Борис Крумов - Рокировки Страница 11

— Поедешь с Жорой, — сказал Тоди не здороваясь, словно они только что расстались. — Надеюсь, вы станете друзьями.

Меня Дашка не удостоила и взглядом.

— Я же тебе сказала, что могу и одна поехать.

— С ним безопаснее. Он позаботится о тебе. И не будет тебе досаждать.

— В сопровождающем не нуждаюсь.

— Не беспокойся, — сказал и я, — честное слово, я не буду тебе мешать.

Дашка бросила на меня беглый взгляд. Похоже, не была очарована ни мной, ни моим заявлением. Я не понял, почему не внушаю ей доверия. Может, у нее уже зародилось подозрение, зачем Тоди посылает меня с ней.

— Вечером идет скорый поезд, завтра утром есть самолет. Когда хочешь ехать?

— Лучше завтра — надо успеть провернуть кое-какие дела.

— Самолет в девять. Жора заедет за тобой в семь тридцать.

Она только опустила ресницы, что, впрочем, можно было считать согласием.

— Жора будет заботиться обо всем, — повторил Тоди. — А ты отдыхай и выброси из головы все мрачные мысли.

Дашка кивнула. Мне показалось, что она и сама не совсем ясно понимает, почему подчиняется.

Возвращаясь домой, я снова отметил, что не глазею на встречных женщин, как это было два-три дня назад. Я думал о деньгах, ощущал их всей своей кожей сквозь рубашку, точно это были не бумажки, а тяжелые слитки.

Что ж, куча левов — для начала прекрасно. Это, конечно, не валюта, но и ее я найду. Любой ценой! Какие-то молокососы будут ходить в импортном, а я оденусь в отечественный ширпотреб?

Я не совсем ясно представлял, что делать с деньгами. Если взять их с собой на море, то через две-три гулянки уж точно окажусь без гроша. Если положить на сберкнижку, во время первой же проверки спросят, откуда они у меня. Не станешь же доказывать, что заработал их в автосервисе — ведь только еще собираюсь устроиться туда.

Набить ими матрас, что ли? Или спрятать в горшок? Так дело не пойдет, я не сельский скряга, деньги у меня рекой текут — и всё меж пальцев. Бесполезно прятать — вмиг спустишь, а после опять сядешь на мель и кумекаешь, где бы перехватить хоть бы несколько стотинок. А пока кумекаешь, начинают тебе мерещиться решетки всяческие и наручники, и голос слышится строгий: «Фамилия, имя, год рождения…» В общем, какой-то заколдованный круг, из которого не выберешься.

Отдам-ка деньги матери. У нее надежнее всего. Даже если в милиции начнут расспрашивать, откуда столько денег, ответ будет убедительный: она давно заметила, что у покойного мужа деньги текут сквозь пальцы (нет и речи, что я на него похож!), и втайне от него она откладывала белые деньги на черный день. Годами копила лев к леву. На себя не тратит ничего. Как умер муж, нога ее не ступала в кабак. Убирается в домах зажиточных людей, зарабатывает лев-другой помимо зарплаты, дают ей и старую одежду, которую она перекраивает для себя…

Я застал мать на кухне — носки вязала. Вытащил пачку двадцаток, точно подарок ко дню рождения. (Кстати, когда у нее день рождения?..)

— Возьми-ка, мамуля. Положи на сберкнижку. На старость.

Она прекратила вязать. Смотрела на меня и долго молчала, так долго, что я стал переминаться с ноги на ногу.

— Откуда они?

— Друзья возвращают старые долги.

— Нет конца этим твоим… старым долгам. Пока тебя не было, кое-кто долги возвращал, сейчас — опять…

— Когда были, раздавал, сейчас получаю.

— Жора, сын мой, ты ведь у меня единственный. Посадят тебя снова в тюрьму, только уж не на три года. В одиночестве буду дома куковать и раньше времени богу душу отдам…

— Какая еще тюрьма?! За что?

— Я хорошо тебя знаю, не притворяйся, что ничего не понимаешь.

Продолжая вязать, сказала:

— Не нужны мне твои деньги. И чтобы не смел держать их дома. Если увижу, что замышляете что-то с Тоди, пойду в милицию и заявлю.

Много раз ругала она меня раньше. Много раз заклинала, пугала, но никогда тон ее не казался мне таким резким. Как нож в спину. И от кого — от матери. Пожалуй, это не просто угроза. Чего доброго, пойдет в милицию, чтобы предотвратить большую беду. По ее разумению — во имя добра для единственного сына. Чего только не придумают родители «во имя добра», только каждый видит добро своими глазами, и что для одного хорошо, для другого — хуже некуда.

Подняв брови, я небрежно пробормотал:

— Как хочешь.

