Иван Арсентьев - Преодоление: Роман и повесть Страница 26

Неверие и безразличие заволакивали души люден. Как увлечь их, как заразить людей верой и энергией?

Ветлицкий завел собственный учет поступления металла и продвижения деталей по операциям, — целую амбарную книгу, громоздкую, отнимавшую много времени на ее заполнение. Зато теперь у него появилась ясная картина производства. В любое время он без труда мог сказать, где и в каком состоянии находится полуфабрикат и срок выпуска готовых сепараторов на сборку. По сути он выполнял обязанности учетчика, регистрировал фактическое положение, но это давало ему возможность анализировать работу, воздействовать га ее ход. Но даже при всем этом улучшения наступали медленно, штурмовщина не прекращалась. В те же дни Ветлицкий сделал еще одно, очень важное для себя, открытие. Оказывается, плачевное положение на участке не просто устраивает наладчиков, оно им наруку, особенно — опытным, «королям» или «асам», как их называли. Чем больше кавардак в организации производства, тем резче подскакивают заработки «королей» за счет премий, дотаций и разных подачек свыше. Парадоксально, но факт!

Бывало, позарез нужны сепараторы к особо срочным подшипникам. Проходит смена, другая, сутки, а сепараторы, как назло, не получаются. Ветлицкого вызывают в заводоуправление, требуют, убеждают, ругают, а сепаратор, как заколдованый: не идет с пресса, хоть убей! Дальнейшая задержка грозит неприятностями всему заводу. Тогда в пролете появляется кто‑нибудь из начальства заводоуправления. Не обращаясь ни к мастеру, ни к Ветлицкому, словно тех вообще не существует, руководящее лицо направляет своя стопы непосредственно к интересующему его прессу и, пошептавшись с наладчиком, удаляется. И тут же свершается чудо: детали, над которыми бились безрезультатно несколько суток, буквально сыплются. Успевай только обрабатывать и сдавать в сборку.

А в конце месяца приказом по заводу «за особые заслуги в деле выполнения месячного задания», наладчики, с которыми шептались работники заводоуправления, премировались приличными суммами. Чаще других за эти самые «особые заслуги» получал наладчик Павел Зяблин.

Разобравшись что к чему, Ветлицкий заявил категорично директору Хрулеву:

— Или я, или ваши управленцы! Если они и впредь намерены разлагать рабочих подачками, мне здесь делать нечего.

Хрулев вздохнул:

— Я сам против этих фокусов, но давай рассудим здраво. Здесь спокон веков ведется так не только на твоем участке. Если, допустим, я сегодня пресеку безобразия, ты гарантируешь мне выпуск особо важных сепараторов? Ответь‑ка!

— Исчерпывающего ответа, Дмитрий Васильевич, дать не могу, но у меня есть предчувствие выхода. Есть некоторые соображения. Короче, нужно свергать идолов, крушить ложные авторитеты, иначе мы не сдвинемся с мертвой точки. Разделяю ваши опасения, операция на самом деле не из легких, но есть надежда, что рабочие сами помогут.

— Конечно, ты прав, нужно и это начинать когда-то… Попробуй, — сказал Хрулев, подумав.

В тот день погиб от случайного выстрела на охоте муж Катерины Легковой. Ветлицкий вместе с рабочими участка помогал на похоронах, а вернувшись с кладбища и увидев осиротевших ребятишек, пришел в смятенье. В сердце, отравленном горечью собственных житейских встрясок и неудач, впервые тогда шевельнулась жалость. В то тяжелое для несчастной Катерины время он стал помогать ей и добился, чтобы старшего Максимку приняли в школу–интернат, а меньшего — в пятидневный детский сад. Среди сверстников они не так остро будут ощущать свое горе, и Катерине легче управляться с ними.

Прошло недели три. Как‑то после работы возле проходной подошел к Ветлицкому Зяблин и, тронув за рукав, спросил:

— Товарищ начальник, можно вас на пару слов?

— Гм… Почему так официально? Не знаете, как меня зовут?

— Знаю. Но… вот что я вам скажу, товарищ начальник. Вы — человек неженатый, а Катерина Легкова — женщина молодая, заметная. Очень уж бросается всем в глаза, как вы ее обхаживаете, подбиваете под нее клинья. Некрасиво получается.

— Откуда вы все это взяли? — смерил Ветлицкий Зяблина взглядом. — И вообще, какое вам дело?

Зяблин осклабился.

— Мы, то есть народ, уважаем вас, товарищ начальник, и не желаем вам неприятностей, усекаете? А о Легковой позаботится общественность.

