Изабелла Худолей - Твоя воля, Господи Страница 3

Военная судьба вначале щадила Игната. Он был храбрым человеком. Храбрым, но не лихим. Храбрость в нем уживалась со спокойствием, размеренностью, какой‑то хозяйственной основательностью. Он воевал, как работал — быстро, споро, без трескотни. По тем временам он был уже не так молод, ему было 24. Не мог же он вести себя как зеленый новобранец, который за лихостью пытается скрыть страх.

Получил Игнат на войне полный Георгиевский бант и гордился им до конца своей жизни. Гордился тогда, когда это было не принято, даже не безопасно, когда все «царские» ордена были упреком лояльности. Он знал, что его солдатский бант добыт кровью в честном бою. Крови той пролил Игнат немало, особенно в последнем своем бою, когда его, раненного в грудь пулей навылет, с раздробленным левым коленом, товарищи сочли убитым, а подобрали немцы. Может награды привлекли их внимание, и даже враг не остался равнодушным к храброму противнику, может еще что ими руководило, но доставили Худолея в лазарет и лечили. А когда посчитали, что уже достаточно вылечили, хотя он был еще очень слаб, кашлял и остался с тех пор хромым, отправили с другими пленными в глубь Германии.

Не додумались тогда еще немцы до концлагерей, но плен всегда горек. И все же сквозь эту горечь, сквозь голод и чахотку, которая тогда уже начала постепенно точить его силы, он не переставал все замечать, всему учиться, прежде всего, — рациональному хозяйствованию, надеясь когда‑нибудь применить это у себя дома. Он представлял себе, когда на Кубани бедняки получат землю, они организуют такие же вот образцовые хозяйства, так же будут расчетливо использовать каждый клочок земли, так же умело разводить скот, красивые культурные сады, научатся орошать землю, где сухо, и осушат там, где сыро. В каждом доме будет холодильник. Ох и поразила же эта машина Худолея в Германии! Ему ли, южанину, не знать пользы от этой умной вещи?

Работа у богатого хозяина в качестве механика, определенное доверие и уважение к человеку, который быстро обучился языку, понимал в технике, был очень аккуратен и педантичен, наконец, хромота его и плохое здоровье, исключавшие возможность побега, давали Игнату возможность почти свободно ходить в маленьком городке в Пруссии, куда занесла его судьба. Он видел то же, что и в Питере, и в Ростове, и у себя в Павловке — те же богатые и бедные, те же хозяева и рабы. Пусть более опрятные, умеющие искусно скрывать нищету, пусть не такие забитые и безграмотные, как его станичники, но все же рабы. Рабы этих налитых пивом краснорожих бауэров, спесивых господ. Тошно и здесь живется бедному.

Гнилая германская зима едва не стоила Игнату жизни. Он исхудал, начал харкать кровью. Он теперь почти не вставал и, просыпаясь утром, суеверно ощупывал грудь. На месте ли кресты? Он чувствовал конец и хотел умереть с наградами, что до этого прятал в укромном месте.

Не суждено ему было умереть в проклятой неметчине. Пленных обменивали. Попал в число обмениваемых с германской стороны, ни на что уже не годный, тяжко больной Георгиевсикй кавалер, инвалид Первой мировой Игнат Родионович Худолей, 26 лет. Те же его заслуги сослужили службу на Родине — его положили сразу в лазарет, и не простой лазарет, в Питере. Там хорошо лечили, кормили. Даже Великая княгиня туда наезжала.

Не долго отлеживался в лазарете Худолей. Скоро в старой солдатской шинели, с тощим сидором за плечами и удобной прочной палкой в руке, что сам сделал в Германии из засохшего грушевого дерева, пошел Игнат пополнять собой ряды питерских пролетариев. Имел он к тому времени высшее классовое образование, мир для него делился на два цвета — белый и черный. Для сына бывшего павловского шинкаря не стояло вопроса, по какую сторону баррикад ему быть. Он знал, чего он хочет, за что он будет бороться, знал, что не победить он не может, а потому обязательно победит. Он знал, он был уверен, что когда‑то для всех людей на земле будет очень хорошая жизнь, даже если всем его товарищам и ему тоже придется за это погибнуть.

Сейчас Игнат едет в Павловскую полпредом Революции. Он так же не очень высок ростом, но ладно, даже как‑то изящно скроен. А когда он стоит и не видно его хромоты, обращают на себя внимание блестящие синие глаза, густые пепельные волнистые волосы, яркий чахоточный румянец на суховатом лице с четкой формы орлиным носом. Он хорош собой и

скоро скажет старшая сестра Дуси Калинцевой, что так давно нравится Игнату, скажет, обсуждая его как кандидата в сестрины женихи,

— Да, хорош Игнат Худолей, красивый, умный, только жаль, что он сын прачки.

