Сергей Костырко - Дорожный иврит. Путевая проза Страница 40

Дошел до обменника на углу Бен Иегуды и Алленби, обменял последнюю порцию своей валюты.

16.47 (в «Красном кафе»)

Только что село солнце.

Прогулка по Тель-Авиву. Дошел до музея изобразительных искусств.

На входе мне сказали: приходите лучше завтра, мы еще не все картины развесили после их эвакуации. Часть коллекции, самое ценное, была укрыта от возможных обстрелов. Я сказал, что сегодня пришел смотреть только израильскую живопись.

— А, ну это сейчас как раз доступно, эта экспозиция висит как обычно.

Но сказать, что я увидел экспозицию израильской живописи, не могу. Три картины Рубина и еще пять-шесть — израильских художников, представленных так же сверхскупо, плюс два просторных пустынных зала с видеоинсталляциями. Небольшой зальчик, плотно завешенный прекрасной графикой Мунка. Оказывается, он в фондах музея. И еще какая-то выставка на галерее. Но не более того.

Это новое здание музея, я здесь впервые, и здание замечательное — со странным скошенным экспрессивным пространством. Только это все-таки музей изобразительных искусств, я сюда шел живопись смотреть, не только архитектуру, — а такого количества пустых стен я не видел ни в одном музее.

После музея встретился с А. Посидели в кафе в ее районе.

А.: «Израиль проиграл. Как всегда. Какой смысл в ходе войны соглашаться на снятие блокады, если она на самом деле давно фикция. Нужно было дипломатическими методами, чтоб было торжественное заключение соглашения с ХАМАСом, и тогда мы бы были на коне. Или уже надо было давить до конца военной силой. Показать, на что мы способны, и посмотреть на реакцию Египта. Египет ведь быстро сбледнул, на третий день войны уже другая была интонация в их высказываниях про эту войну. Нужно было, если начали войну, вести ее до конца — взять под контроль Газу и потом аннексировать Синай. Это необходимо было сделать. Все оружие идет оттуда. И как бы уже изготовились для этого — для наземной операции в Газе не нужно 75 тысяч. В прошлый раз было не больше 15 тысяч. А здесь — 75. Ясно же, что нацелились на аннексию Синая. Но тоже тормознули. Ни то ни се.

А что касается начала, ты не прав. Началось не 10-го, а раньше, когда наши разбомбили туннель, который хамасовцы прокопали под границей уже не Египта и сектора Газа, а между Газой и Израилем. Видимо, для того чтобы воровать наших солдат. Наши его разбомбили, но мало того, в операции участвовал спецназ, уже на территории Газы, что и было расценено той стороной как агрессия, как вмешательство. Израиль на самом деле всегда начинает сам. И убийство Джабари в тот день было откровенной провокацией, нужно было усиление огня со стороны Газы.

В общем, просрали, и дипломатически, и в военном отношении».

20.40 (в мастерской)

Новости: невероятно, но террорист, взорвавший автобус возле музея, арестован. Вот так они здесь работают. Террорист из деревни под Рамаллой.

Ира прочитала в сети комментарий к событиям в секторе Газа: «И вообще, евреи добавляют в “вискас” кровь палестинских котят».

И еще от Иры услышал — межконфессиональный диалог: «— Как это Бог мог родиться от женщины? Ведь он Бог, он-то и создал женщину? — А наш сумел».

23.12 (в мастерской)

Вечерний комментарий Миши насчет моих музейных впечатлений: «Внезапно умер предыдущий директор музея, который все делал сам. Никого, по сути, не подпускал. В этом была его ошибка. Потому что после его смерти музей оказался вообще без хозяина. Сотрудники были бессильны. Долго искали директора. И тут, в Израиле, и за границей. Не нашли. Поэтому директором назначили даму из Иерусалима, уже отработавшую и уже собравшуюся на пенсию. Нет, у меня тоже нет своей концепции музея. Ну хотя бы очевидную задачу в подобной ситуации — ретроспективное представление израильского искусства по десятилетиям — можно было поставить перед собой?

С нашими левыми иметь дела нельзя. Бездарны. Бестолковы. Я с ними давно живу в войне. С тель-авивским музеем у меня нормальные отношения. Но только с ним. Несколько лет назад Иерусалимский музей решил приобрести несколько моих работ. И деньги, надо сказать, немаленькие. И я вроде как согласился, но потом одумался и написал им заявление, что не нахожу для себя возможным и отзываю свое согласие. С левыми я не раз схлестывался в газетах. На выставках. Они меня терпеть не могут. В истории израильского искусства про меня вот такой огрызочек, из которого ясно, что они просто не понимают, чем я занимаюсь в искусстве; ясно, что они не знают и, естественно, не понимают той культуры, из которой я вышел».

