Наталья Парыгина - Один неверный шаг Страница 4

Рослый, плечистый, чуть-чуть располневший. Густые волнистые волосы с проседью. Волевое красивое лицо. Вы заметили, что высокие должности большей частью занимают красивые мужчины?

Нет, правда, приятно, когда руководящий работник обладает привлекательной внешностью, как Николай Анисимович. Не одна дубравинская женщина вздыхает украдкой, глядя на Николая Анисимовича и сравнивая его со своим мужем. А еще горше вздыхают те, кому и сравнить не с кем. Но Левицкий строг в вопросах морали. С тех пор, как шесть лет назад, еще в должности главного технолога, он по жалобе собственной жены получил партийное взыскание (и ни за что при том, ничего не было, просто засиживалась у него в кабинете дольше положенного некая молодая инженерша), — с тех пор ни одной женщине не улыбнулся Николай Анисимович хоть с самым крохотным намеком на симпатию. Жену он не любил, да и не за что было любить эту вздорную мещанку, но сердце свое как будто навсегда заморозил. А чуть просачивалась контрабандой тревожная мысль о неудовлетворенности в личной жизни, Николай Анисимович поспешно гасил ее заводскими заботами, которых всегда было вдоволь.

Вот и сейчас идет он, прямой и важный, с видом строгим и замкнутым, и не глядит ни вправо, ни влево, точно и самый незначительный поворот головы уронит его престиж. Так же сидит он, когда случается ехать в машине, на всем полукилометровом пути от дома до завода. Если начальник цеха Королев начинает думать о заводских делах с половины пути к заводу, то главный инженер душой живет на заводе уже тогда, когда еще спускается из своей квартиры по лестнице. Впрочем, по его утомленному лицу с синевой под глазами можно предположить, что и ночью, лежа в кровати, он мысленно бродил по цехам.

Может, Николай Анисимович в самом деле так поглощен служебными мыслями, что не замечает ни солнечного летнего утра, ни шелеста деревьев, ни прохладного ветерка, ни людей, которые идут и впереди него, и позади, и по тротуару, и по дороге. Но зато вокруг многие исподволь наблюдают за Николаем Анисимовичем. Сергей Александрович, например (да и не он один), старается даже подражать главному инженеру в его непоколебимо-размеренной походке и в непроницаемо-озабоченном выражении лица.

А другие люди, которые сами не занимают руководящих должностей и не имеют на это даже близкой перспективы, поглядывают на главного инженера с самым обыкновенным, иной раз даже озорным любопытством. И осмеливаются прямо здесь, на улице, обсуждать поведение начальства, на что Сергей Александрович, боясь сплетен, решается только наедине с Таней, и то приглушенным голосом. Но, как говорится, на чужой роток не накинешь платок. Вон трое идут рядом — так у них разгорелась прямо целая дискуссия.

Молодой парнишка, от которого мы отвлеклись ради человека более заслуженного, в небрежно спустившихся ниже пояса старых брючишках и в линялой рубашке с незастегнутым воротом, вразвалочку большими шагами идет рядом с двумя солидными рабочими и дерзко спорит с ними, нимало не смущаясь своей молодостью. Один из этих рабочих, Иван Иванович Пономарев, обогнавший начальника цеха (с чего, собственно, и возникла тема разговора о начальстве), а другой совсем уже пожилой формовщик из этого же литейного Петр Михеевич Малахов.

Парнишку же все попросту кличут Юркой, а фамилию часто по ошибке дают ему чужую — Юрка Белозеров, хотя на самом деле у него другая фамилия: Лапшин. Но Юрка и сам обычно называет себя не по паспорту — Белозеровым. Лапшин — это фамилия Юрки по матери, отца же у него не было. Юркин отец быстренько смылся из Дубравинска, как только узнал, что легкомысленное его увлечение Машей Лапшиной грозит осложнениями. Маша Лапшина по физиологическим законам никуда от Юрки до его рождения скрыться не могла, но, когда он родился, Маша забывала его кормить и давала ему в соску тертого маку, чтобы спал и не мешал ей жить, как она хочет. Парнишка был худой и желтый от этой маковой прикормки. Машины соседки пожаловались на нерадивую мать в горисполком.

Проверить жалобу послали активную общественницу бабку Белозерову. Она сидела с Машей в закрытой комнате часа три, что-то бубнила (не могли соседки разобрать содержания, кроме отдельных слов: «срамота», «душу поимей», «дите твое кровное»), а Маша плакала. Кончилось все неожиданно. Бабка вышла от Маши с ребенком на руках. Юркина мать через неделю уехала из Дубравинска и больше уже не интересовалась сыном.

