соусом из персиков и малины… Выбрать хоть что-то из этих бесчисленных блюд доставляло Вере больше хлопот, чем удовольствия. Накануне вечером она сидела за столом, ковыряла еду и почти не слышала, о чем говорят ее соседи – их беседа сливалась для нее с отдаленным шумом моторов, и Вера неожиданно подумала: «Какой древней, скучной старухой, наверное, я им кажусь». И сразу после десерта она, извинившись перед соседями по столу, удалилась к себе в каюту отдохнуть.

Мало того что Вера теперь была не в состоянии наслаждаться вкусной едой, она и от сна больше не получала почти никакого удовольствия. Раньше, завернувшись в летнее или пуховое одеяло, Вера любила поваляться в постели чуть ли не до полудня. Но теперь ее сон был таким же скудным, как и аппетит. За последние несколько лет все ее эпикурейские склонности исчезли без следа, на смену им пришла монашеская аскеза. Вера придвинула к себе взятый на палубу саквояж и вынула из него свой последний дневник. Она пристроила его поверх теплого пледа, достала ручку и принялась раздумывать, не сделать ли ей новую запись – одну из «цифровых». Когда накануне вечером они проплыли мимо острова Уайт, Вера вдруг стала вспоминать все свои путешествия через Атлантику: первое путешествие на утлой гребной лодке, когда ей было пятнадцать и она отправилась в тур по Европе, свадебное путешествие с Уорреном, ее переезд во Францию и все остальные поездки вплоть до этой последней тоскливой поездки на пароходе «Париж». Почему бы не добавить к своим мемуарам число «десять»? Десять пересечений Атлантического океана!

Вера коснулась пером чистой страницы и неожиданно для себя решила использовать римские числа вместо арабских. «Х пересечений», – вывела она. Довольная отважным выбором, Вера подумала: почему бы не развить эту идею и не превратить заглавие очередной истории в карту для охотников за сокровищами? Она нарисовала маленькую шхуну, а от нее точками петляющую тропинку, которая вела прямо к расположенной в самом центре таинственной X. Ей вдруг пришло в голову, что «пересечение» само по себе довольно выразительное слово.

Покончив с заглавием, Вера посмотрела на страницу и в отчаянии покачала головой. Рука ее больше не слушалась – она была настолько нетвердой, что о прямой линии не могло идти речи. Казалось, заглавие вывел безграмотный полупьяный пират. Да, документ получился поистине подлинный. Какая же пакость это старение.

Вера тяжко вздохнула и отложила в сторону ручку. Нет, сегодня она ничего писать не будет. В действительности за последние два года она не написала в своих дневниках абсолютно ничего нового. Всякий раз, когда Вера брала в руки томики в кожаном переплете – а такое теперь случалось все чаще и чаще, – она, вместо того чтобы в них что-то добавить, перечитывала старые записи. Вера то воображала себя персонажем романа – героиней, чьи мучительные невзгоды трогали ее до слез, а юношеские проказы смешили до коликов; то ей чудилось, будто она путешествует во времени и заново болезненно переживает все, что случилось с ней в прошлом. Изредка ей удавалось обмануть себя, и она изумлялась тому, чем кончались ее истории. Из сочинительницы рассказов она постепенно превратилась в их заядлую читательницу.

Вера принялась листать страницы дневника, выискивая, что бы ей сегодня прочесть, как вдруг вспомнила о подарке Чарлза. Она отложила в сторону дневник и достала из саквояжа сборник стихов. Открыв его, Вера обнаружила выведенное твердым, четким почерком Чарлза посвящение: «В подарок любви всей моей жизни. До встречи на другой стороне. Твой Чарлз». На глаза ее навернулись слезы. Он, конечно, не имел в виду по «другую сторону океана». Выходит, Чарлз в конце концов признал тот факт, что она умирает. И от его признания этот факт почему-то стал казаться еще более реальным, чем прежде. Вера сухой ладонью вытерла слезы и подумала: начинается новая жизнь. Без Чарлза.

Она глубоко вздохнула, закрыла глаза и представила обычный день в Париже – жизнь до поездки на лайнере. Она вообразила, как просыпается в своей просторной, с высокими потолками квартире и ведет Биби на утреннюю прогулку в Люксембургский сад. Они проходят мимо кукольного театра «Гиньоль», где детишки до сих пор хохочут над старыми шутками французского Панча. По дороге к кафе, где Вера обычно встречалась с Чарлзом, она покупает багет, откусывает кончик и бросает крошки стае упитанных голубей. Чарлз, как всегда, нетерпеливо ждет ее и, чуть не опрокидывая столик, резко вскакивает ей навстречу. Вера с легкостью представляет себе каждую подробность. Ей чудится запах свежего хлеба.

Вера с грустью закрывает книгу – ей сейчас не до стихов, тянется рукой к Биби, треплет его и, поразмыслив, снова приходит к выводу, что ее решение покинуть Париж было поспешным и необдуманным. И чтобы забыть о настоящем, Вера решает погрузиться в лучшие времена: снова достает дневник и перелистывает страницы. Прочь с этого корабля. Она опять – рука в руке – пойдет рядом с Чарлзом.

За неделю до того, как мне исполнилось пятьдесят, во время позднего завтрака я сидела за столом, намазывала толстый слой масла на тонкий кусочек хлеба, и вдруг мне пришла в голову мысль, как именно я хочу ознаменовать эту дату: я куплю себе изумительное платье Поля Пуарэ. За этой покупкой Чарлз, разумеется, захочет пойти вместе со мной. Ему всегда нравились походы в салон мод «Фобург Сент-Оноре» – элегантные дворцы роскошной одежды, где модницы примеряли и покупали наряды (а порой и соблазнялись молодыми красавцами). Но я также решила пригласить с нами и свою приятельницу Полину Равьян, славившуюся безупречным вкусом. Я знала, что Чарлз мог запросто втянуть меня в покупку шаровар или узкой, сомнительного фасона юбки.

В день похода мы все трое отправились на извозчике в салон мод, где месье Пуарэ – в полосатых брюках и канареечного цвета куртке, – чтобы оказать покупателям честь, сам встретил нас у входа. Модельер почтительно нас приветствовал и провел мимо статуй и вазонов с цветами в белоснежную гостиную, где нам должны были продемонстрировать различные наряды.

И вот одна за другой стали выходить манекенщицы, все в ярких (но ни в коем случае не розовых и не сиреневых – этих цветов Пуарэ не признавал) дневных нарядах – туниках и кимоно, а затем в вечерних платьях, вдохновленных сказками из «Тысячи и одной ночи», и в длинных, свободно ниспадающих одеяниях, наводивших на мысль о греческих статуях в Лувре. Мы сидели завороженные этим великолепным парадом, этим пешим балетом, этим балом изобразительных искусств! В нем было столько изящества и столько чувственности!

С помощью Полины я выбрала изумительное красное платье, вышитое черными и серебристыми бусинами. Обсуждая с Полем Пуарэ, когда мне лучше прийти, чтобы платье подогнали по фигуре, я упомянула, что это платье я дарю себе на день рождения. Поль с восторгом воспринял новость о моем дне рождения. Он, как мальчишка, захлопал в ладоши и заявил, что этот день следует отпраздновать предсказанием судьбы.