Анатолий Азольский - Лишний Страница 12

Ноги несли меня к Анне Шумак — и те же ноги уводили меня прочь. Я искал Шмидта, важно было узнать, отправлено ли донесение и что удалось вычитать в документах профессора, ветеринара. Лошади в весеннюю распутицу — это не только конная тяга. Это штабы, артиллерийские дивизионы, это дороги, по которым подвозятся боеприпасы. Жизнь отдашь за портфельчик специалиста по эпизоотиям. И если профессор еще в городе, то Шмидт где-то рядом с ним, в военной гостинице.

«Здесь два обер-фельдфебеля напряженно уговаривали приезжего фронтовика еще раз сходить в комендатуру: штамп, поставленный на его отпускное свидетельство, дает право всего лишь быть в расположении гарнизона, а не останавливаться в гостинице. Гауптман, с легким ранением отпущенный в Штеттин, злыми глазами ощупывал молодцеватых обер-фельдфебелей, не желая вникать в тонкости тыловой жизни... «Убыл 26 марта!» — заглянул в журнал один из обер-фельдфебелей, когда я спросил его о ветеринаре.

И вдруг я увидел Шмидта.

Он, войдя с улицы, поднимался по лестнице, спиной ко мне, но я его узнал, конечно. И не окликнул. Не так уж были мы официально тесно знакомы, чтоб на виду у всех проявлять знакомство, да и по походке понятно было: скоро вернется, есть смысл подождать (и спросить о портфельчике ветеринара). Завязался разговор с фронтовиком, мы отошли к столикам в холле, гауптман признался: «Надоело, ч-черт, соседство мужчин, вообще грязных и потных людей, смердящих людей. Окоп, землянка, санитарная машина, палатка, поезд — всюду люди, люди, люди... А хочется побыть одному — одному, понимаете ли вы меня?!» Сочувствуя ему, я прислушивался и присматривался. Обер-фельдфебели оформляли какого-то майора, за кадками с фикусами, неизменной принадлежностью всех гостиниц, претендующих на стиль, два лейтенанта сочиняли письмо, критически осмысливая каждую фразу... Петра Ильича все не было и не было.

Вдруг какое-то шевеление прошло по гостинице. Убыстрились шаги по лестнице, чей-то сдавленный голос раздался, потом ловко скатился по перилам вниз офицер, перемахнул через конторку, туда, к обер-фельдфебелям, схватил телефонную трубку, заорал: «Убит подполковник Вимпель!» Затем резиновый визг подлетевших к гостинице автомобилей, известный всему городу «Майбах» начальника гестапо, «Мерседес» начальника полиции, люди в штатском, ворвавшиеся в холл, кучей облепившие конторку и тут же рванувшиеся по лестнице вверх. И мысль о Шмидте: неужто не понимает, что в обстановке повальных досмотров ему сидеть и сидеть на службе, в «Хофе», а не расхаживать по городу. Кто бы там ни расправлялся с местной сволочью, мы должны быть в стороне, наше дело — бригады, дивизии и корпуса центрального участка фронта!

Начальник гестапо оберштурмбаннфюрер Валенки стоял в пяти шагах от меня, принимая доклады. Гостиница окружена, запасные выходы блокированы, личности всех находящихся в номерах офицеров установлены, санитарная машина во дворе, труп вынесут сейчас по черной лестнице. Наконец, один из агентов поднес к Валецки нечто ценное, держа ценность в ладошке. Понятно, кивнул тот и посмотрел на отдельно стоявшего человека, лейтенанта. У него был вид приговоренного к смерти дезертира: сейчас набросят петлю на шею и выбьют из-под ног табуретку. Он стоял, опустив голову, согнув руки в локтях, сцепив пальцы. «Я очень хочу, — сказал ему Валецки, — чтоб вы вспомнили что-нибудь, оправдывающее вас...» Этот лейтенант не мог быть убийцей. Скорее всего, это был агент гестапо, переодетый в форму лейтенанта и выполнявший какой-то приказ Валецки.

Между тем оба обер-фельдфебеля в два голоса рассказывали о том, что видели и слышали. Лейтенанты, сочинявшие письмо, были сразу отпущены. Валецки брезгливо рассматривал отпускное свидетельство фронтовика. Предложил: «Устройте-ка на отдых окопного офицера... без ваших тыловых закорючек...» На возражение, что отдельного номера нет, начальник гестапо ответил: «Есть. Труп сейчас вынесут...» Молчание обер-фельдфебелей говорило, что не очень-то удобно жить в номере, откуда только что выволокли покойника, и молчание оборвал Валецки: «Ну, ему не привыкать...» — кивнул он на внимательно и с надеждой слушавшего отпускника. Перебивая друг друга, обер-фельдфебели удостоверили мое алиби: дальше холла не уходил. Валецки закурил и всем предложил сигареты. Спросил у меня, зачем понадобился полковник, и закивал, вспоминая.

— Это тот самый, — повернулся он к свите, — который вполне добропорядочную девушку назвал сукой.

