Владимир Ходанович - Екатерингоф. От императорской резиденции до рабочей окраины Страница 3

Возможно, что не будет разгадан до конца. Но это не значит, что, поверив в эту неизбежность, историки тут же оставили попытки выяснить мотивацию поступков Александра I после завершения заграничного похода.

Отмечу только двух авторов. (Книги и сочинения александроведов – вне рассмотрения.) Около ста лет назад в Берлине была издана книга историка С.П. Мельгунова «Дела и люди александровского времени» – плодотворнейшая попытка «разгадать» российского императора. Рассмотрены разные аспекты – от влияния воспитателей до превращения исповедника религии «естественного разума» в «пиэтиста и мистика».

«Пожар Москвы просветлил мою душу…» – признавался Александр I – и вызванный императором в столицу очередной «пророк», юродивый музыкант Никитушка Федоров, награждается чином XIV класса[19].

Одна из плодотворных попыток нынешнего времени «расшифровать» не только основы мотивации поступков, в частности Александра I, но и на конкретных примерах доказать правомерность своих выводов, содержится в двухтомном исследовании американского историка Ричарда С. Уортмана «Сценарии власти: Мифы и церемонии русской монархии» (1995 г.)[20].

Выделю только основное, связанное с возвращением царя в Россию в 1814 г.

Автор пишет, что Александр I разделял позицию своего отца: законность императорской власти не требует подтверждения овациями. Летом 1801 г. Негласный комитет согласился с предложением Александра, чтобы его коронация в Москве не была отягощена «тягостными представлениями». Отсутствие коронационного альбома указывало, в том числе, и на нежелание Александра поощрять символику власти и напыщенную риторику. Коронация 1801 г. вводила сценарий доброго и кроткого государя. Во время посещения Риги в 1802 г. царь заявлял о своем намерении отвергать «все почести и торжества». Не должно было быть намека, что власть Александра может основываться на общественном одобрении.

Царь уклонялся от проявлений «народной любви» в духе XVIII столетия – как церемониального подтверждения благодетельного правления государя. Включение народа в императорский сценарий угрожало образу царя как высшей силы, дарованной ее носителю извне, и уже в первые месяцы после изгнания наполеоновской армии из пределов России победа «народа» переносится на «промысл Божий», превращая национальный триумф в религиозное чувство.

Литература ухватилась за тему императора-героя, лично добившегося победы. Но Александр не поощрял возрождения светского мессианизма XVIII столетия – император как избавитель от несчастий. Он отрицал свои заслуги в победе, призывая к подчинению божественной воле; истинная цель государства – «благоговейное перед Ним смирение», и образ ревностного смирения, без олимпийской символики предыдущего века, снова утвердил дистанцию между правящим и управляемыми. Библия сменила философию в качестве источника этических взглядов Александра, оправдывающих власть императора. С «падения Иерусалима» (Парижа) и «спасения Европы» во главе православной армии Александр I принял на себя роль главы всемирного христианства, миссионера, проповедующего абсолютные человеческие ценности. Россия, орудие Провидения, сравнялась с Наполеоном и превзошла его достижения. В своем январском 1816 г. манифесте Александр I изображал прошедшую войну уже как кару за грехи русского народа, призывая его к покаянию.

По поводу всех этих «промыслов» и «провидений» точно и ясно высказался С.П. Мельгунов: «Новое объяснение упрощенно разрешало целый ряд сложных обязательств, ложившихся на правительство»[21].

Чтобы представить, каково оказалось в июле 1814 г. подданным Российской империи официально узнать, что никаких «встреч и приемов» «светлого Царя Царей» не будет (соответственно, и триумфальные ворота могут не понадобиться), следует перенестись на три месяца назад, ко дню 11 апреля, когда петербуржцы узнали, что «Всеавгустейший Монарх наш, с храбрыми Своими и союзными войсками, вступил в Столицу Франции»[22]. И составить своего рода краткую хронику событий, предшествовавших дню получения С.К. Вязмитиновым рескрипта.

Одиннадцатое апреля была среда, а поутру в понедельник «гром пушек» с Петропавловской крепости известил о прибытии в столицу генерал-адъютанта и генерал-лейтенанта П.В. Голенищева-Кутузова (с осени 1812 г. командовал отрядом конных ямщиков, потом – кавалерийским отрядом). Довоенный обер-полицмейстер, он привез официальное известие о вступлении в Париж (и французские знамена, взятые в боях под Парижем, за что Павел Васильевич получил золотую шпагу «За храбрость»).

