Федор Сухов - Хождение по своим ранам Страница 4

— Товарищ лейтенант, вас ругали за меня? — тихим, убитым голосом спросил все еще не пришедший в себя Селиванчик.

— Нет, не ругали…

— Вы неправду говорите.

— А ты знаешь, что мы на фронте?

— Знаю.

— А ты знаешь, что твой патрон нашелся?

— Кто его нашел?

— Я нашел.

Я вынул из кармана бронебойный, с черной головкой патрон и протянул его младшему сержанту.

— Это не мой, у меня не такой был.

Симуляция? Нет, не прав капитан Банюк, уж больно доверчиво, неподдельно-искренне не выговаривал, а как-то изнутри выдыхал каждое слово пришибленный потерянным патроном, покладистый, всегда готовый выполнить любое приказание младший сержант Селиванчик. С ним действительно что-то стряслось, и я решил доложить об этом командиру роты, он примет какое-то решение, скажет, как быть с потерявшим себя парнем. К тому же я смогу повидать младшего лейтенанта Ваняхина, его взвод окопался невдалеке от ротного командного пункта.

Оставив за себя своего помощника старшего сержанта Миронова, я пошел по заросшей ромашками дороге к отдаленному мыску салатно зеленеющего под луной, таинственно притихшего леса. По обеим сторонам дороги тепло дышала поникшая, с едва видными рожками поспевающих зерен, недвижимая рожь. Но вскоре я очутился как бы на пепелище — поле чернело следами недавно разорвавшихся мин и снарядов. В десяти шагах от воронок лежал красноармеец в перехваченной брезентовым ремнем хлопчатобумажной гимнастерке. Я увидел эту гимнастерку, увидел катушку с намотанным на нее проводом. Увидел совсем мальчишечье, без единой морщинки лицо. Какая-то неведомая сила остановила меня. Я понимал, что передо мной лежит прихваченный артналетом совсем недавно убитый связист. И все-таки на меня нашла какая-то блазнь, я почему-то думал, что убитое мальчишечье лицо не было убито, а самозабвенно отдыхало, освежало себя набегающей от Дона прохладой. А еще и луна, она вышла на середину неба, полная, зеркально закругленная. Ее свет ложился на спящее лицо, давая возможность увидеть полузакрытые губы и широко открытые, как будто чем-то удивленные глаза. Впоследствии мне приходилось видеть очень много убитых наповал окопных побратимов, но я не видел, по крайней мере, не запомнил их убитых глаз. Связист смотрел на меня широко открытыми глазами, и опять мне показалось, что убитые глаза не убиты, они только что очнулись от короткого забытья…

На бескровную холстину мальчишечьего лица наползли два крупных, как желуди, зеленых жука. Один перевалился через верхнюю губу и был хорошо заметен вблизи черемуховой белизны открытых зубов. Другой тыкался в ноздри.

Я отошел, мне сделалось страшно.

Нарвал лопушистых, смоченных росою ромашек, прикрыл ими не дотянувшего своей катушки, лежащего обочь дороги связиста…

Командир роты без особого внимания выслушал мое сообщение о странном поведении Селиванчика.

— Патрон, говоришь, все ищет? Не беспокойся, пойдут немцы, патрон этот сразу найдется.

Лейтенант Шульгин, он и здесь, на опушке леса, недалеко от передовой, весь вычищен и подтянут.

Неживой, какой-то потусторонний лунный свет потихоньку сбывал, заметно пробивался свет восходящего дня. В этом свете рельефней обозначились чисто — до синевы — выбритые скулы лейтенанта. Было видно, как в расширенных ноздрях капризно вздернутого носа что-то дремуче темнело, как будто в них заползли мохнатые шмели.

— Что еще скажешь? — обратился ко мне, видать, чем-то недовольный командир роты. — Может, Тютюнник ружье потерял?

— Ружья все целы.

— Все готовы к бою?

— Готовы, товарищ лейтенант!

Из высокой, кое-где полегшей ржи, как из озера, выплыл младший лейтенант Ваняхин. С его плеч парусно спускалась темная, мокрая от росы плащ-палатка, а на груди, круглясь вороненым диском, покоился автомат. Младший лейтенант остановился как раз напротив меня и, обласкав мою душу светло смотрящими глазами, спросил:

— Ну как ты там? Привык?

— Понемногу привыкаю.

— Эх, в Новоузенск бы сейчас, — Ваняхин глянул в небо, на потерявшую свой свет луну, — вот таким бы месяцем закатиться… Я тебе не рассказывал, какая там у меня история произошла?

— Нет, не рассказывал.

— А о колодце рассказывал?

— О каком колодце?

— Помнишь, когда мы под Грязями стояли, помнишь, когда наш эшелон чуть не попал в чертово пекло… Тогда я по собственной инициативе решил принять меры предосторожности, стал искать надежное убежище. В открытом поле, сам понимаешь, найти его не так-то легко. А я нашел.

