Алексей Азаров - На острие меча Страница 21

Вечером в камеру ему принесли приличный ужин. Надзиратель сказал, что еду заказали в ресторане и что распоряжение об этом дал лично Гешев.

В первый раз за дни заключения Эмил поел с аппетитом.

Лег на койку. Закинул руки за голову, закрыл глаза и вновь увидел балкон в доме напротив. Мысленно прикинул: один прыжок, а потом — вниз по столбу. Могут не успеть подстрелить… «Завтра повторишь», — сказал Гешев. Может быть, завтра?.. Когда выходили из дома, Эмил специально помедлил, осмотрел улицу: наружного наблюдения не было.

«Балкон», — подумал Эмил, отворачиваясь к стене.

С этой мыслью он и заснул.

Новый 1943 год не сулил Борису III покоя. События складывались грозно, и царь становился все более мрачным и подозрительным. Он уже не верил никому, даже тем, кто составлял самое ближайшее окружение. Богдану Филову, недавнему наперснику и главному советнику, — за то, что тот слишком далеко завел Болгарию в альянсе с Германией; князю Кириллу и его супруге Евдокии — поскольку те откровенно ориентировались на Лондон; министру Михову — ибо он зависел от выдвинувших его на пост генералов; генералам — эти, по мнению царя, предпочли бы увидеть на троне монарха, покорного их воле; Стоянову, Павлову, Гешеву, Недеву — потому, что каждый из них обладал сетью агентуры, проникшей во все слои общества, и, следовательно, пользовался почти неуправляемой тайной властью. Не верил он и личному советнику Любомиру Лулчеву, зная, что тот, с одной стороны, получает жалованье от полиции, а с другой — гонорары от Доктора и резидента Интеллидженс сервис в Софии.

Все чаще и чаще царь уединялся в своих покоях, отказываясь принимать кого бы то ни было. Искал выхода… и не находил. Все было запутано, неясно, тревожно. Война развивалась совсем не по плану Берлина, доведенному до сведения Бориса Гитлером и Риббентропом во время встреч в Берхтесгадене. Похоже, «тысячелетняя империя» идет к краху.

Посол в Берлине докладывал, что немцы, еще недавно обожествлявшие фюрера, проявляют скептицизм в оценке его шагов, доверительно беседуя с иностранцами, не скрывают недовольства Гитлером и его окружением. Какое тут «единство консолидированной нации», провозглашенное НСДАП в своей программе, если господина фюрера и рейхсканцлера за глаза зовут «богемским ефрейтором», второе лицо в государстве Германа Геринга — «жирным боровом», а Генриха Гиммлера — «кровавым кретином»! Да, немцы — и не только простой народ! — быстро трезвеют, и это отражается на боеспособности вермахта, и без того деморализованного «эластичным сокращением» фронтов… Победа русских и их союзников не за горами. Это ясно… Но вот вопрос: в какой мере и степени она отразится на положении Болгарии? Удастся ли удержать трон? Коммунисты, вдохновленные победами Советской Армии, развернули в горах настоящую войну. Жандармские части генерала Дочо Христова оказываются бессильными в борьбе с ними. В район Средна-Гора министр войны подтянул даже кадровые дивизии, но и они не добились успеха. Попытка блокировать зону партизанского движения сорвалась, и дивизии понесли серьезные потери. Больше того, на сторону партизан переходят целые взводы. Кочо Стоянов потребовал ассигновать 12 500 тысяч левов на особый премиальный фонд для поощрения жандармов. Сумму эту предполагалось израсходовать в виде «тантьем» за головы убитых ятаков и боевиков. Борис III добился, чтобы Народное собрание приняло закон об ассигнованиях, однако и эта мера, долженствующая стимулировать карателей, не внесла сколько-нибудь заметного перелома в горную войну: партизанские бригады росли и росли, в них вливались все новые добровольцы, а среди жандармов, напротив, все чаще отмечались случаи подачи рапортов об увольнении по «болезни» и «семейным обстоятельствам»!.. Крысы!.. На кого же опереться?

Смутные времена. Тяжкие времена — для дворца, для правительства. Для Бориса III, чья врожденная угрюмость мало-помалу начала перерастать в душевное заболевание. Лейб-врач по секрету сообщил князю Кириллу и Евдокии, что его величество балансирует на грани помешательства. Кирилл, выбрав удобный момент, поговорил с Борисом откровенно. Напомнил, что, когда 2 марта 1941 года немцы, по соглашению с правительством и двором, вошли в Болгарию, Филов, Павлов, Даскалов и другие подталкивали царя на более решительные шаги и добились, что в декабре Болгария объявила «символическую войну» Англии и Соединенным Штатам. «Мы дали втянуть себя в авантюру, — сказал Кирилл. — Символическая война? Как бы не так! В ответ на ее объявление американцы бомбили Софию. Правда, обошлось без больших разрушений и жертв, но кто гарантирует, что в недалеком будущем налеты не повторятся — более мощные, смертоносные?»