Ветлицкий вспылил:

— Послушай ты, демагог, заруби себе на носу: Легкова, будь она самая раззамечательная, меня не интересует. Это во–первых, и во–вторых, я оказывал и буду оказывать посильную помощь вдове и ее детям, ибо считаю это своим человеческим долгом. А тот, кто попытается по этому поводу сплетничать, пусть пеняет на себя.

— А что вы мне сделаете? Уволите? Или поставите на плохой пресс? — выпятил Зяблин задиристо грудь.

— Поставлю. Это я могу.

— Вы еще не разбираетесь, какой хороший пресс, какой плохой, а давить рублишком уже пытаетесь.

— Я и этим умею, — показал Ветлицкий крепкий кулак и, сунув тут же в карман, добавил раздельно: — Нахалов, позволяющих себе заниматься сплетнями, отделаю лучше, чем пресс.

— Та–а-ак… — протянул Зяблин многозначительно. — Значит, война?

— Бросьте глупости, Зяблин, вам не пятнадцать лет! А впрочем, как угодно. Для меня открытая война лучше ненадежного мира. Я лично — парабеллум…

— Кто? — переспросил Зяблин.

Ветлицкий усмехнулся.

— Парабеллум — не фамилия, по–латыни это значит «готов к войне», усекаете? Есть и другие латинские слова, например, асинус — осел, а «салютант» — привет! — козырнул он с издевкой и удалился.

В последние дни декабря, точно пузыри, копившиеся на дне болота, всплывают всяческие неожиданности. Просто диву даешься порой: по цеховым документам и по данным «амбарной книги» Ветлицкого, участок является обладателем солидных запасов подшипниковых кожухов, а под Новый год оказывается, что их и в помине нет. С нового года ты собираешься штамповать защитные шайбы, и вдруг, как снег на голову, сваливаются огромные излишки этих самых шайб. Откуда? Никто объяснить не может. То убийственные недостачи, то загадочные «клады» в темных углах.

За трое суток до Нового года выявилось, что завод не выполняет план по важному приборному подшипнику. Сепараторы для него Ветлицкий изготовил своевременно и отправил на сборку, но они бесследно исчезли. Поднялся шум: «Давай, гони, штампуй новые! За срыв задания по особо учитываемым подшипникам головы посрывают!»

Нержавеющую ленту нашли на заводском складе, два комплекта штампов «вылизали», и они, готовые к работе, лежали на стеллажах, многошпиндельный пресс Зяблина освобожден для срочной наладки.

Не успел Ветлидкий глазом моргнуть, как восемь тяжелых штампов были набраны со стеллажей и водружены на пресс. Зяблин действовал четко, проворно, грамотно. Работа — загляденье! Наладка еще не была завершена, а на участке уже зачастили тревожные звонки болельщиков. Затем появился первый визитер: длинный худой главный диспетчер завода по фамилии Ноготь. Спросил у Кабачонка, как дела, повертелся возле пресса Зяблина, однако почему‑то в непосредственные переговоры с наладчиком не вступил и вскоре убрался восвояси.

Озадаченный непонятным поведением представителя заводоуправления, Зяблин наладку продолжал, но начальную прыть несколько поубавил.

Ближе к обеду зашел второй визитер — начальник производства завода. Этот побеседовал покровительственно не только с мастером, но и с наладчиком, и, нагрузившись исчерпывающей информацией, также удалился. Внешне все выглядело почти так, как в прежние времена, разница лишь в том, что сейчас никто не шептался с Зяблиным, не взывал к его сознанию, не умолял «спасать завод», «спасать честь коллектива», а вернее — честь мундира и премии для руководящего состава. Хуже того: никто не обещал Зяблину вознаграждения за «особые заслуги», поэтому темп его работы резко упал. То все горело под руками, а тут словно к его конечностям приладили тормоза. Правда, моментами он начинал хлопотать, суетился, напоминая человека, напрягшего все свои умственные и физические силы перед неслыханным рывком вперед. Так по крайней мере казалось Ветлицкому, уважающему в людях такие взлеты. Это поистине прекрасное состояние духа, когда в голове еще только роятся предположения, созревают догадки, когда среди массы ненужного и случайного человек уже прощупывает мысленно контуры того, к чему он стремится в своем поиске. Такую работу: то раздумчивую, то искрометную чтит и рабочий люд.

В этот раз по лицам рабочих, наблюдавших за Зяблиным, вместо хорошей зависти и почтения, проскальзывала насмешка. Даже на физиономии его бывшего ученика Козлякина! Вчера это было совершенно немыслимо.

Отношение окружающих задевало Зяблина, но не очень. Плевать ему на Козлякиных! Иное дело странная холодность к его особе, непривычное безразличие со стороны высокого заводского начальства. И — Ветлицкого. Тот вообще ни разу не подошел к прессу, словно налаживалось не остро дефицитное изделие, а какой‑нибудь паршивый ширпотреб.