— Залез в колодец?

— Да, залез в колодец. Он за железнодорожной будкой был вырыт еще при царе Горохе. Сруб весь сгнил. Бадья вся заржавела. И все же я не побрезговал этой бадьей, встал на нее и спустился к невидимой, хорошо, что неглубокой, воде. С эшелона, с платформы, я не видел ни одной звезды, а из колодца увидел такие планеты, что они до сих пор стоят в моих глазах. И вдруг произошло какое-то затмение. Ничего не вижу. Слышу только позвякиванье колодезной цели. Думаю: кто-то пришел за водой. Терпеливо жду, что будет дальше. Бадью не вытягивают. Значит, нет, вода никому не понадобилась. И тогда-то что-то стало колотиться по моей голове. Поднимаю руку, нащупываю какой-то сапог. Догадываюсь: кто-то последовал моему примеру. Стараюсь узнать, кто? Может, лейтенант Русавец? Он как-то в Новоузенске попал в колодец. По своей пушкинской задумчивости. Кричу: «Русавец! Русавец!» Нет, не Русавец, он бы откликнулся. Раз так, укрепляю занимаемые позиции и хватаюсь за повисшие над головой сапоги, тяну их к себе. Сапоги вырываются, стараются подняться, но не тут-то было, хватка у меня крепкая.

Я невольно глянул на руки младшего лейтенанта, они походили на полупудовые гири. Да, такие руки вряд ли кого отпустят подобру-поздорову.

— И ты можешь представить, кто решил последовать моему примеру?

— Кто?

— Старший политрук Салахутдинов. Узнав меня по голосу, он спросил: «Ваняхин, это ты?» — «Я, товарищ комиссар». — «Шайтан бы тебя взял, напугал меня». — «Не бойся, товарищ комиссар, я не бомба, не разорвусь». Такой разговор произошел у нас, когда мы оба укрепились на занимаемых рубежах.

Не все в рассказе мне показалось правдоподобным. Ну ладно, сам Ваняхин залез в колодец, но я не мог представить, чтоб в тот же самый колодец залез комиссар батальона.

— Чудачок! Я в сорок первом в уборной выкупался вместе с командиром полка…

Мысок леса каждой листвинкой тянулся к свету восходящего дня, он медовел еще не успевшей отцвесть, не тронутой железными осколками липой. Ваняхин потянул носом, мне подумалось, что он учуял запах липового цвета, оказывается, нет, младший лейтенант авторитетно проговорил:

— Ладаном пахнет. И мертвецами.

Действительно, от леса всегда тянет ладаном, больше всего чадят этим благовонием осины, но осин поблизости не было видно, они почему-то забились в глубь урочища, дабы скрыть свою дрожь от глаз командира второй роты лейтенанта Шульгина.

Ваняхин опять потянул носом, опять сказал, что пахнет мертвецами.

И тогда-то я вспомнил убитого связиста.

По моей спине поползли большие, как желуди, зеленые жуки.

— Пойду в свой колодец, — проговорил напоследок младший лейтенант и шагнул в притихшее половодье озаренной июльским рассветом понуро стоящей ржи.

Я тоже подался восвояси. Во взвод я возвратился на восходе солнца и не обнаружил старшего сержанта Миронова. Где он? Что с ним? Никто не знал. Взяв с собой двух бойцов — Адаркина и Загоруйко — я пошел искать загадочно исчезнувшего помкомвзвода. Вероятно, наш поиск был бы безрезультатным, если б сам помкомвзвода не выскочил из отягченной росою ржи и не закричал чужим, как бы придушенным хваткой пятерней голосом:

— Немцы!

Мы сразу упали на землю, на взмокшие в росе ромашки и изготовились к стрельбе. Потом привстали, стали осматриваться, никаких немцев не увидели, увидели только спину панически бегущего Миронова. Бежал он в направлении своего окопа. Когда мы вернулись на позиции взвода, весь взвод был поднят на ноги. Я подошел к старшему сержанту, спросил его, где он видел немцев?

— Там, во ржи.

— Сколько их?

— Человек сорок.

Мне подумалось, а может, в самом деле, где-то возле нас залегли немецкие солдаты?

До самого завтрака, чутко прислушиваясь к шороху ржаных колосьев, простояли мы, заняв круговую оборону, все ждали немцев, но немцы так и не появились. Позавтракав, я залез в свой окоп и сладко заснул.

Спал я так крепко, что связной командира роты долго не мог меня разбудить. А когда я открыл глаза, он запыхавшейся скороговоркой пробалакал:

— Товарищ лейтенант, швыдко до командира роты!

Связной, придерживая сумку противогаза, во весь рост, демаскируя (к великому удивлению Тютюнника) так тщательно укрытые позиции, вприскок побежал по стряхнувшему утреннюю дремоту, чутко настороженному полю и скрылся в мыске притихшего леса.