Рыжеватый блондинчик показался на лестнице. Все смотрели на него с ожиданием хорошей новости. Но тот пожал плечами в знак того, что не все, к сожалению, от него зависит. Доложил: все допрошены, посторонних всего три человека — Нойман, Флейшер, Нагель, все они находились в номерах пригласивших их друзей, из номеров не отлучались.

— Кстати, — поинтересовался у меня Валецки. — Вам ведь знакомы почти все офицеры гарнизона. Кого-нибудь, кроме этих трех, — не видели?.. Нет. Тогда — свободны, надо будет — вызову...

Дойдя до угла, я остановился. Во мне ворочалось невероятное предположение: убивал Петр Ильич.

Лицом к стене дома выстраивали автоматчики людей, обыскивали. Могут точно так же обшарить завтра карманы Анны Шумак, проводить руками по телу ее, и спасти ее может только аусвайс, тот, что лежал в моем бумажнике. Я заспешил в «Хоф», послал за Гарбунцом, протянул ему новый аусвайс на имя Анны Станиславовны Шумак, попросил передать. Ждал, когда он уйдет. Но тот, бережно спрятав документ, не двигался с места.

— Если вам что надо, господин управляющий...

Надо было одно: чтоб он исчез, смылся, испарился. Не до него сейчас, нужен Игнат, нужен сам обер-лейтенант Шмидт.

Отстегнув булавку, Гарбунец достал из левого рукава скатанные в рулон газеты.

— Много событий произошло в городе, пан управляющий. Вам бы познакомиться с ними.

Положил газеты на стол, повернулся, ушел.

Было уже без чего-то четыре, скоро должен появиться Шмидт, если его не задержат какие-либо срочные дела.

Не пришел. И дома его тоже не было. Бельгийского «браунинга» в столе не оказалось, в коробочке перекатывались патроны, штук тридцать, не больше. Игнат отстреливал «браунинг» шестью патронами, Петр Ильич убивал в упор, два выстрела на каждого, стрелял наверняка, потому что его знали в лицо. В коробочке было пятьдесят патронов, итого на нынешний час в браунинге — неполная обойма. И гестапо ведет такие же расчеты: две гильзы и показывали оберштурмбаннфюреру там, в военной гостинице. Да и последовательность фамилий убитых кажется знакомой.

Еще раз глянув в подаренные Гарбунцом газеты, я увидел то, на что ранее не обратил внимания. Некролог: мирно почил Микола Погребнюк, не выдержало сердце, надломленное борьбой с большевиками... (Слова-то, слова какие!..) Короче, умер человек, судьбой своей доказавший, что бездарная поделка халтурщика способна затмить шедевр творца. Скончался автор того романа, над которым когда-то потешались мы, я и Петр Ильич, и автору достались посмертные славословия, какая-то напыщенная белиберда о древности и прочности культурных уз, о новом порядке, который способствовал чему-то там...

И подписи: НУЖЕЦ, КИРХАЙЗЕН, ЩЕТКА, НЕЧИПУРЕНКО, ВИМПЕЛЬ, АЛЬБРЕХТ, РУСНЯК, НЕВИНЬСКИЙ, БУЧМА.

Наверное, никто из немцев, подписавших некролог, романа не читал и вообще не знал о существовании его. Но установка Берлина: карать и миловать, кнут и пряник в имперском исполнении. Восстанавливались в правах владельцы мелких предприятий, допускалась частная торговля, разрешалось гнать и продавать самогон в любых количествах, поощрялось все, что можно было контролировать и что помогало немцам держать тыл в повиновении. На официальное соболезнование разрешение не дали, и немецкие власти ограничились включением немцев в подписи под некрологом.

Далее. В Варшаву мы выехали 21 марта. 24-го или 25-го убит Нужец, и первое убийство прошло почти незаметно. 26-го убит Кирхайзен, в офицерском казино, без свидетелей, труп найден за диваном в курительной комнате, ни одного не немца в казино, версия о самоубийстве вполне годилась, это обеляло гестапо. Ветеринар в панике покинул город, унося с собою так и не тронутый портфельчик. Затем Щетка, Нечипуренко и — сегодня — Вимпель. Петр Ильич — неврастеник, не без этого, но еще не дошел до такой степени морального истощения, чтобы уничтожать людей по случайному, попавшему на глаза списку. Ему приказали это сделать — и приказ мог исходить только от партизанского отряда, и приказ этот передал ему Игнат, вернувшийся из Варшавы в город утром 24 марта.

Но тогда следующий — Альбрехт, немец, референт гестапо!

Надо было срочно найти Петра Ильича. И встретиться с Игнатом. Он тоже искал встречи. В «Хофе» мне сказали: несколько раз звонил Богайчик из торгово-экспедиционной конторы. Это он.

Глава 20

Мы встретились. Игнат бешено ругался, польская брань вклинивалась в имена всех католических святых, которыми он клялся. Да, признал он, связной из отряда передал ему приказ утром 24 марта. Да, приказ идиотский, в отряде нашлась эта газетенка с некрологом, и кого уничтожать — раздумий у командира отряда не было: всех подписавшихся! И откуда ему знать, что в группе, которую нацеливают на подписавшихся, три человека всего?! Начальник разведки — и тот не знает!