Анар - Круг Страница 3

Иногда они выбирались в кино, ходили гулять. Как-то совершили морскую прогулку.

Так прошла осень. Однажды ночью выпал первый, мягкий снег.

Неймат не мог больше ходить в рваных туфлях. Купил себе новые, а на пальто денег не хватило. «Ничего, — решил он, — старый друг пиджак выдержит как-нибудь и эту зиму».

Однажды после уроков Сурея протянула ему большой сверток. «Откройте дома», — сказала она. У Неймата не хватило терпения, он развернул его на лестнице. Тотчас возвратился: «Вы меня обижаете. Как вам не совестно». Он и вправду был сильно смущен.

После долгих объяснений и споров Сурея уломала его. Домой Неймат пошел в новом пальто.

В один такой же зимний день, тоже после уроков, Сурея сказала:

— Останьтесь, пообедайте с нами, я сделала долму.

Уйти сразу после обеда было неудобно. Стали разговаривать. Девочки отправились спать.

Неймат не любил рассказывать о себе. Может быть, и не умел. Но тут незаметно для себя выложил ей все, почти всю свою жизнь.

Вдруг Неймат посмотрел на часы: половина первого. Он никогда не засиживался так поздно. Хотел встать — и тут увидел глаза Суреи. Как он не замечал? Глаза были полны слез. И по щекам текли две слезинки. Неймат совсем растерялся. Он не знал, что делать, как ее успокоить, какими словами утешить. Увидев его волнение, Сурея достала маленький обвязанный платочек, вытерла слезы, попыталась улыбнуться.

— Ничего, — сказала она. — Не обращайте внимания, пройдет.

Она помолчала, и вдруг Неймат услышал неожиданные слова:

— Бог не дал мне сына. А я хотела бы, чтобы у меня был сын и чтобы он хоть немного был похож на вас…

Сердце Неймата бешено колотилось. Он почувствовал, что краснеет, и, почувствовав это, попытался не краснеть. Не смог, и покраснел еще больше.

Сурея глядела на него, она видела все, все понимала. С ласковой улыбкой погладила его голову. Неймат резким движением схватил ее руку, стал покрывать поцелуями. На минуту Неймат утратил ощущение пространства, в голове билась одна мысль: Сурея не отнимает руки. И с внезапной решимостью, со страстью, месяцами, годами подавляемой в сырой каморке, он обнял Сурею, прижал ее к груди, искал губы, ее ускользающие губы, не мог найти и целовал веки, лоб, подбородок, шею.

Неймату было двадцать три года, и он впервые в жизни целовал женщину…

Поздней осенью Неймат и Сурея поженились. Неизвестно, как удалось это Сурее, но и Кармен, и Джильда называли Неймата отцом. Неймат тоже считал их своими детьми.

Через два года у них родилась еще одна дочь. Мать Суреи, тетя Бикя, долгое время гневалась на дочь. Она никак не могла примириться с тем, что Сурея вышла замуж за Неймата. «Осрамила меня перед людьми. Вдова такого человека — и выходит замуж за мальчишку-голодранца! Во-первых, он моложе тебя. Во-вторых, он же прощелыга. Как он будет семью кормить — тебя, этих малюток!» Но Сурея ее не слушала, и тетушка Бикя замолчала. Но не появлялась у них.

Когда родился ребенок, они помирились. Бикя пришла в роддом навестить дочь. Поцеловала Неймата и сказала: «Значит, судьба. Да буду я жертвой аллаха. Чему быть, того не миновать. Сказанного не сотрешь».

Вместе с Нейматом она пришла домой, сготовила, постирала. «Порода у нас такая, — сказала она, — не рожаем сыновей. У матери нас две сестры. У меня три дочери. Теперь у Суреи три дочки».

Через два месяца они кое-как уговорили тетю Бикю продать дом и перебраться к ним. Помощь ее была просто необходима. Бедная Сурея совсем измучилась.

По обоюдному желанию отца и матери дочку назвали Нергиз. И только когда выписали метрику и Неймат возвращался домой, ему пришло в голову, что ведь есть опера «Нергиз». Значит, они невольно продолжили традицию бедняги Асада. Сурея ничего на это не сказала.

…На остановке послышалось пыхтенье автобуса. Неймат взглянул на номер и поднялся по ступенькам.

Народу было мало. Он сел у окна.

У встречного троллейбуса вылетели штанги. Вышел водитель и начал тянуть за веревку.

Неймат вдруг подумал: «Троллейбус идет по определенному маршруту и не может изменить его. Если он хоть чуть-чуть отклонится, у него вылетят штанги. Троллейбус остановится. Трамвай тоже движется по неизменному пути. Если он сойдет с рельсов, будет авария. Хорошо, но почему же эта обшарпанная арба, именуемая маршрутным автобусом, ежедневно, ежечасно катит по одной и той же дороге, каждый день проходит мимо базара, почты, банка, кино, бани, парикмахерской? Ведь он-то может повернуть на любую улицу! Маршрутный автобус! Его судьба сложнее. Троллейбусу и трамваю мешают изменить маршрут внешние препятствия. Автобус подчиняется препятствиям невидимым: принятым им же самим правилам, согласованному и утвержденному графику движения. Он не может нарушить этот график, эти принятые однажды правила, не может забыться, заблудиться. Если забудется, если заблудится… О, прямо стихи…»

— Жаль, что тебя не было, — сказал Дадаш, — мы тут заспорили.