И, разозлясь неизвестно на кого — то ли на себя, то ли на маму, — ушел к себе в комнату, повторяя: «Как хочешь». Захотелось сжать кулаки и дать кому-нибудь по морде. И, поскольку не на кого было опустить кулак, выходило, что надо направить его в собственную свою физиономию.

Да, монет скопилось у меня — и тех, которые получил после выхода из тюрьмы, и тех, которые Тоди дал. Нельзя же все спустить на побережье. Заранее знаю: уже на десятый день может случиться, что стану охотиться в троллейбусах и автобусах за бумажниками.

Наконец я нашел целлофановый пакет и уложил в него три пачки. У меня в комнате пол деревянный. Легко приподняв одну доску, положил пакет под нее. Здесь он в безопасности. И ничего, что мама не взяла деньги. Теперь даже она не догадается, куда я их спрятал. Она никому не разрешает заходить в комнату в мое отсутствие. Да и милиции незачем меня искать: кража в доме певца прошла чисто. Так-то вот, таким-то вот образом. И денежки мои никто не тронет.

Как мы летели самолетом и добрались до Солнечного берега, как молчали все время и как потом размещались в гостиницах, рассказывать ни к чему. Настроение у Дашки было траурное, да и у меня не лучше. Я был обескуражен и жалел, что поехал с ней. Клоуном мне никогда быть не хотелось, да она меня и не воспринимала как кавалера, я для нее — всего-навсего охранник. Выполняя наказ Тоди не досаждать, я понимал, что только это меня и сдерживает, чтобы не нагрубить ей. Сдерживало и другое. По себе знаю, что, когда у меня плохое настроение, лучше меня не трожь.

А главное — не хотелось портить отношения с Дашкой. Почему бы, думал я, нам не провести вдвоем отпущенную нам неделю так, чтобы остались хорошие воспоминания? Ведь после тюрьмы именно такую милашку я и искал.

Она не пожелала обедать. Хотела полежать и выйти только вечером. Хорошо, а что делать, если мне и запираться в гостиничном номере не хочется, и сидеть на месте неохота.

Пошатался по пустынным аллеям. Выйдя из курортного комплекса, побрел по берегу на север, осматривая окрестности. Искал высокие скалы. Все бывает — может, еще и прогуляемся к ним, к скалам-то…

Вечером явился к Дашке в гостиницу на пятнадцать минут раньше. В этой гостинице туристские группы не останавливаются, только гости с толстыми бумажниками и солидными чековыми книжками. Сел в холле, положил ногу на ногу, закурил, точно бизнесмен, за чьей спиной стоит мощный экспортно-импортный центр. Однако портье не придерживался такого же мнения. Похоже, не внушал я ему доверия. Не поздоровался со мной, только косил взглядом. А сам отворял двери всяким-разным иностранцам, кланялся им, в три погибели согнувшись. А выпрямится — осанка просто-таки генеральская. Давай-давай, генерал, вон еще клиент с Запада, растягивай-ка рот пошире да кланяйся им, бейся головой о ковер! Уж эти типы не боятся, что их заставят написать: «Имя, фамилия, год рождения…»

Сомнения у портье, конечно, вызывал мой шрам. Пожалуй, придется лечь в больницу да отремонтировать хорошенько свою физиономию. Пусть станет чуток интеллигентней, и тогда никто не посмеет смотреть на меня подозрительно.

Дашка вышла из лифта точно в назначенное время. Сперва я подумал, что обознался: женщин с такой осанкой я видел только в западных фильмах. Самое меньшее — дочь богатого папочки, от слова которого зависят судьбы огромного количества людей. Она вышла в закрытой блузке (на шее по-прежнему голубел шарфик), без жакета, без плаща. Как будто прямо из дверей гостиницы пройдет к лимузину. Только у меня его не было. По крайней мере сейчас.

Погасив сигарету, я встал.

В ресторане снова пошли уговоры. Дашка взяла только кислое молоко, пить ничего не захотела. Кажется, начала разыгрывать роль няни. Посмотрим, насколько ее хватит.

Я читал меню.

— Так… Язык оленя с… черт знает с чем… Куропатки по-египетски… по-сицилиански… Свиная вырезка с грибами…

— Грибы-ы-ы? — Ее высокий голос не подходил ни для ранга заведения, ни для ранга самой Дашки, изображавшей высокопоставленную даму. — Никаких грибов!

Эта кукла, у которой несколько минут назад был вид счастливейшей кинозвезды, сейчас была в панике, будто ей угрожали хулиганы.

— Понял меня? Никаких грибов!

Она начала копаться в своей сумке — искала сигареты, хотя пачка лежала поверх всякой женской чепухи. Я поднес ей зажигалку. Затянувшись, Дашка наконец взглянула мне в глаза.

— Прости. Когда я слышу о грибах, на меня накатывает ужас.