Париж с изнанки. Как приручить своенравный город - Кларк Стефан Страница 23

Сегодня этот настрадавшийся памятник поглощен будничной жизнью города. Это полузабытый парк, скрытый от посторонних глаз – его можно увидеть разве что из окон соседних домов, – а входы оформлены так, словно их намеренно решили засекретить.

Если стоять у входа со стороны улицы Монж, единственным напоминанием о том, что рядом нечто сохранившееся с римских времен, служит пятно древней стены на фасаде жилого дома, да еще сводчатый проход с гладиаторским шлемом над аркой. Этот узкий тоннель выводит в типичный с виду парижский парк. Вы увидите открытое пространство, засыпанное гравием, где местные мальчишки играют в футбол, зеленые скамейки возле разбитых цветников и терраса для занятий тай-чи. Прелюбопытное зрелище: с десяток энтузиастов стоят, задравши одну ногу, словно собаки у фонарного столба.

Отсюда миллионы миль до полностью отреставрированных арен в Арле, Ниме или Оранже. Впрочем, амфитеатр просматривается – видны ступени, ведущие к верхним рядам, где сидели представители высших слоев, подальше от крови и пота гладиаторов; аркады, откуда появлялись большие кошки, вооруженные мужчины и актеры в масках. Теперь все это служит современным видам спорта.

Если не считать криков мальчишек, мечтающих стать великими футболистами, на аренах сегодня очень тихо и пусто. Маленькие лужайки на террасах используются так редко, что служители парка даже не удосужились поместить привычные таблички «Pelouse Interdite»[98], которые лично у меня всегда вызывают смех сквозь слезы. Смех, потому что мне кажется абсурдным знак «газоны запрещены», выставленный на газоне (что этой бедной травке делать? Попросить прощения и перестать расти?). А слезы, потому что он означает не только приказ «убраться с газона». Он говорит о том, что «здесь никакого отдыха и развлечений».

Однако на Аренах валяться на газонах не запрещено, и в погожий день не сыскать лучшего места, где можно полежать на траве, глядя в небо и размышляя о том, как же так вышло, что этот амфитеатр, древнейший свидетель истории города, был так незаслуженно забыт.

Правда, здесь не всегда так спокойно. Современные парижане придумали свою версию кровавых гладиаторских боев – турниры по петанку. Гравийное покрытие арены словно напрашивалось на то, чтобы стать ареной петанк-клуба под названием Amicale Bouliste des Arènes de Lutèce. Клуб проводит здесь свои состязания еще с конца Второй мировой войны, регулярно выпроваживая юных футболистов с поля в дни матчей. И тогда стадион снова наполняется скрежетом металла и стонами проигравших. Никакого уважения к истории

В III веке римляне оставили на теле Парижа еще одну отметину, куда более памятную. После того как на высоком холме на севере города они обезглавили святого Дионисия, принесшего христианство в эти края, место его казни получило название «Гора мучеников», или Монмартр.

После казни святого дела Парижа резко покатились под гору. В V веке город был захвачен франками, а потом унижен и королем франков Карлом Великим, который основал свою столицу в Ахене. Регулярно стали наведываться викинги, которые занимались грабежами, и вскоре все, что осталось на Левом берегу Сены после их набегов, – маленькая горстка женских монастырей. (Видимо, ворота монастырей были освящены против язычников.)

Однако в Х веке Париж снова стал столицей, пусть и крохотного, королевства франков. Новый статус подтолкнул к активному градостроительству. Древний собор на острове Сите, еще IV века, пережил нашествие варваров-язычников и считался одним из крупнейших в Европе: 70 метров длиной, с пятью нефами, украшенными колоннами и мозаикой. Возвышаясь над хибарами болотистого острова, он сверкал, словно новенькая пара резиновых сапог посреди грязной лужи.

И что же сделал в 1163 году епископ Парижа Морис де Сюлли? Морис был сыном скромного дровосека, так что ему сам бог велел снести с лица земли старый собор. Таким неуважением к истории грешил, конечно, не только Париж – практически каждый старинный храм стоит на руинах еще более древней церкви. Сюлли заказал строительство нового собора – Нотр-Дам, – в готическом стиле, на котором тогда все буквально помешались. И так случилось, что на два последующих столетия центр Парижа превратился в гигантскую религиозную стройку.

