Михаил Шмушкевич - Я вас жду Страница 29

Обхожу безлюдный с оголёнными деревьями сквер, сворачиваю направо, чтобы выйти через проходной двор прямо к дому тёти Ани. Лишь теперь меня охватывает волнение, думаю, как я себя поведу в присутствии Оксаны, если Трофим Иларионович уже успел прийти? Нужно будет прикидываться. Фу, как это противно! А придётся. Ведь час назад я дала Оксане пощёчину, требовала, чтобы она забыла о Багмуте. Не покажется ли Оксане, что я сама влюбилась и всё, что говорила. — хитрость маленького рыженького лисёнка?

Влюблена ли я в Трофима Иларионовича? Благоглупость! Конечно, мне приятно, что в какой-то степени ему (именно ему!) нужна. Бывает же, что одна единственная встреча поворачивает по-другому всю жизнь, становится определяющей. Не знала я Багмута, не думала о нём, теперь… Сама себе, выходит, противоречу? Ещё как! Боюсь признаться, что влюблена.

Ждёт. Издали узнаю. Догадливый! А может, звонил тёте Ане? Скорее всего так. Ускоряю шаг и тут же замедляю его. Сильно волнуюсь. Обдумываю, с чего начать разговор. Притворившись, что никого не заметила, направляюсь прямо к дверям.

— Галина Платоновна…

Останавливаюсь. Выжимаю из себя три слова: «Ах, это вы?..» Произношу их сдержанно, удивлённо, а дальше: «Звонила. Какая-то женщина сидит у вас…»

У него измученный вид, небрит, под глазами тёмные круги. Похоронил мать! Одно дело, когда готовишься к этому неизбежному, другое, когда оно совершилось.

Взглянув на часы, Багмут спрашивает, нет ли у меня желания до того, как он заберёт Руслана домой, пройтись немного.

— Половина седьмого? Поздновато, но немного, пожалуй, можно, — соглашаюсь.

— Дома вы когда спать ложитесь?

— Когда придётся.

— А Руслан?

— Ровно в десять.

Трофим Иларионович просит рассказать о сыне то, что, как догадывается, я в своих письмах скрывала.

— Видите ли, — замялась я.

Моё замешательство вызвало у Багмута улыбку.

— Если б за четыре с лишним месяца Руслан на самом деле ничего не натворил, то вас можно было бы причислить к лику святых. Для того, чтобы он получил ту самую пятёрку, вам пришлось немало вытерпеть. Не взыщите, — разводит он руками. — Сами обрекли себя на такие муки.

— Какие же муки! Мне с Русланом хорошо, славный он мальчик и вовсе не «трудный». Обыкновенный живой мальчишка. У нас «на кратер» его ни разу не сажали.

— Кратер?! Что же это такое? — свёл он брови.

— Так у нас дети называют переднюю парту, где находятся под бдительным оком учителя.

— Выдумщики! — восхищается профессор.

Входим в сквер, гуляем по запорошенной снегом дорожке, и я, сама не желая этого, рассказываю о побеге Руслана в Одессу. Тут же спешу добавить: об этом в Сулумиевке, кроме меня и директора школы, никто не знает.

Багмут слушает, поглядывая на медленно падающие снежинки. Когда умолкаю, он ещё долго продолжает шагать в глубоком молчании. А у меня где-то в закоулках мозга вызревает мысль: «Сейчас спрошу о даме! Сейчас…»

— Мне нравится ваш директор, Галина Платоновна, — берёт он вдруг мою руку в свою. — Судя по вашим рассказам и письмам, Павел Власович думающий педагог. Знаете, он мне напоминает… Макаренко, Сухомлинского, да, да, именно их. — Багмут вновь умолк, прошёл ещё немного, затем продолжал: — Исследовательские институты, кафедры, обобщение опыта — прекрасно, крайне нужно, но корни педагогики всё-таки по-настоящему развиваются, растут непосредственно у родника, питаются его живительной влагой.

Профессор так искренне (даже с некоторой завистью) произносит последние слова, что физически ощущаю свежесть родниковой воды. «Трофим Иларионович, — хочется мне сказать ему. — Кто вам не даёт спуститься с Олимпа на землю, к роднику? Пожалуйста, переезжайте в Сулумиевку. Запакуйте чемоданы и быть по сему».

— Павел Власович вызывал к себе нашего блудного сына, когда вы его приволокли из Одессы?

— Разумеется, — отвечаю и рассказываю о том, как Руслан признал свою ошибку.

— Хорошо, очень хорошо, — восхищается Трофим Иларионович педагогическим тактом нашего директора. — А вы? Вы, Галина Платоновна, иногда напоминаете Руслану?

— Нет, поговорили и на том забыли.

Он подносит мою руку к своим губам.

— Спасибо за то, что вы такая…

Беседуем ещё минут десять, и Трофим Иларионович спохватывается: восемь часов!

— Нам пора. Идёмте. Забираю у вас, Галина Платоновна, сына и благодарю…

Не хочется, так не хочется уходить, что с трудом отрываюсь от скамейки, ну будто приросла к ней. Но ничего не поделаешь, не могу же я сказать: «Давайте посидим ещё немножко!»

