Анатолий Загорный - Легенда о ретивом сердце Страница 29

Ветки хлестали в лицо, рвали одежду острые колючки, сухой валежник вставал дыбом, мешали поваленные полусгнившие деревья, увешанные лохмотьями паутины. Одно из них рассыпалось под ногою Илейки, и в рот и в нос ударила отвратительная гнилая пыль. Все дальше и дальше, в самую глубину, в самое чрево леса уходил Соловей-разбойник, словно на крыльях летел. Он втянул голову в плечи и размахивал длинными, едва не до колен руками.

Расстояние заметно сократилось. Илья нащупал стрелу. Соловей свернул в сторону, резко оттолкнулся от дерева и побежал вниз под уклон. Шуршали мокрые росяные папоротники по его сапогам. Юркнул за дерево и повернулся на мгновение к Илье. Этого было достаточно — стрела ударила разбойнику в лицо. Ударила или показалось Илейке? Но только Соловей бросился в другую сторону, большими звериными прыжками поскакал через валежник, ткнулся было в развилку меж двух толстостенных стволов, и… лук его хряснул, как сломанная кость. Страшный крик издал Соловей, нечеловеческий крик. Он остался без оружия.

Илейка чувствовал — покидают его последние силы, надрывается сердце. Неужто не попал? А если попал, то почему он не сдается, почему бежит с тем же упорством и с той же легкостью? И вправду ли он человек? Хотел крикнуть Илейка, но не мог — не хватило духу. Еще немного, еще… Летели из-под сапог охапки прошлогодней листвы, качалась в глазах глухая лесная ночь. Выбежал на поляну, и тут Илейка увидел липкий кровавый след на цветах белой дремы. Ага! Ранена проклятая птица, не улетит! С размаху ухватился Илейка за ствол дерева и остановился — едва не выпрыгнуло из груди сердце. Дыхание врага! Совсем рядом, вот за этим деревом, но ничего ие видать. В такую тьму вогнал его проклятый разбойник, словно в бездонную яму! Бросил лук Илейка, потянулся за ножом и не нашел рукояти — выпал, должно быть. Пошел наугад, выставив руки. Мокрая от пота шея крутнулась, и тотчас же Илейка почувствовал удар в живот, ахнул и, падая, схватил Соловья за ноги. Тот увернулся, и еще один удар получил Муромец, уже в лицо. Благо сапог был легкий, некованый…

Снова побежали они напрямки. Илья не видел разбойника, только слышал треск ломающихся веток. Ему казалось, что ничего на свете пет: ни неба, ни леса, и самого его нет, только душа летит в черную бездну. Соловей задыхался, он снова издал звериный крик, и это толкнуло Илейку вперед. Соловей упал в куст орешника… Всею тяжестью навалился на него Илейка. Ни победитель, ни побежденный не могли подняться на ноги и лежали, крепко обнявшись.

Луна сдернула кисею облачка, глянула вниз. Не шевелился ни единый листок, не слышалось ни единого звука. Одурманивающе пахла белая дрема, пахла она кровью.

О чём пел Соловей

Утро наступило холодное, промозглое. Туман заполнял каждую низинку. каждую выбоину. Несколько раз за ночь принимался идти дождь, шуршал по листьям, будто кто продвигался в чащобе, а теперь только холодная мжичка покалывала лицо. Прошелестел ветерок. запахло грибами. Пленка поднялся на ноги. прислушался к звукам пробуждающегося леса — беззаботно, радостно кричала какая-то птица, заканчивая песню коротким скрипучим росчерком, и ее голос показался Пленке во сто крат милее хмельном соловьиной треля. Срывалась тяжелая дождевая капля, падала на широкий лист лопуха и скользила, дробясь живыми маленькими шариками. Жук в своем бронзовом панцире сидел под сухой веткой, похожий на воина в засаде. Сидел и шевелил усами.

Всё тело ныло, ломило кости. Соловей со связанными руками лежал неподвижно, тяжело припав к земле грузным мускулистым телом.

Как давно это случилось, сколько времени они лежали — Илейка не мог определить. Может быть, он сам сиял, может, терял сознание… Да, ему что-то мерещилось: что-то черное и мохнатое пряталось в кустах.

Илейка ткнул носком сапога в плечо разбойника, тот не пошевелился. Тогда перевернул его на спину… и отшатнулся. Правый глаз Соловья вытек: зияла кровавая рана. Вот почему он не мог прицелиться Вот что помешало ему сделать последний выстрел. Илейка смотрел на побежденного врага — бритая голова на короткой шее, только чуб ржавым полумесяцем, черты лица тяжелые, лицо изрыто оспою, усы жесткие, рыжие, с проседью, полуоткрытый рот обнажает желтые зубы. Одет в черную рубаху, старательно вышитую на груди васильками, в темные из грубой вотолы портки. На кожаном узком поясе висят серебряные ножны кинжала, усыпанные красными, похожими на кизил, зернами коралла. Так вот он какой Соловей-разбойник, столько лет наводивший ужас на все большое пространство от города Карачева до Чернигова! Если бы не вытекший глаз, нельзя было бы отличить его от какого-нибудь бродника. побывавшего на широких приморских просторах, обрившего голову в знак того, что не признает над собою никакой власти. А сколько таких суровых лиц встречал Илейка среди толп рабов, которых гнали на торги. Илейка потянулся так. что хрустнули кости, сорвал с куста пучок мокрой листвы и протер им рану, послюнявил дубовый лист, прилепил к плечу. Куда он забрался? Где теперь Алеша и где конь?