Этот масштабный проект был не единственным символом того, что Париж встает с колен. Несмотря на кровопролитные гражданские войны, спровоцированные les Anglais[99], которые парижане помогли остановить, направив своих священников на судебный процесс по обвинению малолетней бунтовщицы Жанны д’Арк[100], Париж постепенно утверждал себя в роли столицы богатой и стабильной нации, центра власти в Европе. Он начинал приобретать и лоск, превращаясь в современную туристическую Мекку.

Подтверждение этого нового двойного статуса можно найти в одном из самых красивых залов музея Карнавале, посвященном эпохе Ренессанса. Здесь идеально подобрана демократическая смесь экспонатов: рядом с портретом угрюмой королевы Марии Шотландской (которая выросла в Париже и стала несчастной девочкой, пусть и королевой Франции, выйдя замуж за немощного короля Франциска II) разгульная сцена с пьяным кавалером, лапающим даму на фоне Нотр-Дам и пейзажа старого города. Эта картина в духе Брейгеля очень похожа на тантамареску[101]. Выходит, силуэт Нотр-Дам был уже достаточно популярен, раз на его фоне с удовольствием позировали хвастливые гуляки. Да и холостяцкие пирушки, судя по всему, тоже не вчера родились.

Залы XVI века весьма недвусмысленно намекают на то, как парижане превращали свой цветущий город в кровавую баню. Здесь можно увидеть портрет злобной Екатерины Медичи, матери трех королей Франции и признанной подстрекательницы массовой резни в Варфоломеевскую ночь 1572 года, когда всего за сутки были убиты 15 тысяч протестантов. На портрете глаза Екатерины такие же темные, как ее вдовьи одежды, лицо каменное, словно высечено из мрамора, а не написано красками, – одного ее взгляда достаточно, чтобы обратить любого в католичество.

Что и произошло с ее зятем, королем Генрихом IV, который был так напуган резней, что отказался от своей протестантской веры. В музее он увековечен самым странным образом – узкий коридор уставлен фрагментами массивной статуи Генриха, которая когда-то находилась на Новом мосту. Ее разнесла на куски революционная толпа в 1792 году, но музею Карнавале как-то удалось заполучить гигантский сапог, руку, кисть и ампутированную конскую конечность.

И все же наибольшее впечатление производит Революционная секция музея, поскольку эти беспокойные годы представлены с точки зрения обычного парижского гражданина того времени. Очевидно, что полотна, которыми размахивали на митингах и демонстрациях, – самодельные, поскольку на одном из них с ошибкой написано ключевое слово революции: libeté вместо liberté[102]. Впрочем, одним из лозунгов революции как раз и было «Образование для всех».

Здесь же можно увидеть галерею портретов государственных деятелей в революционной форме. Вероятно, это требование времени – позировать именно в такой одежде, в доказательство своих патриотических устремлений. Бросается в глаза, что большинство портретов написано очень примитивно. Такое впечатление, что персонажи были слишком бедны, чтобы заплатить приличному художнику, а может, все хорошие портретисты упорхнули из страны вместе со своими лучшими клиентами-aristos[103].

Политические события вдохновили умельцев на создание революционных сувениров. В музее выставлены чернильница с броским лозунгом Unite et indivisibilité de la République[104], тарелка с изображением le patriote satisfait (сытого патриота) и – вот уж чудеса! – затейливые модельки гильотины из слоновой кости. Впрочем, самый забавный экспонат – часы, показывающие «революционное» время. В масштабах революционного времени день состоял из десяти часов, а часы из ста минут по сто секунд. Удивительно, что идея не прижилась, – с каждым революционным часом, составляющим эквивалент наших 2,4 часа, легендарный парижский двухчасовой перерыв на обед мог бы длиться по 4,8 часа. Определенно, революцию стоило устраивать хотя бы из-за этого.