Через два дня, 15 апреля, праздновали вступление «безпримернаго во владыках Александра I» и союзных войск во французскую столицу. В десять часов утра трофейные знамена доставили в Казанский собор, где вскоре появились Мария Федоровна и великая княжна Анна Павловна с придворными, было совершено благодарственное богослужение, прочитана реляция «о Монмартрском деле» и о взятии Парижа. С крепости прозвучал 151 выстрел. Затем Мария Федоровна возвратилась в Зимний дворец. Видя по дороге «Августейших Особ», «многие проливали радостные слезы». Вечером в театре представили оперу «Водовоз» и военный балет «Праздник во стане союзных армий при Монмартре». Город «был иллюминован», у зданий министерств и ведомств, у Гостиного двора, «даже пред всеми магазинами, горели щиты и транспаранты с аллегорическими изображениями».

В тот вечер «лучшия картины» были перед Императорской Публичной библиотекой, Городской думой и домом главнокомандующего С.К. Вязмитинова (на Большой Морской улице)[23].

Окончание боевых действий во Франции и предвкушение встречи с «Примирителем Европы» нашло свое отражение в литературе.

Василий Капнист преподнес и прочел императрице Марии Федоровне «Оду на всерадостное известие о покорении Парижа». Г.Р. Державин опубликовал «На покорение Парижа», Федор Кокошкин – «Врата Щастия». Василий Львович Пушкин призывал: «Пойте, радуйтесь ребята! Александр нам верный щит!», «Многие лета» России пропел К.П. Вяземский. Некто Н. Тукмачев «На случай возвратнаго шествия Государя Императора в Россию 1814 года» составил «Российский Алфавит» из 27 эпитетов Александру Благословенному, которые начинались с 27 букв алфавита. В начале июля в «Сыне Отечества» Николай Остолопов по подобию сравнительных жизнеописаний опубликовал «Петр и Александр в Париже»; правда, сразу за творением поэта, переводчика и вологодского вице-губернатора, на этой же странице, поместили басню И.А. Крылова («Какой-то греховодник / Женился от живой жены еще на двух»). Но это, надо думать, случайное совпадение.

Тем петербуржцам, кто прочитывал объявления в «Северной почте» в самом начале мая, могло запомниться, что на Васильевском острове, в 7-й линии, в доме купца Шишкина продает свои эстампы, «с оттенками, и без оттенок», проживающий в этом доме «известный живописец Новоселов». Среди предлагавшихся были и эстампы, «представляющие триумфальные ворота, прожектированныя в честь Российскому оружию»[24]. В середине мая о Новоселове прочли москвичи.

О Корниле Новоселове в двухтомном «Подробном словаре русских граверов XVI-XIX вв.» всего две строки: «двора е.и.в. живописец; сочинил и сам награвировал проект памятника Кутузову»[25]. В архиве сохранилось дело, на 1 (одном) листе, где упоминается Новоселов. В коротком письме, датированном маем 1813 г., из Академии художеств министру народного просвещения говорилось, что «Академия отдает преимущество в искустве по художественным произведениям пенсионеру своему Витбергу пред Художником Новоселовым»[26].

Так как граверу и художнику К. Новоселову принадлежал проект триумфальных ворот, исполненный, скорее всего, в 1813 или начале 1814 г., остановимся на проекте более подробно.

С подлинником можно ознакомиться в Отделе эстампов РНБ[27]. Офорт, тушеванный сепией, без указания места. По тексту на экземплярах, офорты с проектом автор «усерднейше поднес» генерал-казначею и члену Адмиралтейств-коллегии, генерал-лейтенанту Л.И. Голенищеву-Кутузову и графу Д.Н. Салтыкову.

Если мысленно представить нынешние Нарвские триумфальные ворота и сравнить изображенное К. Новоселовым (только один лицевой фасад монумента), то видно общее в композиционной идее – античная римская однопролетная триумфальная арка. Главное отличие от будущих однопролетных ворот Кваренги и Стасова – вместо шестерок лошадей с колесницей на новоселовских воротах две обращенные друг к другу Славы с трубами, по их сторонам – жертвенники («знак возносящейся ко всемогущему Богу молитвы») и две фигуры: слева – «Минерва в радостном восторге, смотрит на лучезарное имя великаго Монарха», справа – «кровожаждущий Арсей [Арес. – В. Х.], брося свой щит среди оружия трепещет, узря блистательный луч венка» (пояснительный текст самого Новоселова).