Бабка Белозерова вырастила приемного внука. Жили они вдвоем, старый да малый, и Юрка не шибко слушался бабушку. В школе с ним порядочно намаялись. В седьмом классе он связался с дурной компанией и едва не угодил в колонию. В шестнадцать лет его с трудом удалось устроить на завод. Юрка обошел все цеха, нигде его не брали. А в литейный Сергей Александрович (по предварительной просьбе супруги Татьяны Николаевны, о чем Юрка не подозревал) взял парнишку. И даже время от времени вызывал его в кабинет и воспитывал, что Юрка рассматривал, как оказываемую ему честь.

Юрка вырос исключительно под женским влиянием: бабка, воспитательницы детского сада, учительницы в школе. Сергей Александрович был первый мужчина, который серьезно, по-мужски разговаривал с Юркой о жизни. И Юркино сердце отозвалось на внимание начальника цеха самой искренней привязанностью.

Сергей Александрович стал для Юрки образцом мужчины и образцом человека. Юрка никому не прощал недобрых слов о начальнике цеха. Он тотчас же врезался в отчаянный спор, а в крайнем случае не задумался бы отстоять авторитет своего кумира и в рукопашной схватке.

Спор

Сначала не было никакого спора, просто шли рядом Юрка и Петр Михеевич. Петр Михеевич шел не в свою смену, Юрка удивился и спросил, почему он отправился на завод утром, когда ему следует выходить с четырех.

— Потому, — сказал Михеич (его часто звали просто Михеичем, без имени. Его без имени, а Юрку — без отчества), — потому иду рано, что придумал я одну штуку. По-другому сказать — рационализацию.

— И чего ты, Михеич, мог придумать? — недоверчиво поинтересовался Юрка.

— А я то придумал, что многие тонны металла завод получит из ничего. Вроде бы от Михеича подарок.

— Из ничего только ничего и получается, — сказал Юрка.

— Я на крупную отливку другую литниковую чашу придумал, — продолжал Михеич, пренебрегши Юркиной репликой. — И от моей придумки наростка металла будет килограммов на двадцать меньше. Это на одной отливке. А таких отливок…

— Еще не известно, как получится, — перебил Юрка. — Бывает, что в мыслях хорошо задумано, а в жизни выходит ни к черту.

— Бывает. А у меня — дело верное. Я двадцать лет в литейном, я до тонкости все знаю. Вижу, как литейщики металл в форму заливают, и я его так чувствую, как он по форме растекается, ровно бы это водка у меня по пищеводу идет.

— Сравнил! — усмехнулся Юрка.

— Верно говорю. Я тебе даже тайну могу открыть: мы вчера три отливки по моему способу сделали. С мастером договорились, заформовали потихонечку и осуществили. Так эти отливочки — хоть на выставку. Не придерешься. Понял?

— Чего не понять.

— Вот то-то! Я сейчас прямо к начальнику цеха со своим предложением. Обрадуется, небось. Ночью я сообразил-то. Давно думка такая зародилась, а все как-то не мог примириться окончательно. А раз ночью просыпаюсь, помараковал-помараковал — и сообразил. Встал, на бумагу зарисовал — и опять в постель. Да уж так до утра и не заснул.

— От гордости, что такой умный? — съязвил Юрка.

— А ты сначала понаберись его, ума-то, а потом будешь над другими насмехаться, — с обидой отозвался Михеич. — Вы нынче больно прыткие. Только прыткость ваша больше на языке, а в работе от вас ни дыму, ни пламени.

— Ладно, не ворчи, — оборвал Юрка.

Но Михеич, конечно, еще бы поворчал, если бы не нагнал их в эту самую минуту Пономарев. Он пожал руки Михеичу и Юрке и пошел в середине.

— Сейчас начальника цеха обогнал, — сказал Пономарев. — Важничать стал.

— Это ты про другого кого скажи, — запальчиво перебил Юрка, — а не про Королева.

— Да я про него особо худого не говорю, — отступил Пономарев. — Я только к тому говорю, что когда в твои руки власть дадена, легко споткнуться. Человек от этой самой власти начинает собой любоваться и больше в небо смотрит, а под ноги забывает глядеть. Наткнется так-то, голову вверх задравши, на булыжник, раз — и споткнулся. Ладно, коли булыжник маленький, а большой, так и упасть недолго. Вон хоть Григория Григорьевича взять. Двенадцать лет начальником цеха работал, а теперь ходит в заместителях и зубами скрипит. То был сам, а теперь зам. Не нравится! А отчего получилось? Оттого, что перестал вниз глядеть, вникать во всякую мелочь. Человек жизни лишился, а он должность потерял. И многие так с высоких постов скатываются. Наверх по лестнице карабкается изо всех сил, духу не жалеет, годы жизни тратит, а вниз кубарем летит.