Мишин комментарий к тому, о чем мы говорили с А.:

«Ни один вменяемый израильтянин и подумать не может об аннексии Синая. Синай — это необыкновенно выгодно и удобно для Израиля. Это буферная зона между нами и Египтом. Это подушка. Это возможность маневра для нас. Это невозможность внезапного нападения на Израиль со стороны Египта.

С Египтом мы обречены на добрососедские отношения. Мы в них заинтересованы необыкновенно. И Египет заинтересован. Для нас это взаимовыгодное дело. Очень важное дело. И вот посмотришь: какую бы какашку нам ни кинули египтяне, все перенесем. И не рыпнемся.

Что касается сведений, которые дают военные о военных итогах операции “Облачный столп“, то им можно верить на все сто. Армия не имеет права врать. Иначе дисквалификация ее начальников. Это серьезное дело — военная информация. Так что как они написали, так дело и обстоит.

А что на операцию “Литой свинец“ было призвано относительно небольшое количество резервистов — до 15 тысяч, то есть как минимум в два раза меньше, чем сейчас, то там ситуация была другой: вооруженными силами командовал летчик. И ему казалось, что такие операции должны осуществляться с помощью, прежде всего, авиации. Такая у него была концепция войны. Ну а потом выяснилось, что никуда ни денешься: даже если все разбомбил, нужно, чтобы туда пришли наши солдаты и наземная операция состоялась. Ну а разница в цифрах 15 и 75 тысяч — это просто разница в подходах к войне, а никак не намерение напасть на Египет. На Египет нападать не будем никогда».

24 ноября

11.20 (на ул. Бен Иегуда)

С утра укладывал вещи.

Прогулялся до пляжа в свое кафе. Капучино под солнцем на ветру. Только сидел я уже не в шортах и майке, а в джинсах и курточке; по здешним понятиям — глубокая осень. Прошел по набережной, посмотрел танцы под «Шератоном». Потом — по бульвару Бен Гуриона и свернул к себе на Бен Иегуду.

Сегодня суббота. Шабат. Улица пустая. Просматривается насквозь. Узкая река серебристого асфальта. Берега из темных крон фикусов. Прерывистое, пунктирное свечение припаркованных по левой стороне машин, разомлевших на неожиданном после вчерашнего ненастья солнце. Я иду по правой стороне, в тени деревьев, вдоль застывших мотоциклов и велосипедов, прикованных цепями к домам.

На перекресточках поворачиваю голову направо, в короткие спускающиеся вниз провалы, кончающиеся голубым маревом моря.

В небе вертикально стоящие сизо-белые облака.

Записываю все это, сидя за столиком единственного открытого на Бен Иегуде кафе. Хозяин — или араб, или воинствующий атеист.

Сижу один, еще три столика, выставленные на тротуар, пустые.

Кроме меня на улице еще два человека — неподвижная парочка в тени на скамейке; девушка, уютно устроившаяся в руках у своего парня.

Дома тоже млеют. По жесткой поверхности стекает солнечный свет.

Харедимный в белой накидке с черной вертикальной полосой и белой кипе проходит, но не так расслабленно, как другие редкие прохожие, а целенаправленной походкой.

Молодая женщина в бледно-оранжевой рубахе навыпуск, в обтягивающих ноги и ягодицы черных лосинах (или колготках, не знаю, как называется эта одежда, которая уже больше по ведомству не одежды, а скорее нижнего белья), на ногах резиновые шлепанцы, переходит пустую улицу, протягивает руку с пультиком к стоящей машине и нажимает кнопку, открывает дверцу, усаживается — как в спальню свою заходит, пройдя по улице-коридору из ванной.

Самая негламурная столица, как сказал Бавильский.

Закрытые магазины. За стеклом витрин полумрак, в котором сиротливо стоит товар, лишенный света и взглядов, сам по себе — что-то такое от детских сказок про ночную жизнь игрушек.

17.40 (аэропорт Бен Гуриона)

После часа полудремоты-полурасслабухи и еще часа на сборы и прощание с Гробманами я как бы отдохнул. В машине было хорошо. Солнце, облака, начинающийся вечер, косое уже солнце высвечивает дальние горы, темно-синяя дорога. И не сверни такси налево к аэропорту, я мог бы ехать и ехать — до Иерусалима, и дальше, в пустыню, к Мертвому морю, или налево, на север, в сторону Цфата, в сторону горы Фавор и Тверии. Там целая страна, вот она — передо мной. Жаль, не удалось в этот раз поездить.