Николай Гацунаев - Экспресс «Надежда» Страница 2

Сравнение с рекой приходило на ум не случайно: та же величественная размеренность, водовороты, стремнины, плесы и тихие заводи. То и дело взлетали и опускались аэропланы, геликоптеры, аэростаты. И все вокруг было затянуто сизой дымкой отработанных газов, гари и копоти, и берега тонули в мутной пелене и, казалось, поток движется в гигантском туннеле, сам себе пробивая дорогу в податливой, но непроницаемой для глаз толще.

Грандиозное это зрелище подавляло своими масштабами, невольно наталкивало на мысли о чем-то неземном, космическом — но, увы, ничего не проясняло.

…Иван обошел весь сад, заглянул в гроты, беседки, кабины раздевалок: отца Мефодия нигде не было. Оставалась обзорная площадка, и Иван, стараясь ступать как можно тише, направился туда, предвкушая удовольствие застигнуть попа врасплох…

Площадка была пуста. Иван подошел вплотную к прозрачной загибающейся кверху стене купола и, облокотившись о металлической поручень, принялся безучастно наблюдать за копошившимися далеко внизу механизмами. Бригада тракторов тянула установленную на платформе буровую вышку, ярко-оранжевый бульдозер тщетно пытался догнать скользящую перед ним изящную субмарину, а чуть левее на заляпанной грязными разводами льдине эскимосы привязывали к нартам тушу какого-то зверя.

— Обозреваете, сын мой?

Ивану полагалось вздрогнуть от неожиданности, но он только покосился, не поворачивая головы: так и есть, отец Мефодий собственной персоной. Ну что бы ему минут на пять раньше объявиться!

— А настроеньице-то не из отменных, — констатировал поп, нарочито нажимая на «о», хотя накануне щеголял московским акающим говорком. «Резвится святейший», — равнодушно отметил Иван. Льдина уже скрывалась из виду, и на ее месте неуклюже маневрировал огромный танк-амфибия с пестрым флажком на каплевидной башне.

— Мировая скорбь обуяла? — не унимался поп. Иван обернулся неприязненно. Издевки на лице попа не было. Лицо как лицо. Благообразное даже, как и подобает сану. Густые с проседью волосы до плеч, аккуратно подстриженные усы и борода. Карие чуть навыкате глаза, нос с горбинкой, четко очерченные губы.

— Кончайте дурачиться, святейший! Скажите лучше, наконец, кто и зачем меня тут держит?

Поп даже перестал окать.

— А никто, — он ухмыльнулся. — Никто, кроме всевышнего, хотя вы в него и не верите.

— Не верю, — подтвердил Иван. — Тут, батюшка, сверхцивилизацией попахивает. Не по зубам Саваофу.

— Не вам судить о творце.

— Вам?

— И не мне.

Священник достал откуда-то из-под рясы носовой платок, трубно высморкался.

— Ну так кто все же?

— Отвечаю вторично, — поп окончательно пришел в себя, снова заокал. — Никто не держит, кроме господа бога.

— Значит, взбредет мне на ум смыться с этой колымаги — и никто пальцем не шевельнет?

— Куда? — поп вопрошающе развел руками. — Зачем? От добра добра искать?

«Кого-то он напоминает, — подумал Иван. — Не внешностью, не манерой говорить. Чем-то другим…»

— Ага, — Иван покивал головой. — Бежать, стало быть, некуда. И незачем. Так?

— Около того, — пробасил поп. — Вы, надо полагать, не согласны?

— Я-то? — Иван по самые локти вогнал руки в карманы комбинезона. Поп выжидающе молчал. — Я, батюшка, добра для себя не ищу.

— О ближних, стало быть, радеете? — иронически прищурился священник.

— Радеть — это по вашей части. — Догадка стремительно перерастала в уверенность. — Отец Мефодий!

— Слушаю, сыне.

— Хотели бы вы со мной местами поменяться?

— Упаси господи! — всплеснул руками священник. — У каждого своя стезя, свой крест.

— Во! — просиял Иван. — Шагайте, батюшка, своей стезей. А я — своей. С крестом или без — это уже мое дело. Ну что вы на меня воззрились? Царю царево, кесарю кесарево. Ужинать идете?

— Благодарствую, — досадливо поморщился поп. — Сыт.

— Поститесь небось. А я, пожалуй, пойду. Аппетит разыгрался.

— И чего вы добились? — Миклош отхлебнул из фужера.

— Пиво? — поинтересовался Иван.

— Клюквенный сок. — Венгр покачал лобастой наголо обритой головой. — Какой вы еще мальчишка, Иштван!

Столовой этот зал можно было назвать лишь условно. Скорее роскошный ресторан: теряющийся в полутьме сводчатый потолок с гирляндами хрустальных люстр, увитые плющом простенки между зеркальными окнами, подсвеченный снизу фонтан посреди зала, переливающийся всеми цветами радуги в унисон с неназойливой музыкой, крахмальные скатерти, серебро, хрусталь и фарфор, мягкие удобные кресла.