Получив от Любомира Лулчева запись беседы, Борис заперся в рабочем кабинете, перечитал текст. Распорядился вызвать Павла Павлова, Кочо Стоянова и полковника Недева с материалами о «горной войне» и следственными делами Пеева и Никифорова.

Кочо Стоянов, как обычно, вел себя напористо, почти грубо.

— Необходим террор! Настоящий террор. Кроме того, верхушка армии должна подвергнуться чистке. Павлов, покажи документы! Будь честным и не бойся сказать, что Лукаш, Луков, Марков, Никифоров и Даскалов сколотили заговор!

— Это не совсем так, — сказал Недев.

— А как? Генералы вымазали себя грязью с ног до головы. Помнишь Заимова? Или его дело не научило разведку ничему? Тебе мало того, что имена генералов сплошь и рядом упоминаются в телеграммах Пеева?

Борис жестом остановил Стоянова. Сказал с неудовольствием:

— Помолчи, генерал… Павлов — он прав?

— Пеев не дает показаний. Больше того, отрицает, что генералы сотрудничали с ним. Говорит, что придумал псевдоним Никифорову, чтобы завоевать авторитет у русских: дескать, у меня заместитель — генерал… Честно говоря, эта версия мне кажется правдоподобной. Трудно допустить мысль, что виднейшие военачальники окажутся в одной компании с такими, как Эмил Попов. Слишком велика общественная дистанция.

— Ваше мнение, Недев?

— Господин Павлов близок к истине. Я докладывал министру войны, и генерал Михов разделил нашу точку зрения.

Кочо Стоянов, оставшись в меньшинстве, замолчал: подумал, что Доктор и Бекерле на этот раз не добьются успеха. Царь не пойдет на чистку руководства армии: штыки есть штыки, самая реальная из сил; и Борису III ничего другого не останется, как делать вид, что он верит в невиновность Никифорова. Да и кто на его месте осмелился бы сейчас восстанавливать против себя генералитет? Кроме того, если Никифорова по-настоящему прижать, он может многое свалить на Даскалова, чье имя также поминается в телеграммах. Даскалов же — человек абвера; его выдвинул в свое время адмирал Канарис. Доктор голову снимет с любого, если Даскалов пострадает… Что ж, так и следует информировать посольство.

Совещание окончилось ничем: царь не принял решения.

Среди ночи неожиданным телефонным звонком пригласил Михова.

Министр войны приехал быстро и был подтянут, словно и не ложился спать. Недев подготовил его еще с вечера, подав пространную докладную с протокольной записью разговора с царем. Зная характер Бориса, Михов не сомневался, что тот не сможет долго ждать, вызовет в крайнем случае утром. Недев помимо докладной представил краткое заключение, из которого явствовало, что объяснения Никифорова, данные военному следователю, не выдерживают критики и, если Пеев сознается, генерала придется судить. Здесь же он указал, что в таком случае придется привлечь к суду и командующего 2-й фракийской армией, начальника Генштаба, ряд других военных, виновных в разглашении секретных сведений. Под суд пойдет и бывший начальник РО Костов, также делившийся с Никифоровым тем, что составляет особо сохраняемую государственную тайну. Михову, любившему Костова и едва спасшему его от грозы переводом в гарнизон, такая перспектива не улыбалась. Помимо того, он не без оснований полагал, что у Костова найдутся в запасе документы, порочащие самого министра, и тогда отставка, а может быть и разжалование, неминуема.

По дороге во дворец Михов продумал аргументацию. Решил, что надо обязательно напомнить Борису о генерале артиллерии Заимове 1 и о том резонансе, какой вызвало это дело: паника в «свете» и официальный визит посла Бекерле, от имени рейхсканцелярии выразившего возмущение тем фактом, что Займов имел возможность узнавать и передавать Центру политические и военные секреты раньше, чем они доводились до сведения членов Высшего военного совета. В своей ноте германский посол утверждал, что работа Заимова в пользу русских обошлась рейху в десятки тысяч солдат и офицеров вермахта, сложивших свои головы на полях России. Локализовать скандал не удалось. Не помогли ни закрытые двери суда, ни то, что о расстреле Заимова сообщила одна «Зора» в пяти строчках нонпарели, без комментариев. Стали широко известны речь защиты и последнее слово Заимова в суде, когда он заявил, что гордится тем, что помог приблизить победу правого дела и поступал сознательно во имя будущего Болгарии. Коммунисты ухитрились напечатать листовки с текстом последнего слова, распространили их в казармах, и солдаты получили опасную пищу для ума.