Вот как получается в жизни. Если бы в ту осеннюю ночь убили хозяина и сожгли подворье не иногороднего шинкаря Худолея, а иногороднего колесника Калинцева, может быть то же самое сказал бы о Дуне шинкарский сын Игнат. Но сейчас это только домыслы. Игнат знает, зачем он едет в Павловскую. Знают это и Федот с Ефимом, что возвращаются в родную станицу. Кто надеется, что новая власть через неделю рухнет, знают, как будет воевать за нее худолеево отродье.

Правильно сделал Игнат, что не посватался в калинцев- ский дом. Захар Иванович — свой человек, известный в их нелегальных еще кругах. Со старшим сыном, Василием, Игнат учился в школе, знает его умным порядочным человеком. Но тон задает в доме мать, а она хоть и сама из бедных, да хочет дочкам женихов богатых и благополучных, чтобы дети горя не мыкали в бедности. Правда, Дуня не больно‑то из послушных, да и характером она больше в отца, чем в мать. Да уж больно она молода, шестнадцать только скоро, хотя по виду гораздо больше. Такая не засидится в девках, такую из окна выхватят. Молода, пусть подрастет, а там видно будет.

Долго ждать, однако, не пришлось. Дуню действительно выхватили из окна, едва ей исполнилось шестнадцать. С точки зрения матери, партия была удачная: коммерсант, вполне благополучный человек, а то, что он на семнадцать лет старше, Дуня не знает его и, конечно же, не любит — не беда, стерпится — слюбится. Игнат ведь тоже на пятнадцать старше, да и куда им сравниться? Тот — ни кола, ни двора, красный. Разве с таким жизнь? Хорошо, что Худолей оказался умным и не посватался, думает Пелагея Егоровна Калинцева. Она бы, конечно, отказала. А вмешался бы Захар Иванович в судьбу своего любимого чада? Она знала, как любил он Игната и как хорошо говорил о нем любимый ее сынок Вася…

Хорошо, что Игнат не посватался. Он нашел жену по себе. Дора почти ровесница ему, она тоже носит, как и он, кожаную куртку и наган на поясе. И жена она ему будет, и товарищ.

Захар Калинцев

Не спеша едет по станице линейка [4]. Сидят на ней, кроме возницы, краснобородый щеголеватый, одетый в нарядную тройку, в котелке и с тростью колесных дел мастер Захар Иванович Калинцев и сосед его — урядник Войска Кубанского, ветеран русско — турецкой войны Василий Григорьевич Браславец в Черкесске, при медалях и оружии. Оба, судя по всему, в изрядном подпитии и благодушном настроении.

Много воды даже в тихоходной кубанской речке Сосыке утекло с тех пор, как появился на ее берегу колесник Калинцев. Приехал он со своей Полюшкой из Рязанщины, а точнее из села Шость Касимовского уезда. Там они с Полей родились, там поженились, там осталась вся их родня. Не от хорошей жизни бегут люди из родных своих мест. Захар понимал, что будь он хоть семи пядей во лбу, не выбиться ему в люди, не вырваться из нужды дома- Бедствовать будут и они с Полей, и их еще не родившиеся дети. А пока детей еще нет, уговорил он свою жену податься в благодатные южные края. Ему не раз рассказывали I? них односельчане, что побывали на заработках на Дону и Кубани. Руки у Захара золотые, голова трезвая, не будет он там без работы. Колеса, дрожки, арбы, линейки — все это ходовой товар для хлеборобов. Прокормится и детей, даст Бог, на ноги поставит. На том и порешили.

Теперь уже это дело давнее, крепко прижился на Кубани Захар Иванович. Вот и сегодняшняя истерия — тому подтверждение. А все ж тоскует он иногда по милым сердцу рязанским местам.

Матушка — голубушка, солнышко мое,пожалей, родимая, дитятко свое…

поет разомлевший, уставший за день Захар Иванович своим чистым высоким голосом, и как облако набегает слеза на голубые, точно лен в цвету, глаза его жены. Нет уже в живых их матушек и батюшек, что оставили в родном селе. Как говорится, отрезаный ломоть. Уже второй самовар допивают супруги. Дети давно уже спят, а они все вспоминает и вспоминают. Вначале приехали в Ростов, пытались остановиться в Кущевке, а прочно осели в Павловской. У самого моста через речку, вдоль дороги, что вела на Ростов, на Азов, куда шли обозы на волах за солью, присмотрел себе место Захар Иванович. Там издавна селились ремесленники. Было несколько кузниц, жили бондари, плотники и прочий мастеровой люд. Там же было подворье бедного казака Василия Браславца. То, что оно бедное, видно было по всему. Хата под старым камышом, поросшим зеленым мхом, почти по окна вросла в землю. Постройки во дворе тоже вот — вот развалятся. Даже линейки у казака не было.