Иван дотронулся пальцем до продетой в колечко салфетки и дурашливо вздрогнул.

— Der Knabe[1],— повторил Миклош. Ласковые и грустные интонации непонятным образом сочетались с мужественным тембром его голоса. — Das Kind[2].

— Vielleicht[3],— Иван поискал глазами пепельницу. Венгр перехватил его взгляд, снова покачал головой.

— Курить потом. Сначала поешьте.

— Ich will nicht[4],— Иван победоносно взглянул на собеседника. — Правильно?

— Грамматически — да, — кивнул Миклош — Но не по существу. Иначе зачем было сюда идти?

— Повидаться с вами, Миклош. To chatter[5].

Неподалеку от них восточного типа толстяк недоверчиво разглядывал стоящее перед ним жаркое. Услышав последнюю фразу, резко обернулся.

— Do you speak English?[6]

— A little bit[7].

— What is that?[8]

— Meat[9].

— I know, — кивнул толстяк, — What kind of it?[10]

— A rat[11],— брякнул Иван, не подумав. Толстяка чуть не стошнило.

— A rabbit, — поспешно поправился Иван. — I am sorry[12].

Толстяк с опаской покосился на блюдо.

— Are you sure?[13]

— Certainly, — заверил Иван. — Don’t doubt[14].

— Н-да. — Венгр приложился к фужеру, промокнул губы салфеткой. — Великое дело быть полиглотом.

Лицо оставалось невозмутимым.

— Неслыханно! — взвизгнула за соседним столом крашеная блондинка в вечернем бархатном платье. — Опять артишоки! Сколько раз повторять, я их не переношу! Спаржу, слышите?! Спаржу! Я требую!..

Официант в белоснежном костюме невозмутимо кивнул и отправился заменять артишоки спаржей. Визави дамы — невзрачный субъект с постным выражением лица нехотя ковырял вилкой котлету. Глаза у него были оловянные, как у снулой рыбы. Встретившись взглядом с Иваном, субъект хмуро кивнул.

— Вы знакомы? — удивился Миклош.

— Где-то видел. А что?

— Ничего. Ешьте артишоки, юноша. Полезно для мозговых клеток.

— А спаржа?

— И спаржа.

Они взглянули друг на друга, рассмеялись.

— Посмотрите, — негромко проговорил Миклош. — Что это с ним? Зажмурив глаза, субъект откинулся на спинку кресла и запрокинул голову.

— По-моему, он вот-вот расхохочется, — предположил Иван.

Субъект откидывался все больше и больше, и теперь уже вместе с креслом. Казалось, он вот-вот грохнется на спину. Возмущение на лице дамы уступило место острому любопытству. Она даже подалась вперед, наблюдая за своим визави. Субъект оглушительно чихнул и одновременно вернулся в исходное положение, обдав даму фонтаном брызг. Та взвилась, закатила истерику и ринулась прочь из ресторана.

— Вот это спаржа! — восхитился Иван, провожая даму глазами. — Вы правы, Миклош. С завтрашнего дня перехожу на подножный корм.

— Подножный значит из-под ножа? — деловито уточнил венгр.

— Из-под ног.

— Непостижимый язык, — вздохнул Миклош. — Но вернемся к нашему разговору. Итак, чего вы добились?

— Миклош, — Иван согнал с лица улыбку, — я и не надеялся, что комманданте станет со мной откровенничать.

— Вот как? — искренне удивился венгр.

— Конечно. Хотел посмотреть, как он увильнет от ответа.

— И что увидели?

— Кое-что увидел. Недостаточно, правда, но…

— И поэтому сцепились с отцом Мефодием?

— Отчасти. А вообще, просто отвел душу.

— Отвел куда? — изумился венгр.

— Никуда! — Иван начинал терять терпение. — Это идиома.

— В смысле…

— Высказал все, что хотел.

— Понятно. — Миклош провел ладонью по голове. — «Знай наших», да?

— Примерно.

— Феноменальный язык. Казалось бы, что общего?

— Миклош, — не выдержал Иван. — Неужели у вас тут, — он ткнул себя в левую сторону груди, — всегда спокойно?

— Нет. А почему вы спросили?

— Простите, Миклош. Сам не пойму, что на меня нашло.

— Пустяки, — улыбнулся венгр. Улыбка у него была чудесная: грусть, обида и радость одновременно. — Забыто. Хотите клюквенного сока?

— Хочу.

Иван терпеть не мог клюкву, но предложи ему сейчас Миклош синильную кислоту, он бы и от нее не отказался.

Венгр потянулся к графину. Рука была тонкая, изящная, и тем инороднее выглядели на ней струпья мозолей и следы заживающих ссадин.

— Как вас сюда занесло, Миклош?

Рука чуть заметно дрогнула.

— Я не хочу об этом вспоминать, Иштван. Даже думать не хочу.