— Бур! Бур! Бур! — сложив ладони у рта. закричал Муромец.

Где-то далеко послышалось конское ржание, треск ломающихся веток.

— Бур! Бур! — повторил Илейка. и было слышно, как конь растерянно затоптался на месте.

Потом Бур заржал громче, высунулась из кустов его узкая голова. Осмотрелся, запрядал ушами и как-то виновато подошел к Илейке. Муромец обнял его за шею, поцеловал, а конь положил голову на раненое плечо, но осторожно, ласково. Соловей заворочался, застонал.

— Невея. пить… О, мое воловье счастье! — хрипло выдавил он и сел.

Страшно глянул на Илью большим желтым глазом, как спелый желудь, промычал что-то невнятиое. Сознание медленно возвращалось к нему.

— Вставай! — коротко приказал Муромец. — Отлютовал…

Разбойник грузно поднялся. Судорога передернула его лицо. Закрыл глаз, — Темень! — бросил равнодушпо. — Да-а… Трещит вместилище разума с похмелья.

Илейка молча привязал разбойника за руки к хвосту коня. Забрался в седло.

— Куда ты меня?.. — угрюмо спросил Соловей, сдувая с глаза свесившийся чуб.

— Поглядим, — ответил Илейка, — теперь я с тобой не расстанусь до самого Киева. На праведный княжеский суд поведу.

Соловей упал на колени:

— Заклинаю тебя Стрибогом, вольным ветром, не води ты меня на полянскую землю, пореши теперь же, не води на поповское позорище, на посмешище боярское! Отруби мне голову, смилуйся!

Что-то жалкое, беспомощное было во всей его фигуре с поднятыми руками, с кровоточащей ямой вместо глаза. Илейка отвернулся.

— Не проси, не тщись! Будут судить тебя по русскому закону, по правде русской…

— Убей, убей! — затвердил Соловей. — Что тебе возиться со мной, в лесу останусь, пока муравьи не разберут до косточек; нельзя мне к полянам, никак нельзя… Рабом я был там у князя, а прежде волхвом под Ростовом в сельце Ангелово капище Велесово… Убей меня, витязь! Узнал я тебя — Муромец ты. Силою хотел помериться. Никто по дороге не едет в мою вотчину, а ты отважился… Как тут было стерпеть обиду. Каюсь — мыслил тебя погубить.

— Ах ты, волчья сыть! — взъярился Илейка. — Головою моею хотел похвастать, за волосы ее принести! Из чащобы твоей дремучей па свет божий выволоку на поглядки людям.

Муромец хлестнул коня, и Соловей, спотыкаясь, падая, потрусил за ним. Илейка ехал наугад; чаща просветлела, и показалась дорога. Выехал, остановился, не зная куда теперь… Где-то должен был ждать Алеша, но станет ли ждать он?.. Видно, расстались они…

— Прямо езжай, — словно угадав его мысли, сказал Соловей, — изба у меня здесь срублена недалеко. Невейка — дочь моя младшая осталась там одинешенька… И более никого.

Далеко вилась в непроходимых чащобах Брынского леса дорога. Поросла сорной травою — репеем, бросавшим на ветер белые пучки семян, медвежьим ухом, поднимавшим золотые скипетры цветенья. Кое-где уже встали тощие деревца. Близко подошли дубы и вязы, сомкнули густые кроны. Валялась опрокинутая телега, распавшаяся под дождями, в досках засели почерневшие стрелы. В другом месте, где протекал ручеек, лежала груда тряпья и ржавая кольчуга. А дальше смотрел на Илейку желтый череп. Из глазниц буйно завился, развесил зеленые бубенцы дикий хмель. То сума переметная попадалась под ноги коню, то литая, позеленевшая от времени пуговица, то ворот чьей-то рубахи. Перелетали дорогу, сверкая радужными крыльями, сизоворонки, мелкие птахи стайками проносились, будто выпущенные из пращи камни.

У трухлявого вяза Соловей забеспокоился, мотнул головой:

Вправо бери, вправо… тут есть тропинка к моему Девятидубью.

Илейка решительно повернул вправо, только меч чуть выдвинул из ножен и лук за спиной поправил. Встретилось разрушенное капище — круг из каменных валунов, ушедших в землю — красные доски кровли на земле, только идол еще стоял — почернел, покрылся охристыми лишайниками.