— Доброе утро, — сказал Неймат. — А о чем?

— Я поспорил с Дадашем-муаллимом, что завтра Хусаинов играть не будет, — тоненьким голоском крикнул сидящий у двери Яхья.

Неймат молча положил на стол Дадаша газету «Футбол».

— Здесь есть состав команд, — сказал он.

Моментально все, кто был в комнате, кинулись к столу Дадаша.

— Где?

Дадаш несколько нервозно развернул газету.

— Вот.

— Ага, Кавазашвили, Воронин…

И тут он, толстый мужчина, вспорхнул как птица.

— Пожалуйста! Хусаинов, видишь? Смотри хорошенько! Ну-с, так на что мы спорили? — Он был вне себя от радости. Он ликовал. Его голос, смех заполнили комнату, как мощная радиостанция эфир. — Ты уже докатился до того, что споришь со мной о футболе?

В комнате поднялся такой гвалт, такой переполох — кошмар! Победа Дадаша вылилась в торжество всего отдела. Яхья еще больше съежился и что-то бормотал себе под нос. Голос Дадаша гремел:

— Я говорю, что уже две игры, как его не выпускают, держат для завтрашней, а он мне — нет, он болен, у него травма. Я же знаю!

Сейчас Неймат дивился тому, что до поступления в издательство не был болельщиком. В детстве он играл в футбол в переулке, но, повзрослев, попадал на стадион совсем редко, а то и вовсе не ходил. В издательстве он заразился футбольным недугом. И теперь стал одним из самых пламенных болельщиков.

«Виноват был Маркаров. Банишевского невозможно узнать. Слушай, ты видел, какой мяч они не могли забить! Нет, судья зевнул, надо было дать одиннадцатиметровый. А здорово он ударил угловой…» Такие разговоры велись после каждой игры «Нефтяника». По типу № 1: анализ — заключение — критический разбор. По типу № 2 разговор велся перед очередной игрой: посылка, допущения, прогнозы.

Дадаш знал футбол как свои пять пальцев: истории команд, биографии игроков, различные системы игр, технические приемы. В этих вопросах с ним мог спорить только Неймат. Неймат мог даже заткнуть его за пояс в некоторых деталях, частных сведениях. Так что иногда сам Дадаш спрашивал у Неймата состав команд группы «Б» или уточнял таблицу игр дублеров.

И Неймат, чтобы поддержать свое реноме, внимательно и регулярно просматривал всю футбольную печать. Он и сам теперь не мог понять, как прежде был равнодушен к такой великолепной игре… Ему доставляла удовольствие не только сама игра, но и все с ней связанное: приобретение, еще задолго до начала игр, футбольного абонемента, торжественное открытие сезона, соперничество и солидарность людей, движущихся в дни игры по опустевшим улицам, общая радость победы и общая боль поражения, коллективное наслаждение пивом в компании приятелей, чисто мужской, «холостой» компании… Репортажи из разных городов по радио, а в последнее время по телевизору, последние известия, а в них — результаты игр, от которых зависит положение «Нефтяника»… Нет, футбол — это прекрасно!

«Курбан — бурдюк с ядом — не интересуется ничем, кроме выколачивания денег, да еще и куражится: никакие вы, говорит, не болельщики. Сами себя накрутили — вот и все. И этот ваш пыл, ваши страсти — все, говорит, фальшь. Дурень ты этакий, что же нас заставляет трепать нервы? Что нас заставляет, бросив все дела, мчаться на стадион, сидеть у приемника, с трудом, с мучением доставать газету? Говоришь ему, а он качает головой и бубнит, что один Дадаш настоящий болельщик, а вы все заболели, чтобы к нему подмазаться. Такая мысль только ему и может в голову прийти. Вы, говорит, не знаете, чем заполнить время, вот и стали болельщиками. В вашей жизни есть некий вакуум, и этот вакуум вы заполняете футболом. Футбол для вас — как опиум, как анаша. Он отвлекает вас от повседневной мороки. Да ну его, пусть треплется…»

— Дадаш-муаллим, — спросил Джумшуд, — какой послезавтра, по-вашему, будет счет?

Уже неделю издательство жило ожиданием послезавтрашнего матча. Предвкушение это оживляло разговоры на службе и дома, работу и быт. Одним словом, предстоящая игра с Ирландией заполнила всю неделю. На следующей неделе тоже был важный матч — Тбилиси и московское «Торпедо». Следующая неделя тоже будет заполнена. Но пока не сыграна послезавтрашняя игра, о следующей никто не говорит. Послезавтрашний день, как и вообще все дни большого футбола, ожидался как торжество, как праздник.