Останавливаюсь. «Он сказал, что забирает Руслана? Не почудилось ли мне? Нет-нет, не может быть!..»

— А кто она? — радуюсь собственной смелости.

— О ком вы, Галина Платоновна?

Положеньице! Я явно переборщила.

— А та, что у вас дома, у телефона дежурит?

Сейчас, думаю, он укажет мне моё место: «Галина Платоновна, не слишком ли?..» Боже мои, что я натворила! Чувствую, как холод растекается по жилам.

Однако Багмут прощает мне дерзость:

— Ах, вы вот о ком! Вера Максимовна — старшая дочь товарища Шамо, нашего проректора.

«Ясно, — делаю скоропалительный вывод. — Возраст у неё такой, что поторапливаться надо».

— Вера Максимовна буквально на днях вернулась с мужем и детьми из Индии. Они там пробыли более трёх лет. Узнав о моём положении, Вера Максимовна решила мне помочь: временно приютить Руслана у себя…

— Временно?.. Пока Руслан вырастет или пока женитесь?

Вопрос поставлен так, что любой отчитал бы меня, в крайнем случае заметил: «Пожалуйста, будьте покорректней», но Багмут и на этот раз только вскинул удивлённо брови и дружелюбно усмехнулся:

— Я, Галина Платоновна, и так перед вами в большом долгу. Я о вас думаю.

— Спасибо, Трофим Иларионович. Переводить ученика во время учебного года из школы в школу я бы не рекомендовала, — не даю ему опомниться. — Скажите прямо, может быть, я упускаю что-то в воспитании мальчика?

— Что вы! — запротестовал он. — Галина Платоновна, как вы могли такое подумать? Помните, Руслан вышел из такси вслед за вами?..

— Почему же вы решили пренебречь его мнением и не спрашиваете, где ему хочется быть — в Сулумиевке или у Веры Максимовны?

— Галина Платоновна, поймите меня правильно. Я не могу, не имею морального права взваливать на вас такую тяжесть, — сказал он, виновато взглянув на меня.

— Но ведь я не жаловалась.

— Вы не из тех, кто жалуется. Потом… я… отец, Галина Платоновна, и хотел бы, чтобы он был чаще со мной.

— А вы его навещайте почаще. Одиннадцать часов пути — и он с вами.

Профессор от неловкости пожал плечами:

— Пожалуй…

Мы бы начали спектакль вовремя, но случилось непредвиденное: король застрял в пути — забарахлил мотор. Чихал, чихал и совсем заглох. От сахарного завода, откуда Алексей Остапчук возил на ферму жом, километров сорок с гаком. Пока додумался позвонить в правление колхоза и сообщить, что стряслось, пока выслали другую машину для отбуксировки, пока машину притащили в Сулумиевку…

Мечусь, как вспугнутый заяц, туда-сюда, от волнения сосёт под ложечкой. А зал неистовствует. Приходится то и дело высовывать голову из-за занавеса и объявлять: «Ти-ше! Через пять минут начнём!»

— Король не появлялся? — влетаю в четвёртый класс, где сидят драмкружковцы.

В ответ — коллективный вздох.

Вдруг пронзительное, радостное восклицание:

— И-де-е-т! Король…

Явился. С Алексея пот льёт ручьями. Устало усмехаясь, он беспрерывно вытирает платком лоб, затылок.

— Совсем совесть потерял! — набрасывается на него Корделия.

— Надо же, — возмущается Глостер.

— Ты что, левую ходку делал или, может, жом в британский лагерь возил? — съедаю его глазами.

— Авария, понимаешь? Барахлит мотор. Хоть бы один чижик показался. Так нет, ни одной машины…

— Мог сегодня, чижик, совсем не выезжать, — упрекаю его. — Мы с председателем договорились.

— Нельзя было, понимаешь? — защищается Остапчук. — Завод нажимает.

— Ну и подвёл же ты нас! Послушай, что творится в зале… Слышишь? Чего стоишь? Ватник сбрось, бороду нацепи, — отдаю одну команду за другой.

Король Лир до того сбит с толку, что начинает тут же сбрасывать с себя одежду. Девичий визг, мужской гогот, а я задумываюсь над тем, сможет ли парень в таком состоянии выйти на сцену.

Зал неожиданно умолкает: узнали, стало быть, что исполняющий роль короля Лира уже переодевается. Проходит ещё несколько минут, и с той стороны занавеса доносится ровный голос Любови Еремеевны:

— …В произведении отражены противоречия… трагическое положение человека в мире, подчинённом корысти и лжи…

Вспоминается разговор с директором школы. Я пожаловалась ему: некоторые педагоги подняли меня на смех, узнав, что колхозный драмкружок решил поставить «Короля Лира». «Не потянете, — уверяли они. — Шекспир сложен, вряд ли его поймут». Павел Власович удивился: «Ну вот ещё! Нужно доверять зрителю… Что касается исполнителей, то среди наших драмкружковцев много способных ребят. Ставьте, не бойтесь!»